Цикличность

Смеркалось, солнце медленно уходило за горизонт. С каждым днем оно все дольше выжидает перед тем, как скрыться за горной цепью на западе. Через пару месяцев оно решит вовсе не покидать небосклон, и пройдет прямо над хребтами Сиала, превращая ночь в бесконечный закат. Я уже видел такое, когда был с господином на севере, удивительное явление.

В Терриале никогда не бывает таких ночей. На моей родине наоборот, ночи очень темные, даже сарай перед собой без факела не разглядишь. Земля под ногами черная, как смоль и, если ночь безлунная, то непонятно, где граница черного неба и черной земли.

Сегодня солнце скроется, однако темно все равно не будет. Зарево от полыхающего города освещает окружающее пространство, словно полная луна. Пожары в Митарре все не утихают, вполне вероятно, что их просто некому тушить. Пару часов назад я видел, как люди сбрасывали трупы со стены прямо в ущелье. Очень много тел. Люди без каких-либо отличительных знаков и один стражник в изорванной форме сносили трупы к обрыву и спихивали вниз.

Кто-то был завернут в саван, кого-то сталкивали в обрыв в том, что было одето на человеке в момент смерти. Обычно одеждой в таком положении не брезгуют. А значит что-то не позволяло людям снимать с мертвых одежду. И, точно, это падали в обрыв останки сухих. В Митарре большая беда, а сухие всегда сопровождают трагедии, как верный спутник.

Я прекратил считать тела после первой сотни и старался больше не смотреть на эту траурную церемонию. Я видел много смертей в Терриале, но там некогда плодородная земля всегда охотно принимала в мягкие объятья своих сыновей и дочерей. То, что происходило сейчас в Митарре, вовсе не походило на церемонию прощания. Вот со стены полетел труп мужчины с разбитой головой. Он чей-то сын и чей-то отец. И никто, никогда не сможет найти место, где он упокоился. Уже не выйдет почтить его память. Река внизу в эту пору года еще не обмелела, и сильное течение унесет тело на восток, и не узнают близкие, где его кости найдут последнее пристанище.

Исан говорил мне, что в Митарре людей хоронят в стенах тоннелей, которыми изрезана вся скала, на которой стоит город. Видимо тоннели обвалились от землетрясения, или просто не успевают и, чтобы по городу не пошли болезни, людям приходится скидывать тела своих родичей с обрыва. Это печальная необходимость.

Лоррис неожиданно вынырнул из кустарника и разложил у костра большую охапку хвороста.

– Хорошие дрова нынче большая удача, можем даже что-то поджарить. – Старик улыбнулся с довольным блеском в глазах.

– Ты что так долго? Молился опять? Как у Скипа дела?

– Вот странный ты человек, Джесс. Вроде ученый, а глупый. Скип меня не услышит, есть у него работа поважнее. Важно то, что каждая молитва – это несколько минут наедине с самим собой. И, уверяю тебя, порядок и покой в голове, что я за эти минуты приобретаю, не раз спасали мою жизнь.

– Не убедил, завтра еще раз попробуешь.

– Тьфу на тебя, зараза!

– Ладно, а что мы на твоем костре жарить то будем?

– Можем чего умыкнуть с обозов.

– Не боишься, что поймают?

– С минимальным риском можно по обочине пройтись. Поискать то, что обозы в Митарр везли, а оно уже портиться начало. Наверняка сейчас куча чуть лежалой еды вдоль дороги валяется. На нас никто и не посмотрит, одним поберушкой больше, одним меньше.

– Не отравимся.

– Простите, сир. Если ваш нежный желудок не терпит такой еды, то предлагаю вам самим придумать, где брать провизию.

– Слушай, хватит меня поносить!

– А то что? Чудо сотворишь? Ах да, у тебя же вещей не осталось. Ничего, могу сбегать поискать.

– Серьезно, прекращай.

– Я тебя спас, изволь пару дней потерпеть. Ты меня, кстати, из избы не вытащил, если помнишь. Я тебе ничем обязан не был.

– Ты лежал весь в пене…

– Ага, а еще обоссаный и вонючий. Мог хоть в сторонку оттащить, для очистки совести. Сам вон успел камзол стибрить, а брата по несчастью бросил подыхать.

– Извини, я и не подумал…

– Что адепта надо вытащить, да? Брось, пустое это дело. У вас, у чудотворцев, мозги набекрень, ты сам в этом в самой меньшей степени виноват.

– А как ты выбрался?

– Ну, уж не благодаря тебе, это точно. Пришел в себя, огляделся, никого. Вышел из хлева смотрю, вся деревня собралась у дома неподалеку от хлева. Думаю, ты именно оттуда камзол свой и уволок. Что-то кричат, обсуждают.

Я стороной их обошел, да что-то дернуло – к окну подошел внутрь глянуть. А там раненых куча лежит и врачевать видимо некому. Все только суетятся, ничего толком не делают. Я плюнул и прямо к толпе подошел.

Они меня увидели – тут же загалдели, бабы детей попрятали. Мужики, кто на ногах был, похватали кто, что мог. Один даже полено с дровницы зачем-то схватил. Смотрят со смесью страха и презрения. Я им сказал что, мол, давайте договоримся. Я ваших врачую, а вы меня потом отпускаете на все четыре стороны. Они помялись, подумали, да согласились в итоге.

