80+. Как я (вы) жил

Поубивало всех, кто был рядом.

Когда тело Сашка привезли к нашей хате на телеге, все со страхом медленно начали подходить к ней. Баба Катя повисла на руках у соседок и кричит, женщины плачут. Ужас какой-то!

Я тоже подошел, глянул и не узнал Сашку. Да его там и не было.

Там лежало полтуловища от живота, ноги и еще что-то отдельно и все это в крови, и телега тоже была в крови. И подумал я:

«Ну, как это можно так миной разорвать человека? Ну, ходят, вон сколько, кто без руки, кто без ноги, а чтобы вот так разорвать на части. Ужас какой-то! И как его хоронить будут раз тут все по частям?»

Всматривался, всматривался во все это, но так я Сашку и не узнал. И тогда у меня что-то сжалось в горле, и я заплакал.

Схоронили мы Сашку, и наша баба Катя стала на глазах гаснуть. Она согнулась, почти ни с кем не говорила и глаза у нее какие-то неживые стали. Все говорили, что умрет она скоро. Да так оно, наверно, и было бы.

Но в конце лета приехал домой ее крестник, сын Степаниды Василий, после госпиталя на излечение. Он ушел в первый день войны, и с тех пор так ни одной весточки от него и не приходило. И вот приехал. Тогда-то баба Катя, глядя на него и ожила.

Ходит около него все время, руками его трогает да всхлипывает слегка. Да и Василий каждый день свою «хрещену» проведывал. А когда Степанида приходила, то они сядут, поговорят, поговорят, а потом плачут. Одна Сашка вспоминает, а вторая, что сын живой явился, уцелел на этой войне. А ведь он и мне каким-то там братом приходился.

Вскоре и Новый 1945 год наступил! А когда Василий как-то после комиссии пришел и сказал, что его списали вчистую, то нашей радости не было конца. И баба Катя стала похожа почти на ту, что была раньше.

Василия назначили военруком в нашем селе. Он должен был заниматься призывниками и другими заботами. Василий с ребятами часто ходил на берег Псла. И глядя на окопы и блиндажи, как-то рассказал, за что он получил медали и орден.

А служил он в полковой разведке. И вот, в тот раз, когда они тащили пленного немца через нейтральную полосу, вдруг вспыхнула ракета. Василий сразу накрыл своим телом немца и замер.

Несколько раз над ними проносились трассирующие очереди. И одна все-таки зацепила моего брата. Аж две пули попали в него! Он нам показывал куда.

Одна попала сбоку по центру задницы, а другая пониже и левее. Но наши солдаты с передовой помогли пулеметным огнем и всех вытащили. За это ему дали орден. И тогда кто-то спросил:

– И шо? За простреленную задницу дали орден?

– Нет! Не за это! За то, что немца спасли! Очень уж ценный язык для нас оказался!

– А что значит ценный?

– Так, по его сведениям, сразу полетели наши самолеты и разбомбили аэродром с самолетами и расположение танковой дивизии. Все это пленный на карте показал.

– И что только вас и наградили?

– Нет, наградили всех, кто был в разведке. Кого орденом, кого медалью.

Вот какой классный у меня брат!

Потом день Победы настал! Все радовались, смеялись и обнимались. Слава богу! Хоть теперь убивать перестали!

Жаль вот только наш Сашко до этого дня не дожил.

ПЕРВЫЙ ГОД ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Весной 1945 года за нами в село приехал отец. До этого он жил и работал в Ташкенте на военном заводе (он был эвакуирован вместе с заводом из Москвы). Так как он был родом из-под Днепропетровска, то мы сначала поехали к его родителям. Жили мы у родственников, у папиной сестры на левом берегу Днепра.

Однажды меня взяли в город, большая часть которого была на правом берегу Днепра. Когда мы подошли к «старому» берегу Днепра, то мне объяснили, что до войны вода плескалась у этого места, а сейчас надо спуститься вниз и идти туда, где шумит вода, где сейчас течет Днепр.

