Кощеево седло. Всеслав Чародей – 3

– Ну и что? Думаешь, у великого князя одни только поляне да русь в дружине, что ль?

И то верно. Изяслав Ярославич прежде киевского престола и в Турове княжил, и в Новгороде, а к великому князю в дружину кто только не идёт.

– Да и в Киев сам кто только не едет, – подтвердил Сушко. – Вон мы с тобой вятичи, как и батя наш.

Сушко же потянулся к вороту рубашки раненого, туда, где завязки были распущены, и виднелось серебро. Распустил ворот.

Креста не было.

На серебряной цепочке висел волчий клык, обвязанный по верхнему краю волчьей же шерстью.

– Это тоже ничего не значит, – Торля покусал губу и покосился на старшего брата – страшно хотелось сказать хоть что-нибудь умное. – Небось, у великого князя в дружине…

Сушко раздражённо оборвал:

– Покинь! Был бы дружинный, его бы уже искали! Не видишь разве, – он уже несколько дней как ранен.

И правда! Торля смолк и снова поглядел на раненого – удивлённо и со вновь пробудившимся страхом.

В этот миг раненый шевельнулся, и Сушко тут же отдёрнул руку от его груди. Вой открыл глаза, мутно глянул на мальчишек, пробормотал что-то неразборчивое (мальчишки разобрали только «княже», «бежать», «боярин», «княгиня ждёт» и «Полота») и снова закрыл глаза и обмяк. Братья вновь переглянулись, подумав об одном и том же.

О полоцком князе, заключённом в Берестове, невдали отсюда.

– Полота! – Торля затеребил старшего брата. – Ты слышал, он сказал – Полота! Может, это сам Всеслав?!

– Да слышал, слышал, – огрызнулся Сушко, думая о чём-то своём. – Нет, не похож…

– А то ты Всеслава видел, – съязвил Торля.

– А то как же, – усмехнулся старший брат. – Видел. Когда наши вместе с черниговцами, переяславцами да полочанами в степь ходили, торков гонять.

– Но он сказал – Полота…

– Ну сказал, – Сушко задумчиво кивнул. – Полочанин он, кривич, и по выговору слышно.

– Ну так надо… – и Торля вдруг замолк, сам не понимая, что именно ему «надо».

– Что – надо? – неласково глянул Сушко. – Полочанина выдать великому князю? Раненого – его врагам? Кривича – христианам?

– Но что же делать-то? – в отчаянии спросил Торля.

– Помолчать и подумать! – отрезал старший брат. – Или хотя бы не мешать думать мне, понял?!

Торля умолк. Ждал, что скажет старший брат – в любых трудных случаях он привык слушаться Сушко.

– Придумал, – сказал вдруг Сушко, и Торля так весь и подобрался. – Пойдёшь за Глубочицу, к Туровой божнице, к владыке Домагостю, расскажешь ему всё. А там уж он пусть сам решает, что делать. Понял ли?

– А… ты?

– А я здесь посижу, постерегу.

К волхву!

– Страшновато, – Торля поёжился, представив, как это – подойти к волхву, пусть даже и по делу. А ну как не в духе будет альбо ещё что… заворожит, превратит в крысу… – Может, вместе, а, Сушко?

– Нельзя вместе, – Сушко мотнул головой – он не ведал никаких сомнений. – Один должен тут остаться, неровён час, наткнётся на него кто. Ну хочешь, ты останься, а я к божнице побегу.

– Ещё чего! – оставаться наедине с раненым полочанином было ещё страшнее, чем пойти к волхву на Турову божницу. – Я… я пойду, Сушко!

– Вот и хорошо, – старший брат даже не усмехнулся, чего втайне побаивался младший. – Беги быстрее!

Святилище на Подоле, меж Глубочицей и Юрковицей ещё со времён первых киевских князей прозвали Туровой божницей. И бежать туда Торле было не близко – без малого три версты.

Паче того, братья Казатуловичи жили на Боричевом взвозе, а идти было за Нижний вал почти к самой Оболони – там когда-то князь то ли Дир, то ли Тур, поставил святилище, которое ныне и звали Туровой Божницей. А мальчишки с Нижнего вала враждовали с мальчишками Боричева взвоза. И то, что он, Торля, сейчас идёт по делу (по важному делу! взрослому!) вовсе не избавляло его от необходимости глядеть в оба.

Попался он, как и следовало ожидать, быстро, у самой Глубочицы. Встречный мальчишка (ещё младше него, лет шесть – семь, должно быть) прошёл мимо, словно ни в чём не бывало, но Торля мгновенно понял – всё, влип! Потому что звали того мальчишку Путшей, и был он младшим братом вожака нижневальских ребят, Зубца. Путша прошёл мимо, не моргнув и глазом, но когда Торля через несколько шагов оборотился, то увидел, как Путша смотрит ему в спину со злорадной улыбкой, от уха до уха. А когда оборотился вторично, ещё через несколько шагов, Путши уже не было. Небось, помчался своих созывать.

Хуже всего было то, что он, Торля, плохо знал эту путаницу домов, переулков, садов и репищ – бывал-то здесь всего пару раз с отцом.

На миг в душе возникло непреодолимое желание бросить всё, побежать обратно к Печерам и сказать брату: «Давай поменяемся, я тут с раненым посижу, а ты иди к волхву». Торля ясно представил, как брат, дослушав его, только вздохнёт, дёрнет щекой, скажет своё любимое «Мда…» и добавит снисходительно: «Ладно, сиди тут, я сейчас сам схожу». И таким враз стыдом облило, что Торля вмиг подавил второе неуёмное желание – броситься бегом, так, чтобы никакие нижневальские не догнали.

И пошёл спокойным шагом, хотя в глубине души родилась противная мелкая дрожь.

Когда он оборотился через несколько шагов, за ним уже шли двое – Путша и ещё один такой же мелкий, незнакомый.

А ещё через несколько шагов – уже четверо.

Началось.

Он изо всех сил заставил себя не ускорить шаг.

А ещё через несколько шагов из-за угла навстречь ему вышли ещё двое. Стали посреди улицы. Ждали.

Торля остановился, не доходя до них с сажень. Оборотился – той мелкоты позади уже не было, шли двое его ровесников.

Четверо на одного.

Несколько мгновений они молча глядели друг на друга, наконец, тот из передних, что повыше (Зубец, – узнал Торля, – сам!), сплюнул себе под ноги и сказал лениво:

– Вы только посмотрите, кого к нам принесло… чего здесь забыл, Боричевский?

– По делу иду, – изо всех сил стараясь не сорваться на писк (проклятый голос в последнее время взял навычай ломаться вовремя и не вовремя) ответил Торля. Показалось ему или у него и впрямь получилось почти не дрогнуть? – К Туровой божнице.

Все четверо захохотали.

– Боярин, – протянул стоявший рядом с Зубцом. – Жертву, небось, несёт волхву.

– Не туда ты зашёл, Торля, – сказал Зубец. Торля про себя изумился – Зубец, этот отчаюга, которым сквозь зубы восхищались почти все мальчишки Боричева взвоза, оторвиголова, в одиночку однажды отбившийся от четверых войских отроков с Горы, помнит, как его зовут, надо же. – По другой улице надо было идти к божнице-то. Вон погляди.