1993 год. Назад в СССР, или Дети перестройки

– Как? – наклонился к нему Колычев.

Он тоже был бледен, без кровинки в лице, но внешне держался спокойно.

– Гады, – проскрипел Вершинин, – всё равно крышка. Всё скажу, сними, сволочи все!

Последние слова он уже крикнул. Видимо, боль стала невыносимой.

– Говори, – произнёс Колычев.

– Да, это я, – заорал Вершинин. Лицо его исказила страшная гримаса, беззубый рот оскалился, – Я, я это его порешал, снима, всё скажу, сними, гадина!

Колычев наконец стянул нагреватель, и Дима в изнеможении откинул голову назад, хрипло дыша. Кадык дергался на тонкой шее.

– Ну? – атлет поднёс уже раскаленный прибор к самому носу Вершинина, тот отпрянул с ужасом и начал, – Ночью сегодня, да, мы его подловили на палубе вверху. Он дрался, но длинный кастетом его. Ну, потом что делать? Спихнули под винты, так, туда его, на кусочки. Всё, значит.

Дима задыхался, то ли от неотпустившей ещё боли, то ли от ненависти. Вдруг забился в истерике, пытаясь вскочить, но мешали руки, привязанные к коленям.

– Мерзавцы, ну убейте меня, свиньи поганые! Всё из-за этой, – он злобно вытаращился на Анастасию, плюнул вдруг в её сторону, но плевок бессильно повис у него на подбородке, – Шлюха ты! Из-за тебя всё!

И Вершинин, выдохшись, уронил голову на грудь, сморщившись, заплакал, заныл противно, распуская сопли и слюни.

– Ты, ты убийца! – закричала Настя, которая, казалось, внезапно очнулась от своего забытья. Она оттолкнула Сашку и вскочила с дивана. Глаза её смотрели пусто и яростно, маленькие кулачки её сжимались, она напряглась вся, как пантера перед прыжком. Сашке Рыжову с большим трудом удалось удержать её, иначе, казалось, она разорвёт этого жалкого, привязанного к стулу, слащавого человечка.

– Убийца, убийца! – продолжала повторять Стаси, и вдруг, обернувшись к Сашке, прильнула к нему, дрожащая и беззащитная. Рыжов почувствовал, как плечи её сотрясают рыдание, он гладил её по голове, как маленькую девочку, путаясь пальцами в пышных её волосах, шептал что-то ласковое ей на ухо, усаживая обратно на диван.

– Всё ясно, – промолвил Колычёв, нагнулся и развязал Вершинина, – ступай, сволочь! И запомни, если Лёшка не появится в Москве сразу, как мы прибудем туда, ты позавидуешь его смерти. Понял? Иди и помни, что я сказал.

Вершинин все еще не верил, что его отпускают так просто. Он осторожно встал, глазки его бегали, слезы блестели на щеках, смешиваясь с потом, он всхлипнул и, отступая задом, прошмыгнул в проем двери, щелкнул замок. Колычев устало опустился в кресло и вытянул ноги. Сашка не мог прочесть никаких эмоций на невозмутимом лице атлета.

– Неужели он умер? – сквозь рыдания спросила Настя. Она все еще не пришла в себя. Лицо ее было залито слезами. И, глядя в это лицо, искаженное горем, Сашка никогда бы не подумал, что это была красавица, мисс круиза, девушка из элиты.

– Будем надеяться на лучшее, – ответил Колычев, глядя куда-то в стену, – Еще не все потеряно. Он отлично плавает.

Анастасия вдруг вскинула голову и с надеждой, внезапной, отчаянной, поглядела в глаза обеим Сашкам.

– Он выплыл, да? Правда?

– Да, конечно, скорее всего, – пробормотал Рыжов, сам не веря в то, что он говорил.

– Он уже на берегу, да? Да? Хорошо, – Настя кивнула и вымучено улыбнулась, – Ладно, ладно, я пойду.

– Идем, я провожу тебя, – засуетился Александр.

– Нет, не надо, я сама, – она встала и, вытерев слезы кое-как тыльной стороной ладони, вышла из каюты.

– Никому ни слова про все это, – крикнул ей вдогонку Колычев.

