– Чего вы добиваетесь?
Я тяжко вздохнул.
– Нельзя ли отложить разговор до вечера, а то моя голова сейчас лопнёт.
– Отложить, – невесело улыбнулась Ксения Михайловна. – До какого часа, позвольте вас спросить?
– Хотя бы до десяти.
– Когда вы заявитесь пьяным и будете не в состоянии связать двух слов?
– Не так часто я и пью. По сравнению с другими.
– Меня не интересуют другие. Вы – муж моей единственной дочери, у которой больное сердце и которая отдала вам всё, что у неё было. А вы… вы раскрыли свою мелкую душонку сластолюбца и алкоголика.
– Моя душонка не мельче вашей, – взорвался я. – Оставьте меня в покое и не суйте свой длинный нос, куда вас не просят. Мы сами разберёмся между собой.
– Нет уж, извольте жить по нашему уставу. А не нравится – скатертью дорога. Ещё раз напьётесь, можете к нам не возвращаться. Отправляйтесь к своей бывшей жене. Нам алкаши не нужны.
С тем и ушла.
Я напился в тот же день.
Дверь мне не открыли.
Я просидел на лестничной площадке всю ночь. В пять утра позвонил, но дверь осталась закрытой.
Я вышел из подъезда и посмотрел на окно нашей комнаты. Мелькнуло бледное лицо Светланы. Я помахал ей рукой и пошёл прочь. Я знал, что никогда не вернусь в этот дом.
Я шёл по заснеженной улице и вслух просил прощения у Светланы. Надо было купить собственную квартиру и не пускать туда её мать. Может, у нас тогда что-нибудь и получилось бы. Жаль девчонку. Сломал жизнь.
Она открыла дверь сразу, словно всё это время ждала моего прихода.
– Выгнали? – только и спросила Лариса, впуская меня в прихожую.
– Выгнали.
– И куда теперь?
Я посмотрел ей в глаза.
Она отрицательно покачала головой, медленно отступая вглубь коридора.
– Всё можно понять и простить, – тихо сказала она. – Всё. Кроме предательства. Уходи. А то разбудишь детей. Я не хочу, чтобы они увидели тебя.
И я ушёл.
Я знал, куда шёл. И всё ускорял и ускорял шаги.
В офисе, в моём письменном столе лежал моток отличной нейлоновой верёвки. Она-то мне и нужна. Давно верёвка лежит там, сколько раз собирался отнести её домой, но всякий раз что-то мешало мне.
Судьба.
Я прошёл в кабинет, запер изнутри дверь, отрезал нужный кусок верёвки, встал на стул, прикрепил один конец к крюку на потолке, проверил верёвку на прочность, сделал на другом конце петлю, просунул в неё голову и оттолкнул ногой стул.
В последний момент вспомнил, что не оставил предсмертной записки, но было слишком поздно.
Э П И Л О Г
Старенький колхозный грузовик медленно тащился по ледяной дороге. В разбитом кузове лежал гроб с телом Сергея.
Ксения Михайловна наотрез отказалась хоронить беспутного зятя, Светлана лежала в больнице, Лариса и слышать не хотела о бывшем муже.
Друзья с трудом связались с матерью Сергея, которая проживала в одной из дальних деревень Кимрского района. Но в колхозе не было горючего, и гроб неделю провалялся в морге. Наконец, друзья выслали в колхоз деньги на бензин, и в Тверь прикатил грузовичок, на котором Сергей отправился в свой последний путь.
В Горицах шофёр притормозил возле закусочной. Бутылка водки, подаренная друзьями Сергея, пришлась более чем кстати.
Ехать стало значительно веселее. Навёрстывая упущенное время, шофёр надавил на газ. Грузовик немилосердно затрясло на ухабах, и на одном из поворотов открылся задний борт. Гроб вылетел на дорогу, крышка слетела от удара, и тело Сергея вывалилось в кювет, где исчезло под снегом.
Утром лежащий на дороге пустой гроб обнаружил дед Андрей, единственный житель одной из вымирающих русских деревень.
– Глянь-ко, гроб, – удивился дед Андрей. – Послал господь.
Дед Андрей на всякий случай перекрестился, взвалил гроб на плечи и оттащил находку домой, где надёжно спрятал на чердаке.
Мужчина и женщина
(Роман века)
“Полюбив, мы умираем”
(Из личного опыта)
Это был настоящий мужчина!
Не какой-то там полудохлый прыщ с кривыми ножками и слюнявым ртом, а высокий, широкоплечий атлет с выпуклой грудью и узкими бёдрами. Какие мощные руки, как чудесно перекатывались бицепсы под дорогим сукном безукоризненного смокинга! А лаковые ботинки сорок шестого размера без единого пятнышка грязи!
И это не в Букингемском дворце под ослепительным светом хрустальных канделябров, а тёмной ночью, на окраине крохотного городка, в глухом переулке, где с сотворения мира дорога считалась прекрасной, если грязь на ней не достигала Ваших колен.
Что и говорить, мужчина был умопомрачительно элегантен.
И когда, благоухая дивным ароматом исправительно-трудовой колонии усиленного режима, он внезапно возник перед ней из мрака волшебной ночи с чарующей улыбкой на твёрдо очерченных губах, она почувствовала как затрепетало её безнадёжно раненое сердце и ощутила дикое, непреодолимое желание броситься в многовековую грязь, припасть великолепной грудью к его стопам и жадно, захлёбываясь от восторга, лобзать эти бесподобные башмаки, обильно орошая их целомудренными слезами.
О, безумие страсти!
Каких трудов и адских мук стоило ей сдержать святой порыв.
Какая титаническая борьба между неистовством внезапно вспыхнувшего чувства и проклятым благоразумием раздирала её истерзанную душу, потрясала и сокрушала обольстительное стодвадцатилетнее тело. Её роскошные золотистые волосы рассыпались по точёным плечам, и вся её изящная, грациозная фигурка с длинными стройными ногами, тяжёлыми упругими бёдрами и тонкой талией стала подобна бледному надломленному цветку, поникшему под жгучими лучами беспощадного солнца. Как страдальчески скривился прелестный ротик с пухлыми чувственными губками, как потухли вдруг чудные фиалковые очи.