Асмодей нашего времени

– Все, другъ мой. Тутъ реквiемъ земному счастью; тутъ реквiемъ и убитой скорбями душ?.

– Переплетъ, должно быть, старинный, сказалъ Племянничковъ, медленно кладя книгу на столъ.

– Вы знаете продолжалъ Софьинъ, что я потерялъ; вы знаете, какъ страшна и глубока рана, нанесенная мн? той рукой, противъ которой не устоитъ ничья другая рука. Являлись ко мн? ут?шители: но пошлы, изъ рукъ вонъ какъ пошлы были ихъ ут?шенiя!.. Я сказалъ имъ: кого Богъ огорчилъ, того люди не ут?шатъ, – и люди замолчали, я поблагодарилъ я ихъ за то въ сердц? своемъ. Вотъ тутъ, друзья мои, въ этой книг? нашелъ я себ? животворящую мысль, укр?пившую меня въ в?р?, поддержавшую во мн? надежду и чуть-чуть теплившуюся искру любви.

– Все такъ, Владимiръ Петровичъ, сказалъ Племянничковъ, все это такъ, но время все залечитъ.

– Голубчикъ! Вылечиваютъ и т?хъ, у кого оторвана рука или нога: но челов?къ все таки остается калекою. Залечитъ время и мою рану, но скажете ли вы, что ц?ла моя душа также, какъ ц?ла теперь ваша?

– Эхъ, дяденька! сказалъ Племянничковъ съ обычной ему беззаботностью, – перем?нимте, пожалуста, разговоръ! Ей-богу, такая тоска.

– Пожалуй.

И Софьинъ началъ ходить медленными шагами по комнат?.

– Чтожь, Николай, ты не ут?шаешь меня? сказалъ онъ потомъ Б?ликову тономъ какой-то горькой насм?шки, остановившись передъ нимъ.

– Не нужно, отв?чалъ Б?ликовъ грубо, и на глазахъ его навернули слезы.

Софьинъ упалъ лицомъ въ подушку и глухо зарыдалъ.

Есть несчастiя, сила которыхъ уменьшается уже т?мъ, что челов?ку остается возможность бороться съ ними; есть другiя несчастiя, которыя всей тяжестью налегая на челов?ка, однимъ разомъ убиваютъ въ немъ всю энергiю духа и оставляютъ одно и единственное успокоенiе въ покорной преданности вол? Провид?нiя.