Анастасия шла по коридору, медленно, отрешенно, глядя перед собой. В голове билась одна только мысль. Неужели все это правда? Неужели того, кто еще вчера был с ней, улыбался ей, того, кого она обнимала, страстно и нежно, неужели его уже нет, нет в живых? Какое страшное это было слово – нет, пустота страшная, ничем не заполнимая. Неужели она больше никогда не увидит его серо-стальных, жестких и, вместе с тем, таких глубоких и ласковых глаз, никогда не коснется его губ, крепких, вызывающих сладостный трепет? Настя почти автоматически нашла свою каюту. Родителей не было. И она, захлопнув дверь, бросилась на постель, лицом вниз, зарываясь в подушку. Ей не хотелось никого видеть, не хотелось даже дышать. Перед глазами стояло лицо. Его лицо, более отчетливо прорезанное суровыми складками между бровей, и ей хотелось плакать. Но не было больше слез, и только лишь судорожный комок застрял где-то в горле, душил ее, и бледные пальцы раздирали белое нежное покрывало.

Теперь только, вспомнив последний вопрос Алексея, кого она в нем видит, она поняла все, поняла его и себя. И, догадываясь в глубине души, что, скорее всего уже было поздно отвечать на него, все же не могла не ответить самой себе, потому что он был для нее всем.

Глава 16

На 21 день своего круиза теплоход «Руслан» прибывал в столицу. Погода в Москве стояла теплая, ровная, солнце светило вовсю, не застилаемое облаками, как тогда, почти три недели назад, когда Сашка в такси мчался к речному вокзалу. Но тогда ему было радостно, свободно на душе. Предстояла неведомая прогулка со старым другом, а теперь прогулка эта позади, а друг Лёшка, старый добрый дружище, выброшен за борт и, похоже, изрублен винтами судна. Об этом было даже страшно думать.

Сашка сглотнул горький комок и тоскливо глянул на чемоданы, стоящие у его ног. Два из них, черные, большие, элегантные, принадлежали ему, Алексею Князеву. Сашка вспомнил, как они с Колычевым собирали Лешкины вещи, аккуратно и молчаливо складывая их в чемоданы, черные и мягкие. Кому передать все это теперь? В Лешкином паспорте значился адрес, но он говорил, что живет тот один в однокомнатной квартире. Родители его жили отдельно, неизвестно где, и ребята даже не знали, что делать с этими двумя чемоданами.

Оставшиеся два дня они прожили на корабле, скромно, не шикуя. У Алексея они нашли потом уже довольно крупную сумму наличными, тысяч пять или шесть, но брать из них не решились ни одной бумажки, так и оставили эту пачку лежать в портмоне. Настя больше не заходила к ним, они видели ее несколько раз, но издалека, всегда в обществе родителей.

Она уже не ходила играть в теннис и плавать в бассейн, замкнулась, да и Сашка не обижался на нее. Он знал, что для Стаси гибель Алексея была тяжелым ударом, да и сам он, Сашка, переживал сильно, иногда едва ли не до слез, глядя на зеркальный потолок, в котором отражалась аккуратно заправленная, пустая койка его друга. Ведь как нелепо, после скольких лет разлуки они встретились, так много еще было не досказано друг другу и вдруг смерть, а Сашка почти не сомневался, что это была смерть. Он сам последние две недели подолгу глядел с кормы на страшной буруны под винтами, попавший туда никак не мог выжить, его изрубило бы в клочья.

И вот теперь теплоход, давая пронзительные гудки, швартовался у причала, в негустой толпе встречающих замахали руками. Сашка Рыжов и Шурик Колычев до боли в глазах вглядывались в эти незнакомые лица, понимая, все тщетно, напрасно, и все-таки глядели, надеясь на чудо. Александр безнадежно вздохнул и отвел глаза от причала. Левее, у самого трапа, он увидел генеральскую чету, все трое тоже смотрели на пирс, но неизвестно было, чего они там искали. У ног их стояли два или три чемодана, ветерок трепал волосы Анастасии, но лицо у нее было белое, каменное, неподвижное, как у статуи.

– Не смотри, – Сашка опустил руку на плечи Колычеву, – не надо, его нет, нет в порту, и вообще нет, понимаешь?

