Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли

– Метр до машины впереди, метр от машины позади. Едем очень медленно. Если у тебя мотор заглохнет или ещё что, больше на глаза мне не показывайся!

Только это я и сознавал. Было невозможно ни оглядеться, ни посмотреть, кто там, на Мавзолее (может, не все знают, что во время советских парадов высшие начальники страны традиционно стояли на специальной площадке ленинского надгробия). К счастью, всё прошло-проехало нормально. С тех пор я любил небрежно похвастаться:

– Машину водить? Да я ещё школьником вёл на параде машину по Красной площади…

И – всё! Никогда я не получал взрослых водительских прав, даже желания не возникало. Никогда не стремился приобрести и водить машину. Словно мне сделали необходимую прививку. Даже когда мой первый тесть, директор проектного института, предложил оформить на меня новую «Волгу», только что купленную вместо старой, я отказался. Хотел оставить за собой право на человеческое, а не шофёрское внимание к окружающему миру. Возможность читать, писать и думать, посиживая себе в общественном транспорте. Или вообще ходить пешком. Перипатетики[99 - Древнегреческая философская школа.] считали, что это помогает мыслить.

«Восьмёрка» на мотоцикле

Вождения машины оказалось мало. Увидев где-то объявление о мотоциклетном кружке, я отыскал его (на каком-то стадиончике) и записался туда.

Может, это была секция фигурного вождения? Во всяком случае, больше всего мне запомнилась «восьмёрка», по которой надо было ездить. Поддерживать равновесие, упираясь ногой в землю, считалось неправильным, и приходилось осваивать езду всё лучше. Впрочем, что-то ещё, кроме «восьмёрки», там было, несмотря на то, что мы крутились на одном и том же пятачке. Оказался я там зимой. Снег, перемешанный с грязью, разномастные мотоциклы и тренер, позволяющий нам всему учиться самим. И рёв, рёв моторов, от которого сам заводишься…

Можно считать, что умение водить мотоцикл однажды мне пригодилось. Я оказался в гостях на даче недалеко от станции Внуково. Там жил генерал[100 - Шевцов Александр Григорьевич (1908—1988): генерал-полковник авиации.], дядя моей первой жены. Времени на застолье мне всегда было жалко, к тому же я куда-то торопился, так что быстро со всеми распрощался. Сын генерала, Володя[101 - Шевцов Владимир Александрович.], предложил подбросить меня до станции на своём мотоцикле «Ява» (особо шикарная по тем временам марка). Сели, отправились, но ехали очень странно, виляя, пару раз чуть не угодили в кювет. Тут до меня дошло, что Володя изрядно пьян. Тем временем после пустынной дороги элитного посёлка, откуда мы выехали, начиналась куда более оживлённая трасса.

Мне показалось, что так мы вряд ли доедем (и шлемов на нас не было, тогда они не считались обязательными). Я попросил остановиться и поведал, что ужасно хочу поводить мотоцикл, прямо сейчас (мол, учился когда-то, а теперь всей душой тоскую). Мы поменялись местами, и я довёл мотоцикл до станции сам, что тоже удивительно. Ведь мотоциклетный кружок был давно в прошлом, а больше никакой практики у меня не было. Впрочем, обратно Володя благополучно вернулся сам. Всё-таки успел немного протрезветь.

Благодарность за ненужное

С точки зрения дальнейшей учебы в математической школе и на мехмате, можно отметить, что сороковая школа дала неплохие нужные знания «по программе». Но мне почему-то остались особенно дороги те навыки, которые не имели отношения к школьной программе и, можно сказать, не пригодились в жизни. Из ружья я потом лишь изредка стрелял в тире, машину после восьмого класса почти не водил, мотоцикл тоже. На велосипеде ездил мало, монет не серебрил и светильный газ из дерева не добывал.

Но тогда-то мне было интересно научиться тому и сему! Слишком примитивно рассуждать только в категориях «пригодилось – не пригодилось». Возрастные интересы – это волшебная алхимия: в результате взаимодействия известных веществ возникают принципиально новые (наверное, вплоть до философского камня).