Глава вторая

Владимiръ Петровичъ Софьинъ былъ одинъ изъ т?хъ немногихъ, которые, бывъ отм?чены перстомъ судьбы, рано обрекаются на борьбу съ жизнiю и вс?ми прихотливыми явленiями ея. Равно прiимчивый какъ для горя, такъ и для радостей, онъ безъ всякаго расчета расходовалъ запасъ силъ душевныхъ, щедро вложенныхъ въ него благод?тельной природой. Не включая себя насильно въ число аристократовъ, Софьинъ трудами и прочнымъ, невольно уважаемымъ отъ св?та, образованiемъ достигъ того, что радушно былъ принятъ т?ми, которые давали законы другимъ маленькимъ общественнымъ кружкамъ, сами не принимая ни отъ кого. Но блескъ, издали сл?пившiй очи, скоро показалъ Софьину мишурность свою, и недовольный св?томъ и его обычаями, онъ р?шился укрыться въ самаго себя отъ шумныхъ и пустыхъ его развлеченiй. Наука, строгая, какъ трапистъ, отъ крыла ему свое святилище; Софьинъ съ жаромъ принялся изучать ея элевзинскiя таинства, чтобъ стать жрецомъ ея достойнымъ: но и тутъ недолго держалъ его одуряющiй н?которыя головы обманъ. Ч?мъ бол?е открывался передъ нимъ длинный и необозримый свитокъ никогда не разр?шимыхъ задачъ н?сколько тысячъ л?тъ умствующаго челов?чества, т?мъ понятн?е становилось изреченiе Сократа, что наконецъ онъ знаетъ то, что ничего не знаетъ, у?мъ ближе присматривался къ механической работ? прославленныхъ тружениковъ науки, т?мъ поразительн?й представлялось ему сходство ихъ съ оракулами, скрывавшими подъ однимъ изреченiемъ два противоположные смысла и смотря по надобности, употреблявшими тотъ или другой. Пл?ненный потомъ вдохновенными творенiями Россини и Доницетти, чудными мелодiями Шуберта и гремучими фантазiями Листа и Тальберга, Софьинъ на ц?лый м?сяцъ ус?лся у фортепьяна и безъ устали отъ утра до вечера колотилъ непослушныя клавиши, вызывая изъ нихъ знакомую душ? его гармонiю: но такое занятiе привело нетерп?ливаго артиста къ тому лишь уб?жденiю, что Бюффонъ р?шительно не правъ, утверждая, что генiй есть – терп?нiе. Наконецъ Софьинъ схватилъ кисть и карандашъ, запасся ватманской бумагой, уставилъ свой кабинетъ станками, бюстами и рамами, обтянутыми полотномъ, накупилъ ц?лую кучу красокъ, отпустилъ длинныя волосы, принялъ артистическую небрежность, и съ портфелью подъ мышкой пустился гулять по окрестностямъ, въ нам?ренiи создать что нибудь въ род? Теньера или Корреджiо: но схвативъ простуду и съ трудомъ ускользнувъ отъ б?шеной собаки, сильно его напугавшей, приказалъ убрать изъ кабинета весь артистическiй хламъ, остригся попорядочн?й, повязалъ галстухъ, какъ должно, застегнулъ все, чему не сл?дуетъ быть растегнутымъ, и с?лъ, сложа руки, съ сигарою во рту. Софьинъ, какъ видите, успокоился – но надолго ли? Есть пора въ нашей жизни, когда мы вольны, какъ птичка Божiя, когда сердце наше, словно мотылекъ, порхаетъ съ цв?тка на цв?токъ, когда умъ, не опасаясь строгаго взысканiя, строитъ воздушные замки и потомъ хладнокровно разрушаетъ ихъ самъ съ т?мъ, чтобъ снова начать эту Сизифову работу. Разсчеты и соображенiя тутъ не им?ютъ м?ста; мы б?жимъ опрометью, безъ оглядки, по незнакомой, устилаемой цв?тами нашего жь воображенiя дорог? жизни; мы въ хлопотахъ, но только объ удовольствiяхъ да наслажденiяхъ, – чудо какъ хорошо! Все вокругъ насъ такъ весело, такъ роскошно! Но ч?мъ дол?е б?жимъ мы, т?мъ ощутительн?е усталость, т?мъ пустынн?е становятся окружающiе насъ виды, т?мъ одиноче мы себя чувствуемъ. Глядь – на поверстномъ столб? жизненной дороги б?л?етъ цифра: 25: призадумались молодцы, но не надолго. Б?жимъ опять; что будетъ, то будетъ, а до 40 еще далеко, – катай! И катаемъ; а между т?мъ при мал?йшемъ углубленiи въ самихъ себя, въ насъ незам?тно развивается потребность другой, лучшей, истинно-челов?ческой жизни; а между т?мъ мы иногда задумываемся не на шутку; а между т?мъ усталой душ? нашей хочется отдохнуть и сердце проситъ любви. Вдругъ видимъ на столб?: 30. Впереди все такъ синё, неопред?льно, безц?льно, однообразно, такая страшная пустота, – стой! Мы оглядываемся назадъ, ищемъ чего-то кругомъ себя; мы чувствуемъ, глубоко уже чувствуемъ свое одиночество, и если не совс?мъ израсходовали прекрасное чувство любви, – грустимъ, кр?пко грустимъ, сами не зная отъ чего.

Впрочемъ Софьинъ былъ не таковъ. Онъ уже бывалъ н?сколько разъ влюбленнымъ. Какъ водится, онъ страдалъ и сильно страдалъ; клялся при встр?чающихся препятствiяхъ пропасть совс?мъ и съ головой и съ гр?шнымъ т?ломъ; громко ув?рялъ прiятелей, что наконецъ нашелъ давно-искомый идеалъ, что идеалъ этотъ поднесъ ему "чашу страстной н?ги, шире неба, глубже моря, которую онъ якобы выпилъ до дна", и наконецъ (простите! кто на своемъ в?ку не д?лалъ глупостей!) писалъ въ нов?йшемъ вкус? стихи "къ ней", гд? вовсе не сантиментальничалъ, какъ это было въ скромные, карамзинскiе годы, а грозилъ, какъ сл?дуетъ, отчаянiемъ, ревностiю а la Отелло, громами и молнiями небесъ и еще ч?мъ-то чрезвычайно страшнымъ. Потомъ, когда д?ла, въ которыя вовсе некстати вм?шивалась такая раздирательная любовь, устроивались законнымъ порядкомъ, и страстному обожателю уже неловко становилось являться къ "божественной, но коварной д?в?", Софьинъ, продекламировавъ съ чувствомъ и съ должною разстановкой:

Я пережилъ свои желанья,
Я разлюбилъ своя мечты,

и прочее до конца, влюблялся снова въ какую нибудь Адель, и снова начиналась таже исторiя.

