Новые рассказы о прошлом

К озеру подошли как раз вовремя. Жар спал, но вода была теплая, как парное молоко, так что силом в воду затаскивать никого не пришлось. Даже Манефа, на ходу сбросив легкий сарафанчик и обнажив свою стройную фигурку, рыбкой скользнула в воду, а, вынырнув, обдала меня фонтаном брызг, звонко смеясь от восторга. Лучше в воду, чем брызги; я поднырнул под нее и встал на песчаное дно, девчонка оказалась у меня на шее. Мелькнула мысль, что напрасно я так поступил, не обидеть бы, но, ошибся, она была счастлива и радовалась, как ребенок, сидя у меня на плечах.

Накупавшись вволю, мы с Лехой поставили палатку и разожгли костер, в поисках хвороста пришлось излазить пол-леса. Девушки быстро приготовили кофе и бутерброды, мы расположились возле самого огня поужинать.

Я обратил внимание на Манефу, которая, как мне показалось, была чем-то озабочена, но вскоре все прояснилось.

Опускался вечер, небо синело и, кое-где, стали видны звезды, дурманно пахло костром, который грел и даже жег лица и все, что было повернуто к огню. С тыльной же стороны тело стало обдавать прохладой. Комаров, скрывшихся от дневной жары, почти не было, редко какой появится, да и тот сразу исчезает, попав в струю жара от огня. Темнело прямо на глазах. Блики пламени плясали по ярким бокам палатки, в стороне от нее темнота поглощала свет. Манефа изредка поглядывала на танцующие по палатке светотени и, наконец, спросила у меня, шепнув на ухо:

– Кто спать в палатке будет?

– Все, – не задумываясь, ответил я. – В тесноте да не в обиде. Уместимся все, теплее будет. Ты видала, как маленькие щенки спят? Прижмутся друг к другу, тем и греются.

– Да и так не холодно, можно и на улице спать, у костра, – погрустнев, сказала Манефа и посмотрела на подружку, ища поддержки.

– Ну да! Еще чего не хватало. Да тут, под утро – комары сожрут, – возмутилась Людмила, еще больше расстроив Манефу.

– Не переживай, девочка, – подбодрил ее Леха. – Мы у костра до утра просидим, песни пропоем, а кому спать хочется, может прямо сейчас и тут подремать.

Над лесом на том берегу поднялась луна и, тотчас, лунная дорожка протянулась до самого нашего берега. Озеро обрамляли хвойные деревья, высоченные ели кололи темными пиками небо. Легкий ветерок не мешал и не холодил, а только слегка щекотал обнаженные тела отдыхающих.

По всему берегу круглого, как большое блюдце, озера, горели костры. Возле ближних огней видны люди. Дальние костры мерцали, как крупные звезды и людей там видно не было. Напротив нас на той стороне сверкал огнями и гремел музыкой плавучий ресторан дома отдыха. Но там режим, и около полуночи музыка прекратилась, огни исчезли, а вместе с ними пропал в темноте и сам ресторан.

И тут, посреди ночи и тишины, где-то далеко-далеко, как в обворожительном сне, зазвучала мелодия – кто-то играл на трубе. Играл красиво, без фальши, видимо играл профессионал, настоящий музыкант. Мы замерли возле своего костра, заслушавшись. Играли на трубе посреди озера, следовательно, весь миллион отдыхающих слышал эту музыку. А труба пела, словно выговаривала:

– Есть только миг между прошлым и будущим,

именно он называется жизнь.

Мы пытались в темноте озера увидеть самого исполнителя, который так старался для нас, но увидеть его на огромной площади было просто не реально.

Однако нам повезло, он появился прямо на лунной дорожке, стоящий на плоту, взметнув вверх свой, издающий чарующие звуки инструмент. Выглядело все это красиво и романтично.

Лешка как в воду смотрел, мы сидели у костра почти до самого утра, сидели до тех пор, пока не заалел восток, и не посветлело небо. Стало прохладнее и мы, не сговариваясь, влезли в палатку, сохранившую в себе дневное тепло.