Эмоции особенным образом раскрашивают то, что ты выбрал сам, руководствуясь сегодняшним вкусом. Не обязательно всю жизнь водить машину – радостно было водить её тогда, в своё время. Навсегда сохранилось ощущение: здорово, приятно, я это могу.

Что-то, наверное, незаметно послужило полезной прививкой от пристрастия на всю жизнь. Никогда мне не хотелось охотиться: слишком остро я испытал чувство человека убивающего. Не мечтал об автомобиле – для самоутверждения этого уже не требовалось.

Так что я благодарен своим «непригодившимся» увлечениям, доброму терпению родителей и всем прочим обстоятельствам, которые мы называем судьбой. Впрочем, терпением родители не ограничивались. Велосипед, ружьё, набор «Юный химик», электроконструктор, лобзик для выпиливания, выжигатель, фотоаппарат… Не так-то просто было, по-видимому, обеспечивать материальную поддержку моих разбросанных интересов при невеликом семейном бюджете, но они старались. Дело даже не в деньгах, а в сочувствии тому, что интересно сию минуту.

В лагерях – пионером

В пионерские лагеря мы ездили каждое лето. Родители там работали, во-первых, потому что это стало частью их педагогического призвания, а во-вторых, для дополнительного заработка. Отец вёл кружок «Умелые руки», мама обычно руководила одним из младших отрядов. Бывала она и старшей пионервожатой, но старалась избегать руководящих должностей. Ну, а я находился в одном из отрядов. Братья, подрастая, тоже проходили через отрядную жизнь.

Лагеря принадлежали разным ведомствам; почему-то редко мы ездили в один и тот же, хотя бывало и такое.

Начинал я с младших отрядов и хорошо помню, какой желанной отрадой становился домик с мастерской, где удавалось вечером застать родителей: одного, или даже обоих. И знать, что здесь ты будешь желанным и единственным, а не просто одним из членов такого-то отряда.

Правда, на меня в отряде выпадала особая роль: я был вечерним рассказчиком. После отбоя наступало время, когда вся палата затихала, чтобы послушать мои повествования. Они основывались на том, что я читал или знал по родительским пересказам. Старался не повторяться и адаптировать классиков под восприятие аудитории. Авторских прав не соблюдал – позволял себе подключать и свою фантазию.

Отец занимался с пионерами выпиливанием и выжиганием, учил их строить модели планеров или самолётов, похожих на планеры, но с пропеллером на резинке. Делал и запускал с ребятами воздушных змеев: обычных плоских и больших коробчатых. Они улетали на верёвке-леере высоко-высоко. К змею посылали снизу «телеграммы»: бумажки, которые под напором воздуха поднимались вверх.

Самым эффектным занятием было изготовление и запуск воздушного шара. Его клеили из листов папиросной бумаги, соединяя их в длинные полосы, которые отец обрезал по концам нужным образом. Полосы склеивались друг с другом: вверху куполом, внизу закреплялись на бумажном кольце. На шаре отец ярко писал название лагеря. В день какого-нибудь праздника происходила церемония запуска. Отец разводил небольшой, но устойчивый костёр и вместе с толпой помощников наполнял шар тёплым воздухом. Шар постепенно округлялся и наконец, под крики «Ура!» взмывал вверх. Снаряжалась команда, которая следила за его полётом и подбирала шар после приземления, потому что его можно было, залатав и отремонтировав, запустить ещё раз.

Выжигатели отец мастерил сам: от настольного трансформатора шёл провод, заканчивающийся деревянной «ручкой», обмотанной изоляцией, с раскаляющимся докрасна «пером» – петелькой из проволоки. Только многие годы спустя стали появляться в продаже фабричные выжигатели, мне они казались какими-то худосочными по сравнению с кустарными отцовскими. Опилки от лобзика, танцующие кучкой около пилки, едкий дымок от фанеры во время выжигания, – это въелось в память навсегда.

