Авдотья – дочь И. И. Сусова

И чем дальше он проматывал свою жизнь назад, словно кинопленку, тем нагляднее виделась его сущность, сотканная из жестоких проделок и афер. Но все же, где-то в глубине мятущейся души, наметился едва заметный просвет. Казалось, в нем проявлялся новый человек, с новым взглядом на действительность этого суетного мира во взаимозависимом существовании таких же вздорных существ, как и он…

На протяжении душевного преображения, Сусов интуитивно ощущал скрытое присутствие Духа-мельчайшей-песчинки, тихо наблюдавшегося за его нравственной трансформацией, как тюремный надзиратель сквозь дверной глазок. Но Илье было все равно…

3

Железная створка двери распахнулась и голос надзирателя, прервав созерцание особо опасного узника, строгим и начальственным голосом оповестил:

– Гражданин Сусов! На выход! К вам пришел адвокат!

Заключенный депутат Лизопяткин вздрогнул и разочарованно застонал, повернувшись заплаканными глазами к стене, исписанной вопиющими протестами в адрес продажных властей, судей и ментов.

А чиновник легко вспорхнул с нар и полетел на встречу с беспринципным стряпчим – пройдохой Наплевако, которому было все равно кого защищать, лишь бы пополнили счет на круглую сумму. Геннадий Сигизмундович находился в приподнятом настроении. От него несло женскими духами и французским коньяком.

В комнате для встреч, возбужденный подзащитный плавно подсел за стол к престижному юристу. Не переставая улыбаться, Илья подпер кулачком небритый подбородок и внимательно уставился на дамского угодника. Тот стал говорить о заметном продвижении дела в пользу Сусова и, что, по счастью, появились ранее не учтенные обстоятельства, снимающие с него вмененную вину.

– Если мы не договоримся с прокурором, то в суде разобьем в пух и прах все их, так называемые, обвинения! Из криминальных кругов мне пришла малява, что ниточки ведут к одному заинтересованному лицу, бывшему братку, а ныне успешному предпринимателю Владимиру Афанасьевичу Едренкину!.. Илья, ты меня слышишь? Что ты сидишь и сияешь, словно масленый блин? Я стараюсь, верчусь, как белка в колесе, а он улыбается!..

– Все хорошо, Геннадий! Не обижайся, но я решил пойти на полное откровение с прокурором!..

– Ты с ума сошел, кретин!– подскочил на стуле ошарашенный Наплевако.– Я много лет практикую, и заметь, с успехом, безнадежные процессы и тяжбы, но такую глупость с твоих уст слышу впервые! Ты не понимаешь, во что ввязываешься! От твоей безрассудной исповеди полетят многие головы важных персон!..

– А мне начхать на них! Я должен освободить свою душу от всего, что напортачил за всю свою паскудную жизнь! Чтобы, уже сейчас, не стыдно было смотреть в глаза дочери…

– Чистеньким хочешь быть, Илья? Наш общий знакомый Петр… э-э-э… будет очень недоволен!..

– Прощай, Геннадий!– ответил с улыбкой Сусов и ушел с конвоиром в камеру. На его сердце было легко и покойно, будто он заново родился, и впереди предстояла, как бы это не звучало банально и выспренно, жизнь честного человека. Соседа по нарам, Лизопяткина, уже не было. Пользуясь депутатской неприкосновенностью, государственного мужа выпустили под залог и по подписку о не выезде, до дальнейшего разбирательства его пустякового дела.

