Безмолвие

– Слышали, Аникеевич в ночь решил дозоры проверять?

Офицер кивнул головой, не желая комментировать укоры в сторону командования.

– Седьмое ноября на носу, хочет выслужиться на очередном докладе, – все же озвучил свою неприязнь старшина.

– Ну, ладно, доброй ночи, Владимир Егорович.

Старшина приложил вытянутую ладонь к виску и направился к восьмому посту. Надо проверить стоящего на дежурстве Помогайбина. Спать после проделок Алникеевича тот не станет, да и не позволял себе матрос того и до попадания под пристальное внимание. Правильный он. До неприязни правильный. Холодный как эта октябрьская ночь. Лоб поежился на морозе и зашагал. Его тянуло на пост чтобы лично посмотреть на ту часть моря, с которой могла приплыть шлюпка, не замеченная остальными караульными. Шлюпка-призрак, не иначе как.

Парочка, упомянутая Тюменцевым, могла бы пролить свет на одну лишнюю шлюпку, пришвартовавшуюся у линкора ночью. С одной стороны и Федор Антонович служит на корыте с момента его отрофеивания от итальянцев. Но и состав команды в более чем тысячу душ обновляется почти каждый день. Всех не упомнишь. К тому же, той парочкой зевак могли оказаться простые гребцы с пристани, что дежурили по наряду при порту. Доставили, к примеру, на линкор юнцов, а сами искали гальюн, вдруг приспичило.

Тюменцев направился к себе в башню. Время уже за полночь, а завтра еще ответственный день по отбору прибывших команд. Есть среди юнцов и его будущие подчиненные. Многому ребят предстояло обучить.

По привычке, зашел в БЧ, проходя мимо связистов. Там сегодня должен был дежурить Колька Мельниченко. Мужичек бывалый, много интересных баек рассказывал за годы совместной службы с пятьдесят второго года. Такого перед сном проведать – приятную сказку на ночь послушать.

«Вот те на…» – удивился Тюменцев представшей картине. В иллюминатор, что был на полпути к Артиллерийской башне он увидел вальяжно расположившегося на прокладочном столу рубки сказочнике Мельниченко. Тот подложил под голову какие-то приборы вместо подушки и мечтательно смотрел в потолок, ища на ржавом металле звезды.

Старший лейтенант постучал пальцем по стеклу.

Колька встрепенулся, посмотрел на звук и подпрыгнул со своего гнездышка. Матросик у дальней стенки продолжал невозмутимо спать на стуле. Во сне он умудрялся сохранять баланс и не съезжать с деревянного неширокого пристанища.

Тюменцев пальцем, приложенным к большим пухлым губам, попросил не шуметь и не будить остальных обитателей рубки. Поманил выйти на воздух.

– Доброй ночи, Федор Антонович…

– Дисциплину расслабляешь, Николай Григорьевич.

– Притомились за сегодня мои ребятки, товарищ старший лейтенант, – Мельниченко почесал затылок, не находя других слов в оправдание своей минутной слабости.

– Да, денек выдался тот еще…

Тюменцев вспомнил непростое возвращение с похода, суету с прибытием новобранцев, неразбериху с погрузочными командами. Рулевой рубке досталось по расчету быть во всех перечисленных мероприятиях в составе хозяйственных команд. Не сладко.

– Да не подумайте… Службу несем исправно. Это тут приютились ребятки не с дежурных команд. Мои стоят на своих постах, – тыкнул в угол стекла, – вон, видите Пашка спит, он должен был сегодня в увольнение пойти. Не сложилось. Что-то напутали в канцелярии. А внизу, у них там на палубах нижних, душно очень. Вот он и Пашка попросились тут, на свежем воздухе, ближе к небу, выспаться.

– Да, небо сегодня и вправду особо приятное. Дышится легко, – офицер сделал глубокий вздох. Как в последний раз, до пьяна. Хоть и не надышишься перед смертью. Сегодня воздух был особо приятен и до жадности хорошо ложился на легкие.