Мы с Лешкой залегли посреди палатки, прижавшись, друг к другу спинами. Рядом со мной расположилась Манефа. Двухместная палатка предполагала тесноту для четверых. Лешке было проще, он давно знаком и близок с Людмилой. Я же старался не задевать девчонку рядом со мной. Она лежала, не жива, не мертва. Я даже не улавливал ее дыхания, я просто чувствовал, что она рядом.

– Ничего – привыкнет, – думал я, а дурман сна стал пеленой окутывать мою голову, сковывать все мое тело. Отрывочные мысли о том, что за эту девчонку я отвечаю головой и сделаю все, чтобы ее сберечь, еще мелькали в засыпающем сознании. Только тихий разговор Лехи с Людмилой доносился до меня уже откуда-то издалека и как будто сквозь пламя костра, когда звуки слов становятся бархатными, плавающими и немного кривыми.

В том, что произошло дальше, я долго не мог разобраться. Удар! Хоровод звездочек перед глазами! В палатке началась суматоха, и яркий свет фонаря на минуту совсем ослепил меня. Когда я стал сознавать, где нахожусь и что делаю, в углу палатки разглядел сжавшуюся в комок и сверкающую глазами испуганную, но злую Манефу. Все в палатке молчали, я крутил головой, отыскивая свои брюки и свитер. Захватив их в охапку, я полез на четвереньках к выходу из палатки, бормоча:

– Не буду мешать, тесновато получилось. Наверное, задел во сне нечаянно. Прости, пожалуйста. Спокойной ночи.

– Вы… Ты спал уже? – еще дрожа всем телом, спросила из угла девушка.

– Еще как! Какое блаженство, сны уже видел. А что я сделал? Руку не туда положил? Прости, это я во сне только мог сделать.

На улице светлело, над озером местами клубился жидкий туман, стало прохладно. Я быстро оделся, наломал лапника и, сложив его между корнями огромной сосны, под кроной которой и стояла наша палатка, спрятал голову в развернутый ворот свитера и улегся на ароматную подстилку. Уснул, видимо, мгновенно.

Проснулся от света и оттого, что выспался. Сквозь крупную вязку свитера пробивались солнечные лучи. Материал брюк прогрелся на солнце и даже жег кожу тех частей тела, что прятались в этих брюках. Я лежал, прислушиваясь и вспоминая, что же, все-таки, произошло этой ночью. В палатке вполголоса говорили Леха со своей подругой, Манефы не было слышно.

Наверное, мыться к озеру побежала. Нужно встать быстро, да приободрить девчонку, наверно настроение после ночи плохое, злится на меня, или, даже, ненавидит. Нет, нужно помириться. Возьму ее сегодня с собой раков ловить, забудется все неприятное. Хорошенькая она.

Я сдернул ворот свитера с головы и… вздрогнул от неожиданности. Рядом, в моем изголовье, сидела Манефа, моя бедная Манефа. Она сидела и плакала, склонив голову надо мной. Лицо ее припухло от слез, в руках ее был зажат совершенно мокрый платочек.

– Ну, что ты делаешь, девочка? – впервые так назвал я Манефу. – Зачем портишь слезами такое хорошенькое личико? Ты что, не спала совсем? Зачем так мучить себя, Манефа?

Я вскочил, взял ее за все еще вздрагивающие плечики и легко поднял с земли. Она была податлива и управляема. Я обнял ее, дрожащую, мокрую от слез и прижал к себе, согревая. Из палатки показались наши друзья, они смотрели на нас, возможно, завидуя, а Манефа, заметив их, уткнулась носиком в мой мохнатый свитер и громко разрыдалась. Рыдала от души, освобождаясь от тяжести, лежащей на сердце.

Прекратив плакать, но, не поднимая головы, чтобы не показать свое заплаканное лицо, она спросила:

– Ты не обижаешься на меня?

– Нисколько.

– Это – правда?

– Да!

– Значит, мы остаемся друзьями?

– Да! Конечно, милая Манефа!