Пришла наконецъ и ему пора войти въ самаго себя, и безъ сожал?нiя, даже съ упрекомъ взглянулъ онъ назадъ у на свои минувшее, и весь отдался настоящему, робка устремляя проворливый взоръ въ син?вшую передъ нимъ даль будущности.

Но будущность, какъ мы вид?ли, страшно обманула его. Девять м?сяцевъ только прожилъ онъ съ избранницей своей, съ своей несравненной Надиной и остался т?мъ, ч?мъ мы встр?тили его въ начал? нашего разсказа, – остался съ сиротой, который не видалъ ласкъ матери, не слышалъ голоса ея и даже смутно не представитъ себ? со временемъ желаннаго образа ея.

Владимiръ Петровичъ уберегъ однакожь сердце свое отъ конечнаго сокрушенiя, не позволилъ уму возмутительнаго ропота и склонилъ его къ смиренной покорности неиспов?димымъ путямъ Промысла. Вдали отъ шума городскаго, онъ началъ жить двойной жизнью: но отторгаясь одной половиной существа своего отъ неизб?жныхъ треволненiй настоящаго, другой лучшей половиной онъ жилъ въ прошедшемъ, читая въ памяти своей прекрасныя страницы минувшаго счастiя. Сначала городъ говорилъ, толковалъ и пересуживалъ поведенiе Софьина, потомъ занялся бол?е св?жими новостями, наконецъ и совс?мъ забылъ его. Софьинъ не зам?чалъ даже того, что многiе изъ его прежнихъ знакомыхъ, встр?чаясь съ нимъ, важно подавали два пальца, или едва приподнимали шляпу, не прерывая съ спутникомъ своимъ далеко зашедшаго разговора. Онъ являлся къ должности, исполнялъ все, чего требовала отъ него служба, и молчаливый, многодумный возвращался домой жить особою, созданною имъ самимъ жизнiю.

Хороша и эта жизнь, если челов?къ не потерялъ способности углубляться въ себя; если еще остается въ немъ сила мысли и чувства; въ ней даже ярче св?тится высокое достоинство челов?ка. Жалокъ и печаленъ видъ того несчастливца, который мечется по треволненному морю жизни съ потеряннымъ якоремъ в?ры и надежды, или который заглушаетъ горе свое въ оскорбляющихъ достоинство существа разумнаго оргiяхъ!

Софьинъ по невол? долженъ былъ разстаться съ своимъ сиротой – Митей. Держать его при себ? значило бы угождать собственному эгоизму, и первыя минуты сознательной жизни младенца отравить мыслью о сиротств? и одиночеств?. Не растетъ дерево на камн?, хоть и камень разогр?вается до жара-пыла огненнаго; ему нужна мягкая, теплая, прохлаждающая земля… Спокойно, хоть и не безъ грусти, отпустилъ Софьинъ своего Митю къ родному д?ду подъ теплое и н?жное крылушко родной тетки, зам?нившей ему съ этой минуты родную мать. Долго еще нужно было ждать, пока онъ услышитъ изъ устъ младенца своего сладкое имя отца. Пусть же до того времени св?тлые глазки новаго пришельца опальной земли встр?тятся съ очами женщины, всегда магнетически смягчающими душу; пусть сразу не пугаетъ его сиротство, и да видитъ онъ въ близкомъ къ нему д?вственномъ созданiи мать свою, къ которой онъ придетъ со временемъ лишь на могилу…

Софьинъ любилъ пос?щать часовню, построенную имъ надъ гробомъ незабвеннной своей подруги. Тамъ просиживалъ онъ вечера, бес?дуя съ отшедшею отъ него душой словами вдохновеннаго псалмоп?вца, и чудилось ему порой, что кто-то р?ялъ вокругъ его и нав?валъ на сердце его прохладу ут?шенiя. Тамъ-то понялъ онъ, что молитва действительно есть связь, соединяющая мiръ видимый съ невидимымъ, есть бес?да духа, заключеннаго въ плоти, съ духомъ, уже отр?шившимся отъ нея. Какъ св?тлаго праздника, ждалъ онъ субботы, когда въ храмъ Божiй являлся служитель олтаря приносить безкровную жертву за души усопшихъ, когда въ живыхъ п?сняхъ Церкви слышался какбы отв?тный голосъ на плачъ и воздыханiе сиротствующихъ; когда религiя въ ощутительныхъ образахъ являлась слабому смертному благов?стницей в?ры и надежды. Весь обливался слезами Софьинъ: но отрадны бывали эти слезы; он? какъ будто размывали тоску души и легко вздыхалось посл? нихъ, и спокойн?е становилось думное чело несчастливца.