Тюменцев прислонил щеку к стеклу, вглядываясь в уютную рубку, где мило сопели матросики. Паша Лэнь, озорной паренек из первого БЧ устроился на диванчике в углу, накрылся бушлатом вместо казарменного одеяла и сонно пускал слюни. Рядом с ним, на стуле борясь со сном, сидел матрос Кузнецов. Он отважно вскидывал голову при засыпании, пытался держать осанку прямо, чтобы его силуэт не выдал проверяющему минутной слабости ко сну. Но глаза разлепить не было сил. Словно слушатель пламенных призывов Фридриха Энгельса на буче рабочих немецкой ткацкой фабрики, этот матросик кивал головой в нужные, особо эмоциональные места речи. Задирал ухо к диктору и вновь съеживался под давлением сна. Нет, конечно же, матросу Кузнецову снилась не стачка рабочих столетней давности. Он наблюдал из-за садовой калитки за бегущими к речке девушками. Они выскакивали из объятой паром баньки и ныряли в холодную воду. От всплесков этой сонной воды матрос просыпался, вздрагивал, но после вновь уходил в созерцание приятного зрелища.

Свет луны оранжевой дорожкой пересекал рубку, чуть не доходя до носа спящего. Как котенок в новогоднюю ночь под елкой. Сладко-сладко стало Тюменцеву от созерцания царства сна, разморило его самого.

– Ладно, Николай, отдыхай. Не проспи смену.

– Никак нет, Федор Антонович, не сплю.

– Доброй ночи.

Тюменцев зашел в башню и уселся за уже породнивший фанерный письменный стол.

Федор Антонович с грустью посмотрел на палубу. Тихо, ни души. Будто корабль призрак средь мглы медленно тянется к острову проклятых душ под светом полной Луны.

Мельниченко постучал по стеклу. Кузнецов подскочил со стула, с грохотом его опрокинув к стенке.

– Сань, подойди сюда, – поманил пальцем старшина. Кузнецов, грозно строив бдящий вид, прильнул ухом к окну. Кивнул, чего мол, хотел, отвлекаешь от несения службы.

Обидно, что девки ополоснуться в речке без его наблюдения.

– Сань, ты иди к себе в кубрик. Я все равно не сплю. Ночь какая-то странная. Томная. Не могу покоя найти. Иди. Тебе так и так до смены полчаса осталось. Что мучится.

– Никак нет, товарищ старшина, не могу.

– Иди, говорю, бестолочь, – погрозил кулаком Мельниченко.

Матросик подобрал с пола опрокинутый вместе со стулом бушлат и направился к лестнице на нижний ярус.

– Спасибо, Николай Григорьевич, – обернулся он на ступеньках.

Старшина махнул рукой.

***

Возвращаясь из канцелярии, Гера наткнулся на группу призывников. Тощих котят еще не успели одеть в морскую форму, и они ходили по кораблю в белом белье, да тапочках. Возглавлял делегацию переселенцев комсорг башни Витька Гнусин.

– Вот, братцы, посмотрите это гроза военно-морского флота, матрос Исаков.

– Что людей балагуришь, Вить?

– Занимаюсь важной работой. Провожу экскурсию по новому месту службы. Хвастаюсь, на каком продвинутом судне мы несем службу.

– Георгий. – Протянул руку для рукопожатий новобранцам.

– Я Самат, а это Колька и Иван, мы с Приэльбрусья, – высокий худой парнишка пожал руку. Совсем недавно стрижен под ноль, с торчащими ушками и впалыми щечками. Все призывники казались на одно лицо, Самат отличался неким огоньком в глазах. Такой на славу послужит Родине.

– Какие у вас хилые рукопожатия, ребят. Каши не ели в учебке? – Вмешался Витя. – Гера, покажи мускулы.

Исаков решил подыграть. Разыграть юнгу, любимая забава старослужащего. Он закатал по плечо рукав робы и согнул руку так, чтоб кулаком почесать усики Гнусина. Молодецкая сила играла в мышцах, пыша жаром выступивших вен по контуру объемного бицепса. Сотни перенесенных пудовых снарядов делают руки бравого бойца, словно вылепленными на скульптурах греческих богов.

– Чуешь чем пахнет, басурманин? – Протараторил Исаков, пародируя Витьку.

Комсорг был парнем веселым, и любила его команда за подвешенный язык. Но более его обожали девки. Карие татарские глазки угольком смотрели над аккуратными тоненькими усиками, длинными как у гусара на картинках. Парни, когда собирались в увольнительной на танцы, старались не звать с собой Витьку, иначе всех девок отобьет.

– А корабль настолько технологически обеспечен, что скоро на нем появятся автоматические средства передвижения. – Погрозил указательным пальцем Витька и отодвинул Герин кулак от своего лица. – Вот, у меня уже мопед дома дожидается, поеду в отпуск привезу его. Буду по палубе разъезжать, поручения раздавать.

– А так можно? – удивились новобранцы.

– А как же, на передовом корабле служим!

– Так вот и технологически передовом? – Уловил нотки сарказма Исаков.