4

В тишине камеры, само собой, возникли воспоминания о детстве, да такие подробные, что Илья даже удивился. В эту ночь Сусов пробудил в себе многое, о чем давно позабыл. Раньше, буднично наслаивая в своей жизни на предыдущий маловажный миг последующие моменты, он скрывал их от себя и в то же время состоял ими одновременно, не сознавая этого в полной мере. Теперь же, эти утаенные крупицы подсознания с калейдоскопической легкостью и яркостью представали перед глазами, а сам он терял себя,– устоявшегося в мировосприятии, то есть, он был этими крупицами и нисколько не противился этому. Полуденный стрекот кузнечика в высокой траве у набережной, смешанный аромат дыма папирос «Казбек» и кислого харчо на кухне бабушки Эллы, прогорклый вкус рыбьего жира, щекотная шершавость приоконных батарей с выпуклым тиснением и многое другое отчетливо проявились сквозь заслоны, сложившегося в привычках, обусловленного ума…

От своего рождения и до первого крика дочери, Илья пролетел в считанные минуты и особенно остро увидел, как любил, и отталкивал от себя существо с двумя тощими косичками. И все потому, что достоверно знал, что Авдотья не его дочь…

После афганских событий, на врачебном обследование, ему сказали, что у него бесплодие, то ли от болезни, которую он перенес в горах, то ли от стресса, повлекшего критические изменение в мутации гена, отвечающего за продолжение рода. С этим страшным диагнозом он жил и страдал, но когда возникли новые обстоятельства в его очередной семье, – известие о беременности обожаемой супруги, он нисколько не возмутился, а наоборот – обрадовался. Да, Илья давно подозревал о связи Ксении с братом. И все же, подумал он, Иннокентий тоже не чужой, а значит Авдотья – родная кровь!.. Иногда, находясь в противоречивых чувствах, в нем проявлялся обманутый собственник и он вел себя по-скотски, издеваясь над женой и отстраняя от себя не родную дочь. Потом ему было стыдно, и он старался загладить свою вину навязчивым вниманием и дорогими подарками…

При всем при том, сейчас ясно было одно: Авдотья в лапах Обмылка, маленькая и беззащитная, и он, глупый Сусов, прокрутивший назад всю свою жизнь, словно кинопленку, и, наконец, узнавший себя досконально, сделает все, чтобы вернуть свою дочь и зажить ответственной жизнью настоящего Человека…

Просветленный умственным переживанием, счастливый арестант проспал остаток ночи безмятежно, а наутро его навестил человек Едренкина, адвокат Рыков-Понарошкин, молодой и подающий надежды юрист. Илья оговорил с ним все детали сделки и дал ему свои номера банковских счетов и пароли. Тот победно ушел с высоким мнением о себе и своих выдающихся возможностях на поприще юриспруденции.

Глава 7. Евангелие от Еремы

1

Обеспокоенный Едренкин заперся в своей квартире на семь запоров, остерегаясь киллеров, которых напустил на него закоренелый враг Сусик, а может быть и другие злопыхатели. После операции, он возлежал на боку, как римский патриций, на кожаном диване и лихорадочно размышлял о прошлом, и мысли его скакали невпопад. Кто их разберет, думал он, обездоленных им в разборках и рэкетах, и откуда ждать следующий удар? Да, он крутой мужик,– играл по собственным правилам, оставив за бортом многих друзей,– выплыл, устоял и достиг всего, о чем и мечтать не мог в сопливом детстве. Как говорится, бизнес есть бизнес, ничего личного.

А вдруг Сусик не причем? Вдруг, это криминальный передел территории с новыми братками? Или еще того хуже,– сам Паук,– Петр Алексеевич Украинец, банкир и нефтяной магнат, методично обрывает и зачищает концы, связывавшие его с темным прошлым? Вот и настало время играть по чужим правилам, более голодных и дерзких, и несметно богатых, чем он.

Этот беспредел страшно раздражал Едренкина. Не привык он, когда кто-то был выше его понимания и расположения. На кону было поставлено все, а это грозило смертельной опасностью не только для него, но и для жизни всей семьи. В этом пиковом раскладе, никто ему не в состоянии помочь, и впредь надо полагаться только на свои силы, потому, что всякий хмырь заботится о своих интересах. А святой отец Иоанн? Он скорее озабочен судьбой церкви, чем душами таких, как он, Едренкин. Наверняка, старый священник считает его плевелом. Ведь говорится же в Писании, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому в рай…

При всем рвении к маниакальному обогащению, у Обмылка была маленькая, деликатная тайна. В далеком детстве, семикласснику Вовану досталась в наследство от деда Федора древняя книга на незнакомом языке.