А все это из-за того, что когда во время войны взорвали плотину Днепрогэса, то вода ушла и во многих местах оголилось дно. И теперь мы шли по бывшему дну реки мимо больших и малых пароходов. Одни стояли на песке, а другие лежали на боку. Раньше это было дно затона – грузоторгового порта, но когда вода ушла, то все что там плавало легло на песок.

Теперь их ржавые бока и черные глазницы иллюминаторов создавали тоскливое настроение. Это смотрелось, как кладбище великанов, которые погибли мгновенно от какой-то одной беды. Только у настоящих великанов кости белеют, а у этих ржавеют. Мне было их очень жалко. Им бы плавать и плавать по волнам, а они как-то совсем не сказочно здесь ржавеют.

Мы шли по ровному дну с небольшим уклоном вниз к реке, когда вдруг перед нами появилась бугристая песчаная линия, после которой уклон увеличился.

– А как эта линия образовалась? Вон она тянется дальше и дальше вдоль реки, – спросил я отца.

Он мне объяснил, что когда в Запорожье взорвали плотину в первый раз, то вода ушла до этой линии, а после второго подрыва, она ушла еще дальше вниз. От этого и образовались на песчаном дне эти горбатые линии.

Я посмотрел вдоль реки налево и увидел вдали длинный мост, по которому ехали машины и телеги, и маленькими мурашками перемещались люди.

– А почему мы на тот мост не пошли? – спросил я.

– Потому что туда далеко добираться, да и нам нужно в другую сторону.

– Так здесь же мост взорванный, – возразил я и показал на него рукой.

– А мы на лодке переплывем. Так быстрее и интереснее.

А Днепр вот он уже рядом. Волны бегут, плещут, серебрятся на солнце, сшибаются в водоворотах, шумят, а там, где каменные глыбы из воды торчат, то наскакивают белыми бурунами и с шумом обтекают. На берегу лежали лодки, и перевозчики зазывали к себе подходивших людей.

Когда мы стали подходить к лодкам, отец взял меня за руку. И тут я увидел, что за тем дальним мостом виднеется еще мост. Он был какой-то странный.

От берега тянулись пролеты-коробки, а посередине два полукруга занырнули в воду. Интересно, ну, как же там ездят? И я спросил об этом отца.

– А-а-а! Это железнодорожный мост. Горбатый. Это что бы немцы не смогли по нему ездить, наши саперы при отступлении его взорвали.

– И что? Он так и будет горбами в воде лежать и ржаветь? – спросил я.

«Ну, и дела, – подумал я, – по мосту не проехать, а по воде тоже не проплыть».

– Нет, – сказал отец, – горбы поднимут, мост отремонтируют и побегут по нему поезда. А когда в Запорожье плотину восстановят, тогда вода вернется сюда и поднимет кораблики.

– Вот здорово! Посмотреть бы, как эти кораблики будут всплывать, – воскликнул я.

Отец подхватил меня под мышки, зашел на лодку, и мы уселись почти рядом с перевозчиком. Вода плескалась рядом у борта.

Я опустил руку в воду, но отец сказал: «не надо, сиди тихо и не дергайся». В это время перевозчик ударил веслами по воде, проговорил «с богом» и начал грести к другому берегу.

Я смотрел на воду, на реку, на берега, как вдали то появлялись мосты, то исчезали. Потому что лодка иногда поворачивалась то в одну, то в другую сторону, или плыла прямо к берегу.

Было интересно и немного страшно. Особенно страшно было, когда проплывали мимо торчащих из воды камней. Ведь течение реки было быстрое, а в лодке сидело много людей. Да трудно, конечно, перевозить столько людей сразу. Я сидел почти рядом с перевозчиком и видел, как он иногда сильными гребками старался удержать лодку подальше от камней.

Потом мы вышли на берег, ходили по магазинам, по базару и еще куда-то, но на лодке было намного интереснее.

А вскоре мы на поезде поехали в Москву, а затем в Ташкент. Ехали очень долго, дней пять или шесть. В Ташкенте мне все понравилось. И особенно то, что на улице вдоль арыков росли громадные ореховые деревья. Там же росло много других деревьев и особенно шелковицы, местами попадались вишни и абрикосы. Это был просто рай против тех мест, где я жил в оккупации.