Безмолвие

– Нет, моя спутница, – он замялся на мгновение, – ты ее знаешь, кстати, отошла попудриться, – его взгляд скользнул по окружающей толпе. – Сегодня, прямо, вечер встреч.

– Надеюсь, случайных встреч, – не удержался Валера.

Маша слегка толкнула его локтем под бок.

– Знакомых увидел со старой работы, – пояснил Жорж и в знак подтверждения кому-то помахал рукой.

– Кстати, Жор, всегда хотел спросить, почему ты уволился из администрации? – Валера ликовал, что смог накопать в жизни этого мужчины несколько интересных и щекотливых моментов.

Тот пожал плечами:

– Скучная жизнь будит чертей, что томятся в душе с окончанием детства. Я всегда интересовался фотографией, и рад тому, как смог уже в зрелом возрасте перестроить себя и заняться любимым делом.

«Да, да, – подумал Валерий, – за фотографией ты тянулся, старый хрыч. Трахал в своем окружении все что движется, вот и выперли».

– Как тебе постановка? – улыбалась Маша.

– Слабовато. Она была актуальна на заре своего создания – тогда злободневная и отражала чаянья масс. – Жорж говорил со знанием, будто сам присутствовал на премьере в начале восьмидесятых. – Люди в восьмидесятых жаждали демократических перемен в своей социалистической стране, рефлексировали о свободном движении капитала. Сейчас это смотрится глупо.

– Вот-вот и я о том же Маше говорил, – Валера приобнял спутницу покрепче.

– Однако, тема любви, особенно такой вечной, как между Николаем и Кончитой, никогда не потеряет своей остроты, – Жорж ловко завершил оборванную Машей мысль.

– Кстати, Николая играет какой-то увалень, – перебил Валера.

Жорж кивнул: «Пожалуй соглашусь».

Женщина-бочка, все это время то и дело поглядывала на Машу с недовольным взглядом прыснула губами:

«Как он посмел назвать заслуженного актера увольняем! Хам и хамка».

Неловко попрощавшись с парой, фотограф ушел искать свою пассию.

– Валер, как ты себя ведешь? – кольнула Маша, когда они подходили к своим посадочным местам.

– Мне не стыдно. Он мудак.

Маша скривила гримасу на лице и спародировала недавние слова Валеры: «Играет какой-то увалень».

– Так и есть. Он играть не умеет. Как и твой Жорж, снимать не умеет. Цвета смазаны.

– Ой, ты то много знаешь.

– Он же, вроде женат, – призадумался Валера, когда они вновь уселись на свои места на балконе.

– К чему ты это так о нем интересуешься?

– О семейном счастье пекусь.

– Да, в браке.

– Ну, чем страстные секс, тем крепче семья. – Выпалил Валера.

– А жена то тут причём?

– И действительно. – Оба расхохотались, придавая сказанной фразе свой изощренный смысл и контекст.

Вторая часть спектакля для Валеры прошла еще утомительнее. Он то и дело посматривал на часы, от скуки искал глазами в партере Жоржа, пытался рассмотреть его спутницу.

– Крокодил какой-то. – Словно поймав его мысли, проронила Маша. Ей тоже постановка перестала быть интересной.

Я тебя никогда не забуду.

Я тебя никогда не увижу.[5 - Фрагмент текста рок-оперы «Юнона и Авось», авторства Алексея Рыбникова и Андрея Вознесенского.]

Девушка провожала офицера в море. Ждала. В голове Валеры пронеслись очень давние, но не существовавшие никогда там ранее воспоминания. Это были измененные, подложенные воспоминания, словно не из его жизни, но воспринимаемые как от первого лица. Октябрьская ночь Севастопольской бухты семьдесят лет назад. В холодном карцере линкора «Новороссийск» сидят два моряка и беседуют о том, как их ждут девушки на большой земле. Они хотят, чтобы их ждали. Хотят и не подозревают, о какой горькой ноше ментально просят своих возлюбленных. После полуночи их жизни оборвутся, но о том не положено будет знать Тане и Кате на Тамбовщине. Ожидание девушек продлится вечность. Как юная Кончита, что выходила тридцать лет на берег моря, высматривала паруса с русским флагом, те же русские девушки будут писать письма и лить слезы. Им будут отвечать: «информация засекречена». Ждать и верить – самое тяжелое, что дает любовь.