Игра взаперти

– Человек-то чужой, – голос гражданина мрачен, – что-то вы мне тут салазки закручиваете.

– Вы понимаете, он мой гость, – отчаянно лепечет Слава.

– Без бутылки тут не разобраться!.. – сурово орет в трубку комендант. – Ага, хорошо. – Кладет трубку.

– Пойдем-ка на месте посмотрим, – грозно постановляет твердыня порядка.

Начальство величественно возглавляет процессию, дальше понурые Слава и Олег, на легком расстоянии понятой народец.

– Ну что, будем платить, – всесторонне разглядев явление, сообщает товарищ.

– Позвольте, за что платить?! – возмущается Слава.

– А вот, за безобразие, – тыкает в отхожего инвалида.

– Нашей вины здесь нет, это, так сказать, стихийное бедствие!

– Вы мне оставьте стихию в покое! Может, еще домой утащите, а скажете, бедствие.

Комендант сладострастно принимается за Огаркова:

– Докладывай, как ломал.

– Я захотел на двор, – глядя в упор, оскорбляется страдалец, – и забрался с ногами на унитаз. Вы установили бракованную вещь, она не выдержала и сломалась. Я упал и получил травму. Теперь некоторое время не смогу работать, и государство понесет убытки.

– Ты мне здесь спектакль не устраивай! – чеканит страж. – Мы, видите ли, установили бракованную вещь! Это ты нарушил правила, если лазаешь по унитазам с ногами. Вон дощечка, сиди сколько влезет и никогда ничего не сломается.

Челюсть антагониста сводит, он некоторое время безмолвен, затем интересуется:

– Сколько стоит сооружение?

– Оплата через ЖЭК, я думаю… – комендант назначает цифру.

Оппонент, вкрадчиво:

– Как вы думаете, сколько стоит моя жопа?

Блюститель вскидывает глаза:

– Причем тут она?

Огарков подходит, встает над предметом и немного приседает, останавливаясь как раз над осколками.

– А вот причем. Вы должны радоваться, что мне удалось извернуться. Я бы с вас такой моральный ущерб содрал, мало не показалось.

– Какой еще моральный ущерб! – кипятится комендант. – Нашел, где мораль держать.

– Да прямая мораль, уважаемый, – голос Олега звенит. – Допустите – я ничуть не научный сотрудник, а натуральный следователь по особо важным делам. Предстоит допрос матерого преступника, протокол надобно составить, а я сесть не могу. Что человек подумает? (Публика в восторженном напряжении.) И вообще, вы знаете, чем должность высиживают? А-а, не знаете! Читайте, уважаемый, кодекс строителя коммунизма… Да вы хотя бы в курсе, что в Гонолулу тохас святым местом почитают? Трогать посторонними предметами это место нельзя под страхом казни! – Голос Олега берет верхние регистры, помещение дает звонкий резонанс. – О каких дощечках вы говорите! У меня, если хотите, бабушка из Гонолулу!

Публика упивается. Защита взвинчивается:

– Ты мне тут Ваньку не валяй! А ну предъяви паспорт…

ОГАРКОВ

(письмо из Венгрии, 1996 год)

Маша меня бросила – вот так, Евгений Алексеич. Точнее, швырнула, как выражаются мои нынешние сосуществователи… Что за прелесть эта Маша! Какие минуты довелось мне пережить. Какие содрогания нервов, плоти и серого вещества произошли и продолжаются. В результате умащен размышлением о психофизиологическом строении каверзятины величаемой женщиной. Стало быть.

Когда женщину объявляют шлюхой, это извращение христовых заповедей. Возлюби ближнего своего. (Кажется, у Шопенгауэра: проститутки – это жертва человечества на алтарь моногамии.) Еще: говорят, женщина сильна слабостью, – верю, поскольку таковой у них не наблюдал.

Мир движет идея – воплощена в мужчине. Идея питается плотью – женщина. Особи где-то противоположны – резон, ибо конфронтация будирует потенциал. Разнородные потенциалы требуют унификации – стоимость в единицах. Женщина, проставляя себе цену, активизирует мужчину.

