Николай закрыл глаза.
Вера не издала ни звука. Лишь довольное сопение Висвальдиса.
Выстрел.
– Пошли.
Николай неторопливо вышел из хаты.
х х х
Его стали готовить к самостоятельной работе за линией фронта. Сделали операцию на левой ноге, после чего Николай стал заметно хромать.
– Отлично, – одобрил герр Краузе, придирчиво осмотрев ногу. – Теперь никто не придерётся к тому, что такой молодой здоровый мужчина не находится на фронте. До войны вы были крестьянином?
– Так точно.
– Переквалифицируйтесь на сапожника. Эта профессия весьма пригодится в вашей новой работе.
– Есть.
х х х
Приземлился удачно. Лишь немного отбил здоровую ногу. Быстро закопал парашют и вышел из леса.
Через неделю Николай был уже в Таджикистане, сидел под абрикосом за родительским столом, жадно глотал жирный, сладкий, густо сдобренный сметаной борщ. Старики жили неплохо. Не сравнишь с нищей Вериной избой, картошкой в мундирах. Немного награбил твой председатель.
– А где твои медали?
Вопрос застал врасплох. Младшая сестрёнка. Родилась здесь, в Таджикистане. Только сейчас заметил на ней пионерский галстук. Отец смущённо отвёл глаза.
– Я мало воевал. Меня ранили в первом бою. Не успел я заработать медалей.
Тон виноватый. Сам удивился.
Сестрёнка недовольно хмыкнула и выскочила из-за стола.
Мать:
– А нам прислали бумагу, что ты пропал без вести. Что у вас там совсем нет порядка?
– Меня контузило. Память отшибло напрочь. Там такое творилось. – Николай не врал: там действительно творилось чёрт знает что… – Подобрали санитары с чужой части. Лишь зимой пришёл в себя. В трёх госпиталях валялся. Первый разбомбили, второй танками проутюжили. Нас чудом уцелело несколько человек. А как выздоровел, работал при госпитале. Сапожником. Долго не отпускали.
Отец:
– Как думаешь, долго война продлится?
– К осени кончится, – уверенно ответил Николай.
– Так скоро? – Отец недоверчиво покачал головой. – неужели к осени дотопаем до Берлина?
– При чём здесь Берлин? Осенью немцы будут на Урале. Сибирь им без надобности. Война и кончится.
– Ты думаешь, немцы победят?
– Коммуняки что ли? Куда им голопузым.
– А под Москвой схлопотали по морде. Калинин назад взяли.
– По морде, – ухмыльнулся Николай. – Это дедушка Мороз постарался, а не краснопузые. Я ни одного фрица пешком не видел. На машинах, мотоциклах, в крайнем случае – на велосипеде. А наши: пёхом да пёхом.
– Коль, – вмешалась мать, – помнишь Веру, Антиповых дочку?
– Это, которые пуще всех горланили, когда нас вышвыривали из родного дома?
– Убили её немцы. Всю семью сгубили фашисты проклятые.
– Литовцы. Немцы – на фронте, а каратели все из наших. Литовцы, эстонцы, латыши, хохлы с Западной Украины, татары, калмыки. Есть и русские. А в тех краях, как я слышал, литовцы орудовали.
– Хоть бы детей пощадили. Ироды.
– Нашла кого жалеть. Коммунистическое отродье. Отлились им наши слёзы. Есть правда на свете.
– Какая правда? Ты разве не знаешь?
– Что я должен знать?
– Ведь Верин, старший… твой.
– Что мой?
– Сын твой, бестолочь! – взвизгнул отец. – А наш внук, стало быть.
Николай недоверчиво оглядел родителей.
– С чего вы взяли? Она сразу замуж выскочила. Не успели мы от деревни отъехать.
– Дурак ты, – отец грохнул кулаком по столу. – Потому и выскочила, что позор твой закрыла. Куда ей было деваться?
– Ехала б сюда.
Отец безнадёжно махнул рукой.
– Дурак. Как есть дурак. Куда она поедет, брюхатая? Забыл, что было здесь десять лет назад?
– Ничего я не забыл. Если б хотела, приехала.
– Бревно ты, больше никто.