Колычев движением плеча сбросил вялую руку Александра, пальцы его побелели, казалось, он хотел раздавить деревянный парапет, как недавно он давил ладонь Вершинина. Этого убийцы не было видно нигде на палубе, видимо, он прятался от справедливого возмездия, но Сашка знал, что Колычев сдержит слово, если Лёшки не будет в порту среди встречающих, он передаст Вершинина в руки милиции, ему, Шурику, уже нечего будет терять, их совместное с Лёшкой дело не состоится.

Теплоход глухо ударился о причал, полетели канаты, заиграла музыка, и хрипловатый голос в динамиках поздравил пассажиров с благополучным возвращением, желая счастливого пути. Рыжов и Колычев подняли чемоданы, каждый по два, и постепенно, увлекаемые людским потоком, разноцветным, улыбающимся, стали продвигаться к сходням, спускаясь по трапу, пробиваясь через накатившие вдруг, кричащие, радостные волны встречающих.

Друзья с последними искрами надежды выискивали высокого, темноволосого, с усиками Алексея, и много было высоких брюнетов с усами в пол лица, не было только одного – их друга. Они остановились только у подъезда вокзала, где стояли десятки такси и суетились пронырливые частники. Толпа осталась позади, постепенно рассасывалась, расходилась, гомоня, веселясь в разные стороны.

– Вот и всё, – мрачно произнёс Колычев, – всё, теперь эта сволочь Вершинин у меня за всё рассчитается.

Зубы Колычева злобно скрипнули, и Сашка отвернулся, уставившись в камень мостовой. Недалеко Соболевы, взявшие такси, укладывали багаж, и Сашка встретился вдруг взглядом с Настей. Та шепнула что-то матери и направилась в их сторону.

– Прощайте, ребята, – глаза её были грустные и влажные.

Лицо осунулось. Рыжов сразу заметил эту перемену. Зрачки Стаси уже не сверкали былой гордостью. Красивый рот был очерчен ещё резче. Уголки губ чуть подёргивались. Прическа была уложена слишком уж идеально и строго. Это делало Анастасию старше лет на пять, и она казалась почти их ровесницей.

– Прощайте, – повторила она, пытаясь улыбнуться, – Вот видите, как всё.

Уголки её рта задрожали ещё сильнее. Глаза наполнились слезами, и Настя, отвернувшись, быстро зашагала к машине.

Вдруг, перерезая ей дорогу лихим полукругом, затормозила с визгом красная пятёрка. Друзья встрепенулись от этого резкого звука, непроизвольно вскинув головы.

– Эй, ребята, куда едем? – хлопнула дверца, и все трое вздрогнули, уловив знакомые интонации в голосе водителя. В голубой фирменной безрукавке, широко улыбаясь, пред ними стоял тот, кого они считали разорванным на части и утонувшим.

– Лёшка! – выдохнула Стаси.

Она бросилась к нему, обняла порывисто, словно не веря, что снова видит его. Она плакала, целуя Алексея крепко взахлёб, в шею, в усы, в щёки, тщательно выбритые. Слёзы текли по её лицу, а губы шептали одно только слово – «милый, милый, милый».

– Живой! – после оцепенения, длившегося несколько мгновений, в один голос воскликнули Рыжов и Колычев, сбивая чемоданы, толкая друг друга, они побежали и одновременно обняли Лёшку и Стаси заодно. Все смеялись в этом тесном клубке объятий, четверо застыли посреди площади, проходившие мимо изумлённо качали головой. Рады же люди, встретились, наверное. Наконец, когда буря радости поутихла, Алексей послал воздушный поцелуй генеральше, наблюдавшей эту сцену из такси. Та в ответ пожала плечами в недоумении, да ведь её никто не посвящал в драму, произошедшую на «Руслане».

– Я позвоню, – шепнул Лёшка на ухо счастливой Анастасии и слегка подтолкнул её, – Иди, тебя ждут.

– Через час! – Стаси помахала ему рукой и уселась в такси. Машина тронулась, из шума мотора Князев услышал еще раз знакомый радостный голос, – Через час!

– Ну, давайте, мужики, чемоданы в багажник и быстро в машину, – сказал Лешка, когда такси скрылось из виду.