Послушай-ка. А ведь инстинкт продажи есть творчество. Сделка подразумевает некое достижение, так как имеет в виду неспособность потребителя.

Мне, кстати, мысль пришла, что алкание русичем мужской дружбы есть выходки архетипа, ибо для витающего в небе существа любезно не только бескорыстие, но и свобода (друг тот, с кем можно молчать – помнишь?). Женщина же сугубо корыстна и насилующа.

Предвижу. А где же любовь, спросишь ты – чегой-то не усек словца…

Да… вот… любовь, – с этой сволочью мне разобраться, похоже, не по силам. А я тебе так скажу: что-то меня в сомнение сверзило – могут ли фрау любить по-настоящему? Смотри, серьезные определения любви (надеюсь, ты не забыл, дабы не сползать в кюветы, мы утвердились оперировать понятиями из словарей) непременно включают самопожертвование.

Иес, любовь построена на самопожертвовании. Женщина же на оное ради мужчины в большинстве случаев не способна. Укладом жертвуют редко, практически из семьи не уходят, – детей, во всяком случае, бросаем мы. Движение их идет к укладу более выгодному… В общем, цитирую Джеймса Вудса (кинозвезда ты, американская): женщина – это румяное яблоко, в котором живет червяк, вот-вот готовый объявиться. Не берусь оспаривать звезду американскую (между прочим, c почти предельным IQ).

–

Отчего бабы не хвастают связью с мужиками? Воображение для них не есть замена жизни, связь не воспринимается как победа?.. Ха, вспомнил. Приятельствовал с одной легкомысленной особой (как говориться, не было услуги, которую она не могла оказать), она уверяла: «Чего жалеть, у нас за сто лет на миллиметр снашивается (сношивается?)»

Я много ловил себя с такой мыслью: нельзя делать все, что Маша хочет, ибо несгибаемо полагал, что случится обоюдное разрушение чувства. (Порой, между тем, всем сердцем хотелось крикнуть: все исполню, чего желаешь, и истинно хотел этого.) Борьба, достижение, а то и соперничество, представлялось мне – залог нашего партнерства. Одновременно негодовал: что это за близость, когда урезаешь себя часто в самом сокровенном, – разве это не разрушение? Чувство договора, расчет того, как выбрать вариант менее разрушительный, всегда глодали меня.

***

Первая смычка с Машей состоялась лет пять назад – о Венгрии не помышляли. Всякое случалось. Уход из семьи дался тяжело, но Огарков был уже бессилен. Самое сложное состояло в отношениях с сыном. Он пришел к Кешке месяца через полтора после разрыва. Мальчик посмотрел на отца испуганно – борода у того висела, с Машей стиляжничать ударил – насупился. Разговаривал вяло, заморожено. Олег стал забирать его два раза в неделю из садика и доводить до дома. Кеша так и не оживал. Папаша носил сладости, сын деловито употреблял, но волеизъявления к беседам не проявлял. Через две недели Лидия (первая жена) попросила: не надо часто с Кешей видеться. Олег мгновенно разъярился: что за козни! Лидия махнула рукой, исчезла. Спустя какое-то время пришла мать ее. Просила:

– Олег, мальчик нервничает после ваших встреч. Я понимаю, тебе необходимо его видеть, но попробуй делать это пока реже. Со временем психика настроится, он привыкнет.

Олег не поверил, расписания не менял.

Однажды, обычно он доводил Кешку до двери и уходил, зашел с пареньком в квартиру – купил громоздкую игру, нужно было занести. По обыкновению нагнулся, чмокнул малыша в щеку, что-то сказал, пошел к выходу. Вдруг сзади раздался крик:

– Папа, не уходи, останься!

Олег ошалело развернулся, малыш вжался лицом в стену, глухо, обморочно причитал:

– Папа, останься.

Выскочила Лидия, обняла сына. Олегу без вражды бросила:

– Ты иди, он быстрей успокоится.