С мамой, пока дело не доходило до карнавала, я общался в первые лагерные годы меньше, чем с отцом. Она сосредотачивалась на своём отряде, а в её отряде я никогда не числился. Так что вёл обычную пионерлагерную жизнь, разве что с особой активностью участвовал в работе «Умелых рук». Правда, не дойдя до старшего, первого отряда, я перешёл в категорию воспитателей – стал помощником при мамином отряде.

Ни один из наших лагерей не был очень уж похож на тот, что в кинофильме «Добро пожаловать»[102 - «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён» (1964 г.): фильм Элема Климова. Комедийный характер лишь заостряет многие характерные черты советских пионерлагерей.], по которому, видимо, потомки будут судить о пионерлагерях. Хотя многие основные элементы присутствовали обязательно. Например, линейка – утреннее и вечернее построение на площадке, которая так и называлась «линейкой», с флагштоком и трибуной. К подъёму и спуску флага вызывали кого-то из председателей отрядов или из отличившихся пионеров. Это воспринималось как великая честь. Я ни разу, по-моему, её не удостаивался и даже не мечтал об этом – разве что изредка, в порыве чисто абстрактного воображения. Привычными были длинные отрядные рукомойники, «тихий час» (время дневного сна, его ещё называли «мёртвым часом») и дежурство старших отрядов по столовой, которое давало им привилегию не спать днём. На отряды разбивали по возрасту. Мама любила работать в младших отрядах, предпочитая чисто мальчишеский состав – бывало и такое разделение.

Вспомнилось, кстати, как в одном лагере у меня была в приятелях девочка по фамилии Королёва. Она была председателем отряда. Мне были совершенно безразличны и её «должностное положение», и принадлежность к немного странной расе девочек, но в связи с нашим приятельством меня посещали глубокие мысли. Могут ли вообще, в принципе, дружить мальчик с девочкой, или это лишь сиюминутная иллюзия?.. Размышления помню, вывод забылся. Забылись также облик и имя девочки по фамилии Королёва.

Пребывание в лагере делилось на три смены, в конце каждой устраивали карнавал (иногда он приходился лишь на конец лета, завершая третью смену). Родители были специалистами по проведению карнавалов; мама даже написала статью в журнале «Затейник» о том, как их проводить. Подготовка представляла самую существенную часть карнавала и занимала всю смену. Заранее заготовлялись мечи в ножнах для тридцати трёх богатырей, а также шлемы с плюмажами из полосок папиросной бумаги, завитых с помощью карандаша. Пираты вытачивали из дерева кинжалы и кривые ятаганы. Сооружалась голова лошади (её держал передний из двух ребят, скрытых под одеялом, тогда как задний держал веник-хвост, отмахиваясь от любопытных). На одном из карнавалов я был укротителем такого четвероногого, сам с трудом удерживаясь от смеха.

На карнавале действовали многочисленные аттракционы: бег в мешках, вылавливание зубами лимона в ведре с водой, кормёжка друг друга с завязанными глазами манной кашей, и всякое такое. За удачное участие в них зарабатывали талоны, на которые в специальном киоске можно было приобрести разнообразные товары: карандаши, точилки, блокнотики, тетради, воздушные шарики и т. д. В общем, карнавал становился лебединой песней лагерной жизни.

По касательной

Не просто в детских лагерях бывал я летом, а в пионерских (да и не было, наверное, просто детских лагерей). То есть подразумевался непременный идеологический фон, систематическая обработка растущих умов. Но я не помню никаких шестерёнок коммунистической идеологии, которые меня (да и большинство других детей, кажется) цепляли бы сколь-нибудь чувствительно. Да, стояли тут и там гипсовые статуи пионеров и вождей. Висела повсюду «наглядная агитация», воспевающая советский строй. Но всё это было привычно до незаметности – по обычной городской жизни, по стараниям радио и телевидения.