Четыре дня мне потребовалось, чтобы в норму всех привести. Потом мне староста их, ночью втихую коня подвел, и я уехал. Здесь у Митарра коня обменял на топор и куртку обшитую пластинами, это сейчас нужнее будет.

– То есть за мной никто не гнался?

– Да про тебя все забыли почти сразу, сир. Я, конечно, понимаю, что столь высокая персона требует к себе внимания, но вот не учли селяне твоего высокого самомнения. Ты слишком глупый и самоуверенный, юный чудотворец.

В этот момент земля содрогнулась. Меня подбросило в воздух на добрый метр, и я неловко бухнулся на бок. Лоррис устоял на ногах и привычным движением выхватил топор. Со стороны дороги донеслись крики. Затем что-то затрещало, и я увидел, как городская стена дала трещину. Осколки камней полетели вниз, но сама стена устояла.

– Твою мать! – заорал Лоррис. – Что вообще в этом мире твориться-то?!

Я вскочил на ноги и, не зная что делать, заметался вокруг костра.

– Не мельтеши! Не знаю, что происходит. Но вечерняя трапеза откладывается. Ждем темноты и выходим к воротам. Усек?

– А если меня узнают?

– Серьезно?! Думаешь, кто-то успел твой портрет зарисовать и около дороги повесить?

Как только опустились сумерки, мы сквозь заросли вернулись к ущелью . У ворот собралась многочисленная толпа испуганных людей. Они вопрошающе кричали, но на стене никого не было. Вообще никого. Митарр будто замер в ожидании чего-то. Это был переломный момент для всех тех, кто ожидал прохода сквозь город. Я видел, что многие из тех, кто ждал возможности пройти, плюнули на все и теперь второпях облегчали обозы, чтобы как можно быстрее двинуться назад на север. Самые расторопные уже успели уехать. Но основная масса решила возвращаться на север именно сейчас.

Разворачивающиеся повозки врезались друг в друга. Погонщики ругались и дрались. Лошади, напуганные недавним толчком, пытались хоть куда-то рвануть. Один из возниц не управился с тяжелым мерином и тот, поломав упряжь, с ходу врезался в близлежащую повозку. Конь поломал борт и запутался в тканевом навесе. Закутанный в ткань, непрерывно лягая воздух, конь поскакал в противоположенную сторону и на всем ходу сорвался в обрыв. До людей, стоявших на дороге, донеслось лишь безумное ржание.

В этот момент ворота Митарра неожиданно начали опускаться. Все, кто еще минуту назад кричал и галдел, затихли в один миг. Только лишь лошади продолжали бесноваться, гонимые в неизвестном направлении инстинктом.

Когда ворота опустились, к людям вышел один единственный человек. Он чеканным шагом прошел по воротам к толпе. Мужчина был облачен в тяжелый парадный доспех. Шлем он не стал одевать, и его идеально выбритая голова отражала зарево пожаров за его спиной. Усы мужчины были красиво уложены, броня блестела, отражая вечернее небо.

Командир гарнизона предстал перед людьми в самом благоухающем виде. На его груди красовался вышитый герб его рода – алый цветок, скрещённый с мечом на белом фоне. Герб Митарра представлял собой тот же цветок, только уже без меча. Сейчас он выглядел совсем иначе, нежели днем. Раньше он нервничал и пребывал в смятении, сейчас же командир источал уверенность и благоразумие.

Он положил руку на рукоять меча и заговорил громовым голосом.

«Дорогие друзья! Я – командир гарнизона этого города. Моя семья обороняла Митарр с тех самых пор, когда гербы севера еще были выкрашены в желтый цвет. И до сего дня я боролся за жизнь этого города как мог, хотя в последние дни уже и утратил всякую надежду. Сегодня я вынужден сообщить вам печальные новости с юга. Несколько часов назад случилось непоправимое… Столица нашего государства, сердце нашей Страны и твердыня чудотворцев… была уничтожена неизвестной силой».

За моей спиной раздался возбуждённый шепот.

«Взрыв невероятной силы уничтожил весь город со всеми его жителями. Вестовой голубь с той стороны перевала только что принес эту печальную новость. Те чудотворцы, что не были в момент трагедии в городе, распространяют эту новость по всей стране. Она, безусловно, правдива. Вы наверняка и сами почувствовали ту силу, что уничтожила Столицу. К сожалению, никто не уцелел. Чудотворцев остались жалкие десятки… Как и судий… Как и слуг хартии. Страны больше нет, отныне все сами по себе. И посему, с сего момента ворота Митарра открыты для всех. Вы вольны идти туда, куда захотите. Город умирает, помощи теперь ждать неоткуда. Если вы знаете куда бежать, бегите. Я не справился с возложенной на меня честью, навлек на свой род позор».

С этими словами командир гарнизона развернулся лицом к Митарру и спиной к толпе. Он вынул меч из ножен и отсалютовал городу, который стонал и пыхтел в небо дымом пожаров. Даже лошади, словно уразумевшие что происходит, затихли. Затем командир бросил меч к своим ногам. Тот гулко ударился о дерево, и этот звук эхом разнесся по ущелью. Командир какое-то время молча смотрел на разрушенный город, затем шумно вздохнул, вдруг, подбежал к краю пропасти и бросился вниз.

Никто не успел что-либо понять или сделать. Люди, стоявшие у ворот, успели лишь ахнуть от удивления. Без единого крика последний защитник Митарра принял свою смерть. Лишь когда из глубины ущелья до разношерстной толпы донесся громкий раскат удара металла о камни, она пришла в движение.