Проходили м?сяцы, прошелъ и годъ и два года. Предсказанiя н?которыхъ господъ и госпожъ о неминуемой женитьб? Софьина плохо оправдывались. Одн? изъ нев?стъ, на которыхъ он? указывали, повыходили за мужъ, другiя оставались въ д?вств?, прiобр?тая съ каждымъ днемъ привычку сплетничать и злобясь на подростковъ, оставлявшихъ ихъ на заднемъ план? картины, а Софьинъ все оставался грустнымъ и одинокимъ, все еще любилъ память незабвенной своей подруги.

Но всемогущее время начинало уже по немногу закрывать тяжелую рану горячаго сердца.

Въ одинъ изъ л?тнихъ дней н?которые изъ обывателей города В., бывъ обмануты яркимъ сiянiемъ утренняго солнца, пожаловали ради прогулки въ кладбищенскую церковь. Часамъ къ дв?надцати наб?жавшая туча заговорила громомъ, залилась проливнымъ дождемъ, и оставивъ на улицахъ п?нившiяся лужи, прошла себ? какъ ни въ чемъ небывала. Софьинъ посл? об?дни, пошелъ въ часовню, и черезъ четверть часа, выглянувъ изъ дверей, увид?лъ на церковной паперти какую-то даму, очень плотную, и съ ней молодую, миловидненькую д?вицу. Дама съ довольно крупными жестами обращалась къ своей компаньонк?, и по видимому, д?лала ей какiе-то выговоры. Д?вица безотв?тно и тревожно поглядывала черезъ р?шотчатую ограду кладбища, какбы выжидая кого-то, и потомъ приподнимала умоляющiе взоры на барыню, больше и больше выражавшую нетерп?нiе и досаду.

– Нечего выглядывать-то! послышался сердитый голосъ барыни. Не припасла еще колясокъ да каретъ для вашей милости! В?дь говорила же, чтобъ постоялъ извощикъ; такъ н?тъ, отпусти да отпусти, maman; п?шкомъ захот?лось, променадъ сд?лать захот?лось. Вотъ теб? и променадъ!

– Да выжь сами, маменька, не захот?ли удерживать лошадей! Я вамъ и слова не говорила.

– Ну такъ! я у васъ во всемъ виновата! Да чтожь, сударыня вы моя, и у васъ алтынщица какая нибудь что ли?

Д?вица не отв?чала на это ни слова, но отвернувшись, поднесла къ глазамъ платокъ.

Софьинъ вышелъ изъ часовни. – Позвольте, сказалъ онъ, в?жливо поклонившись об?имъ дамамъ, предложить вамъ экипажъ мой.

– Ахъ, помилуйте да какъ-же это…

Жеманный тонъ, какимъ произнесены были эти слова, совершенно не гармонировалъ съ т?ми довольно крупными выраженiями, какими эта барыня потчивала сейчасъ свою компаньонку. Открытые и гн?вные глаза ея теперь были какъ-то прищурены и сладки до приторности; самая голова ея, значительно отд?лявшаяся отъ плотнаго бюста, теперь какъ будто ушла въ плечи, словно у индюка, когда онъ распустивъ хвостъ, сбирается окликнуть проб?гающаго мимо его мальчишку.

– Пройти теперь п?шкомъ р?шительно невозможно, продолжалъ Софьинъ, а я побуду еще зд?сь, и лошади мои усп?ютъ воротиться.

– Ахъ, мусье, жеманно проговорила барыня; да мы же съ вами незнакомы.

– Моя услуга не такъ велика и не такъ обязательна, чтобъ требовала предварительнаго знакомства. Авпрочемъ…

– По?демте, maman, сказала д?вушка – и покрасн?ла.

– Ахъ, какiя вы странныя, мадамъ! зам?тила барыня.

– Парфенъ! крикнулъ Софьинъ: давай!

И онъ подалъ руку барын?, которая жеманно приняла ее и стала сходить съ ступенекъ. Д?вица пошла за ними.

– Мы, говорила барыня, недавно изъ Петербурга, и признаться, не усп?ли обзавестись экипажомъ. Все это осталось у насъ тамъ – у генерала Топорова; – это лучшiй другъ нашего дома. Вы съ нимъ знакомы?

– Съ к?мъ-съ?

– Съ генераломъ Топоровымъ.

– Съ генераломъ Топоровымъ незнакомъ.

– Такъ вы не были никогда въ Петербург??

– Былъ.

– Какъ же вы не знаете генерала Топорова?

– Я знаю тамъ Топорова, но только помощника Директора, и опять не генерала.

– Андрея Демьяныча?

– Кажется, такъ. Онъ, помнится, только Статскiй Сов?тникъ.