Реально ощущалась муштра: хождение строем в столовую и на прогулку, линейки с рапортами, «мёртвый час», настойчивое соблюдение распорядка дня. Но ничего специально идеологического в этом не было. Впрочем, и дисциплина была нам хорошо знакома по школе.

Пионерский салют, «Будь готов! – Всегда готов!» (да ещё «к борьбе за дело партии») – это происходило лишь тогда, когда полагалось на официальной церемонии. Ни ума, ни сердца всё это не затрагивало, шло по касательной.

По-моему, и взрослые не испытывали особых внутренних переживаний, связанных с идеологией. Тоже – просто делали, что полагалось. А иногда, если удавалось, и манкировали, как могли. Другое дело, что у них была определённая бумажная отчётность, а иногда случались комиссии, бдительность которых могла обернуться неприятностями. Впрочем, и времена уже были не сталинские.

Советский образ жизни был привычным, не более того. Зомбирование, даже если власти и мечтали о нём, буксовало. Хотя скрытое воздействие на сознание было, конечно, серьёзным.

Своими руками

К чему приохотили меня родители – так это к удовольствию мастерить. С раннего детства я видел, как они вырезают, клеят, рисуют, используя всевозможные материалы, а наряду с шаблонами – собственную фантазию. До того, как начал сам заниматься выпиливанием из фанеры, я сидел рядом с выпиливающим отцом и старательно сдувал опилки из-под пилки лобзика, чтобы они не закрывали намеченную карандашную линию. По одобрительной реакции отца было ясно, что без моей помощи ему было бы неизмеримо труднее и дольше работать (кто не знает, открою тайну, до которой я дорос позднее: самому сдуть опилки с фанеры легче, чем ждать, пока это сделает другой). Запах столярного клея, разогреваемого в двух вставленных друг в друга консервных банках (большая с водой, чтобы клей не подгорал) был для меня по-родному привычным. Легко мог отличить трёхмиллиметровую фанеру от четырёхмиллиметровой. И уж никак не перепутал бы папиросную бумагу с гофрированной.

Главное даже не в том, что меня научили что-то делать. Родители заразили меня расположенностью к обучению. У бабушки я научился вышивать – и стебельчатым швом, и болгарским крестиком. Мне даже подарили собственные пяльцы, и я долго, подбирая оттенки мулине, вышивал по трафарету эффектного петуха. Петух, правда, остался эффектным только наполовину: то ли очередных цветов не нашлось, то ли энтузиазм иссяк. На уроке рукоделия в школе (ещё в тридцать пятой) научился делать настенные кармашки-лапотки из картона, обтянутого атласными ленточками. Мне так нравилось, как они по-разному отсвечивают, образуя шахматный рисунок, что я делал эти лапотки и дарил родственникам ещё долгое время.

Как-то отец сделал стробоскоп и показал мне чудо возникновения движения из рисунков-кадров. И надо же – оказалось, то же чудо воспроизводимо на уголках блокнота, если они быстро листаются под пальцами! Уж поплясали у меня блокнотные человечки…

Линогравюрой[103 - Линогравюра: вид гравюры (получение печатного оттиска с изображения, вырезанного на том или ином материале), для которого используется линолеум, обычно наклеенный предварительно на фанеру или доску. Линолеум легко режется ножом, что позволяет использовать этот жанр для самодеятельного творчества.] отец занимался тогда, когда меня это ещё не вдохновляло. Но не раз в школьные годы я вырезал себе печатки из ластиков. Следы, так сказать, остаются.

Каждый Новый год мама дарила мне большой календарь самоделок. О, этого разнообразия хватало надолго! Не на год, конечно, но на два-три месяца – вполне. Диорамы (панорамные картинки), бумажные модели, книжки-малютки, настольные игры…

Отдал я дань и механическим конструкторам – с чёрными дырявыми планками и плашками, с белыми колёсиками, на которые надевались маленькие шины, с винтами и гайками, соединяющими всё друг с другом. Потом появился электроконструктор – лампочки, моторчики, батарейки, и фантазии конструирования перешли в новое измерение. У нас работала ниточно-канатная дорога через всю комнату (с кабинками из спичечных коробков), светили уютные настольные лампочки (от карманных фонариков), осваивались и прочие блага самодельной игровой цивилизации.