    25.02.2014

Екатерина

Размеренную и спокойную жизнь полигона может потревожить лишь приезд кого-либо из старших чинов дивизии. Когда таковых на полигоне нет, команды, находящиеся там, немного расслабляются. Приложив больше энергии до обеда, солдаты получают возможность после обеда слегка передохнуть, позаниматься чем-то личным. Офицеры, тоже, находят время побродить с ружьецом в местных полигонных колках.

Однако приезд начальников вносит переполох в эту идиллию. Оттого тут и не любят неожиданных визитов. Особо неприятным для всех бывает приезд на полигон заместителя командира дивизии подполковника Фадеева, человека самолюбивого, взбаламошного и мелкого. Насколько он толков в военном деле, знает только командир дивизии, но его человеческие качества способен оценить не только любой младший офицер, но даже каждый солдат, перенесший на себе последствия от соприкосновения с подполковником. Стоит ли говорить о том, кому и как он смог насолить, но уже одно то, что его недолюбливали, боялись и старались избежать встречи с ним, говорило о том, что он из себя представлял. Есть же строгие командиры, только любят их подчиненные, а к этому не лежит душа ни у кого.

Так вот, в тот день на полигон поступило сообщение, что к вечеру прибудет этот самый подполковник Фадеев. Кто сообщил об этом – никто не знал, но в том, что это известие достоверно, не сомневался никто. Вопреки ожиданиям переполоха, связанного с его визитом, скрытно прибывший подполковник шума не наводил и, потому, конец дня и вечер прошли спокойно.

На улице темнело быстро. Стекла окон в казарме скоро меняли свой цвет с бегом времени, как меняются цвета побежалости на металле от температуры. Когда они стали синеть, в казарме вспыхнул свет и стекла мгновенно почернели.

Я лежал на своей кровати и читал. Я не упивался чтением, просто, нечем было заняться и, чтобы скоротать время, лучше читать. Читать все, что попадет под руку.

Моему сослуживцу и товарищу лейтенанту Гречухину, видимо, не читалось и не спалось, он подошел ко мне, некоторое время стоял, молча, ожидая, что я обращу на него внимание и, оторвавшись от книги, заговорю с ним. Но я этого не сделал, притворившись, будто и не слышал, как он подошел. Он знал, что я его не только слышу, но и вижу, и продолжал настырно стоять. А меня обуяла такая лень, что я мог только бегать глазами по строчкам книги в ожидании, что скоро мои глаза сомкнутся в сладкой дремоте, и даже не нужно будет переворачивать прочитанные в книге страницы. Но не таков лейтенант Гречухин.

– Хватит валяться, пойдем, погуляем, такой чудесный вечер. От избытка сна лицо опухнет, домой приедешь, жена не узнает, – было сказано им в шутливой форме, но доля правды в его словах была. Действительно, лень с каждым днем все сильнее сжимала свои объятия, рос вес и, продолговатое лицо становилось круглым.

Чуть-чуть поразмыслив, я в душе согласился с ним и, вскочив с постели, решительно направился вслед за лейтенантом к выходу из казармы.

А на улице – благодать! Чистые бетонные дорожки городка, окаймленные побеленным паребриком, светящимся в темноте, с обеих сторон заросли кустарником и в сумраке быстро приходящей ночи смотрелись таинственно и красиво. На небе уже блестели звезды и, лишь узенькая полоска золотистого цвета указывала, куда скрылось солнце. Над этой полоской высоко в небе ярко светилось таким же цветом лишь одно очень далекое облако.

Луны на небе не было видно, а свет из многочисленных окон казарм давал чудную подсветку, как свет софитов на театральной сцене, освещая изумительную декорацию. Воздух свеж и приятен, легкий ветерок, которого не чувствовалось у земли, только на вершинах осин слегка шелестел мелкими листочками. В такой атмосфере думать и говорить хотелось только о хорошем.

Мы с Николаем медленно бродили по дорожкам, ностальгически вспоминая о спектаклях, которые успели посмотреть на гражданке, побывав в лучших театрах.

– Я с удовольствием побывал бы в цирке, – мечтательно сказал Гречухин. – В детство хочется вернуться. Посмеялся бы я от души даже над этим нелепым клоуном. Все! Решил! Нынче поеду в отпуск, всей семьей и в театр сходим, и в цирк.