– Храни энту библию!– сказал ему дед.– Может, доведется тебе перевесть ее, и выведать мудреную правду!..

– А откуда она у тебя, дед?– спросил юнец безусый.

– Оттуда!– многозначительно отбрил внука старик, отсидевший на полную катушку за то, что в Гражданскую войну сражался в армии Махно. Дед умер, про книгу Вован забыл,– оставил на чердаке, в расписном сундуке, среди старого хлама. Потом уже, спустя десять лет, после первых своих успехов в рэкете, он приехал в деревню (тогда Кондрахина гать была проезжей), на темно-синем «жигуленке» и устроил шумную попойку. Пили всем миром за столичного «бизнесмена», хвалили его за сметливый ум, и вспоминали, каким он был пронырливым мальчуганом. Дед Силантий пророчествовал в застолье:

– Уже тогда я приметил,– этот босоногий бесенок далеко пойдет!..

Все смущенно одернули бывшего власовца и зашикали на него, как на какого-то безродного щенка, а он, пострадавший за высказанную правду, послал односельчан куда подальше и пошел допивать с другом Кузьмой самогон бабы Нюры. Загулявший Едренкин не помнил, как оказался на чердаке в объятиях пышнотелой Катьки Буйновой. В разгар страстного тисканья, старый сундук проломился. В зад Вована что-то впилось, и он вытащил позабытую старинную книгу в кожаном переплете, истрепанную временем и насекомыми. В памяти возникли слова покойного деда, и Едренкин тогда подумал сдуру, а не дух ли покойного выкинул этот фокус? И он усмехнулся и сказал:

– Ну, дед! От тебя и после смерти не скроешься!..

– Ты о чем это?– спросила Катька, настойчиво добиваясь его ответной ласки.

– Да, так… ни о чем…– ответил Вован и утонул в жарких объятиях неутолимой женщины.

А на утро удачливый «бизнесмен» увез в Москву таинственную рукопись и, заодно, красавицу Катерину, обласкавшую его своей великой любовью.

В столице он нашел специалиста по древним инкунабулам и манускриптам. И тот определил, что редкая книга отпечатана еще во второй половине XIV века в средневековой Германии.

– … И возможно, судя по шрифту, чуть ли не в типографии самого Гуттенберга , в период его сотрудничества с ростовщиком Фустом в Майнце!– гадал специалист, но тут же поправил себя: – Хотя, велика вероятность, что это его ученик Ульрих Целль. У Гутенберга такого шрифта не было. Или Андраш Хесс? Впрочем, это не важно. Главное, такой книги ни в одном каталоге не значится, и поэтому она уникальна…

– Дорогая вещь?– гордо осведомился Вован.

– Необыкновенно!– предположил профессор-библиограф с мировым именем.

– А что за язык? Ни черта не понять!

Специалист неопределенно пожал плечами, заново водрузил на нос очки и, всмотревшись в потертые знаки, заявил:

– По все видимости,– древнесемитский, то есть, арамейский… Литеры сделаны вручную, весьма искусно, посему она выглядит, как рукописная…

– А можно ее перевести на наш… русский?– осторожно спросил обладатель бесценного раритета.

– Конечно можно!– охотно подтвердил профессор.– Есть у меня один знакомый, одержимый лингвист, еврей по матери. Он мечтает уехать в земли обетованные…

– Куда-куда?– переспросил Едренкин.

– Туда…– невнятно кивнув влево, произнес тихо специалист.– У нас, то бишь, и у них, одна земля обетованная – Израиль…

– А-а-а, ну это, пожалуйста! Поможем, чем можем, только сперва пусть переведет, а там – скатертью дорога!

– Это будет стоить… гм-м-м…энное количество «зеленых»! Он собирает их на дорогу…

– Договоримся!– хитро улыбнулся Едренкин и подмигнул, мол, свои люди – сочтемся. Профессор потер ручки и в последний раз трепетно прикоснулся к частной собственности уникального произведения…

2