К Новому году, естественно, готовили ёлочные игрушки. Гирлянды флажков из цветной бумаги или из фольги, «фонарики», хоть и не светящиеся, но уютные, игрушки из яичной скорлупы (содержимое которой предварительно выдувалось через дырочки, для яичницы), раскрашенные бронзовой краской грецкие орехи…

Некоторые самоделки были скорее физическими опытами. Например, из ватмана отец порою делал фрагменты, не столько поделки, сколько недоделки, только чтобы показать мне неожиданную прочность треугольных в сечении «балок», согнутых из полосок бумаги. Из того же ватмана изготавливались и колёсики, внутренняя часть которых клапанами отгибалась на обе стороны – и вдруг эти колёсики бежали по асфальту сами, подгоняемые ветром, дующим в отогнутые клапаны-паруса.

Бывало, мы разглаживали платяной щёткой газету на кафельной стенке печи – и наэлектризованная бумага крепко залипала на кафеле. Расчёска, натёртая мехом, или просто погулявшая как следует по шевелюре, притягивала волосы и мелкие бумажки. Перевёрнутый полный стакан воды, накрытый листком бумаги, не выливался. В общем, чудеса можно было делать своими руками. Это потом, в школе, выяснилось, что мы проводили не фокусы, а опыты. Но тогда, досрочно, это было нечто большее: приручение тайны.

Одно время я посещал кукольный кружок в Доме пионеров. Больше всего мне нравилась техника папье-маше для изготовления кукольных голов. Я даже решил перенести её в сферу автомобилестроения, и смастерил папье-машовый кузов гоночной машинки собственного дизайна. Правда, до шасси с электромоторчиком руки так и не дошли.

Но подростковый возраст – это скорее время начинаний, чем завершений. Не довёл я до «товарного вида» ни один из нескольких карманных полупроводниковых приёмников, хотя некоторые из них даже поразговаривали. (Это сейчас приёмник может располагаться в любой горошине. Тогда же сделать его в корпусе из мыльницы было эффектной заманчивой мечтой.) Да и многое другое, начиная с вышивки петуха крестиком, осталось недоделанным. Идея пленяла больше, чем её итоговое осуществление.

И всё же навык мастерить своими руками сформировал определённое трудолюбие. Потом, уже будучи взрослым, я научился выбирать нужное русло деланья и доводить начатое до завершения. Подростком же был довольно разбросанным. «Всему своё время под солнцем…»

Семейные вылазки

Можно было рассказать о них и в предыдущей главе, но лучше запомнились последние годы, когда отец ещё был на свободе.

Во-первых, надо сказать о велосипедах. Они были и у отца, и у мамы, и у нас с Лёней, позже и у Максима. У мамы – дамский, без той части рамы, которая соединяет седло с рулевой колонкой (чтобы садиться, не перекидывая ногу), и с пёстрой сеткой, закрывающей верхнюю часть заднего колеса (чтобы платье не попало в спицы). Ведь тогда ещё не были в ходу женские брюки. Для Максимки отец сделал у себя на раме, перед седлом, особое сиденьице, так что тот мог уже с раннего возраста участвовать в наших семейных велосипедных путешествиях. Впрочем, в городе самое большое из них заключалось в поездке по набережной Москвы-реки к Лужникам. Там, перед входом на стадион, располагались большие асфальтовые площадки, на которых мы катались всласть. Потом ехали обратно. Машин на улицах было мало, набережная была пустынной. После прогулки происходила церемония протирки велосипедов и привязывания их к перилам мраморной лестницы (по-моему, только для этого перила нам и служили).