ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

– Философско-культурной. Но исторический элемент, конечно, присутствует. Куда уж без него.

– Философско-культурной? Банда? Как субкультура, что ли?

– И это тоже. Но главное – другое.

– Что же?

– Насилие как основополагающий принцип бытия, – сформулировал Ильич, лишив меня дара речи.

Еще бы. Редактура книги о насилии как принципе. Ничего себе задача для главы общества ненасилия. Не редактура будет, а критика. Жесткая критика. Способен ли такой человек ее принять? Пауза затягивалась. Ильич не торопил. В конце концов я сразу решил объясниться, чтобы не пришлось делать это позднее.

– Тема интересная. Искренне говорю. Но, знаете, есть один момент… Хоть я и действительно, как вы выразились, нахожусь в духовном поиске, одна должность за мной все-таки сохранилась. Я президент общества «Ненасилие XXI век»…

Я подчеркнул слово «ненасилие», но реакция Ильича оказалась обратной той, что я ожидал.

– Так это совсем замечательно! Оценка рукописи идеологическим противником. Что может быть лучше?

– Объективность может пострадать. Я человек, и вряд ли смогу избавиться от предубеждения к вашим идеям. Конечно, мои оценки в любом случае опирались бы на доводы, а не на эмоции…

– Так вы говорите «да»? Я правильно понял?

– Я так не сказал.

– Не сказали, но дали понять, что если меня не смущает ваша ангажированность, то вы возьмете рукопись на чтение. Так вот она меня не смущает… Вы против насилия, а я доказываю обратное. У меня есть аргументы и мне интересно, что с ними сделает такой человек, как вы… Думаю, вам тоже будет интересно потренироваться, уничтожить, так сказать, своего врага…

– У меня нет врагов.

– Равно как у меня нет друзей. Нет любви. Ничего такого нет. Должность не позволяет…

– А какая у вас должность?

Может, мне и послышалось, но в этот момент Болт вытащил пистолет из кобуры.

– Должность самая простая. Я решаю, кто прав, кто виноват, и поступаю с людьми как должно.

– Вы судья?

– В некотором роде. Но я… Я слишком далек от закона в обыденном его понимании. У меня свой закон.

– И кто его автор?

Ильич развел руками.

– Бытие. Я ему следую. Я ничего не придумываю. Мой опыт, как сказал бы старина Мераб[25 - «Мой опыт нетипичен» – интервью Мераба Мамардашвили (1930—1990 гг.) – грузинский философ.], нетипичен, но то, чему я следую, в сущности не есть нечто оригинальное. И это тот случай, когда отсутствием оригинальности можно гордиться.

– Насилие не может быть в основе бытия, тогда оно уничтожило бы самое себя.

Не выдержал я, выдав исходный аргумент. И тут же понял, что собеседник меня спровоцировал. Улыбка Ильича в этот раз выражала злорадство.

– Ну что ж, начало положено. Еще не видя рукописи, вы ее уже опровергли. Непрофессионально, – съерничал он. – Критиковать нечто по одному, пусть основополагающему тезису?

– Да, вы правы. Но… Я просто обозначил свою позицию так же, как ранее обозначили ее вы.

– Принимается. Но все же каково ваше решение? Да или нет?

Была ли у меня в тот момент возможность сказать «нет»? Была. Такая возможность есть всегда. Что бы там ни говорили, у человека всегда есть выбор. «Да» и «нет» не ходят друг без друга. Всегда есть оборотная сторона действия, пусть и выглядит она порой как эшафот. Смерть – тоже выбор. Тоже выход. Даже если он ведет туда, откуда выхода нет.

Стоял ли передо мной тогда вопрос именно так? Я не могу утверждать с абсолютной точностью. Чужая душа – потемки, а душа Ильича тем более. Но сейчас мне кажется, что откажи я тогда, и он отдал бы давно ожидаемый Болтом приказ. Даже вижу, как он прощается, выходит из пещерной залы и его сменяет охранник-палач, решая проблему нелегальности шефа в долю секунды. Одной пулей в лоб, без всякого контрольного выстрела.

Однако я был нужен живым. До поры. До конца рукописи. Мою судьбу Ильич решил при первом взгляде. Он лишь оттягивал неизбежное. Вдруг я оказался ему полезен. Он с первых слов почувствовал, что я из того мира, в который он давным-давно хотел попасть. Поэтому милость его измерялась количеством печатных листов – она исходно была конечной. В его глазах и глазах его людей я был приговорен изначально к высшей мере, а до тех пор был мыслящим живым трупом. Понять все это мне удалось лишь после смерти Ильича, такой нежданной и такой для меня спасительной.

– Да, – ответил я и опять услышал манипуляции Болта с оружием в коридоре.

Услышал и Ильич и, не стесняясь мне напомнить о малоприятном, приказал, слегка повернув голову в сторону входа:

– Убери.

Болт выполнил приказ. Ильич вернулся ко мне. Но взгляд его изменился. Опять же, только после его смерти я понял, что, сказав «да», я не только спас себе жизнь, но и оказался в полной, безраздельной его власти. «Да» в тот момент перечеркнуло любое «нет». Согласившись однажды, я уже не мог отказаться. Я должен быль ответить за свое слово. Ильич-интеллектуал уступил место криминальному авторитету, пусть и язык его остался прежним.

– Отлично. Тогда дело за малым. При себе у меня текста нет. И не знаю, насколько удобно будет именно сейчас передать рукопись… Вы же не здесь живете?

– Нет, разумеется.

– И не на соседнем острове?

– Нет. Но часто там бываю.

– Друг семьи?

– Что-то вроде.

– Рокфор восхитителен.

– Соглашусь.

– А живете?

– В деревне. Метров сто от пристани.

– А здесь сегодня сколько еще предполагаете находиться?

– Час-полтора.

– Рядом высадились?

– На северной стороне.

– Конечно, можно было вам передать при отъезде, но… Я сегодня хотел еще полистать. Так сказать, внутренняя редактура… А как вы смотрите на то, чтобы я привез вам рукопись на дом… Скажем, сегодня. Когда… стемнеет…