По ту сторону

– Слышишь? Ты слышишь меня? Помоги!

Он огляделся, и на его лице отразилось облегчение. Возможно, он услышал лишь мое раскаяние и решил, что либо ему почудилось, либо он сошел с ума.

На несколько секунд меня обуяла злость. Он стоял тут и вертел головой, в то время как я призраком летала по больничным коридорам. И все из-за чего? Из-за того, что он не нашел лучшего времени, чтобы залипнуть в мобилу. Я подбежала к нему, ударила несколько раз. Но он ничего не почувствовал, мои руки просто проходили сквозь него. Я снова почувствовала слабость, отшатнулась к стене и сползла на пол.

Причем тут он. Я и сама хороша. Я постоянно ругалась на Кевина за то, что он не смотрит под ноги и по сторонам, видит только экран телефона. А сама поперлась через дорогу, не зная местного движения. Что ж, Кевин, я все испортила. Этот мужчина мог спокойно ехать дальше, если бы я не выскочила прямо перед его капотом.

– Я тебя прощаю. Если это имеет какое-то значение. Я прощаю тебя. В этом нет твоей вины. Не кори себя.

Водитель снова замер и посмотрел на меня. У него задрожала нижняя губа. Будто направляемая чьей-то рукой, я поднялась и подошла прямо к нему. Заглянула в глаза, которые вновь наполнились слезами. Как мантру, вкрадчиво произнесла:

– Я прощаю тебя. Прости и ты меня.

Он молчал с минуту, и я уже было подумала, что очередная попытка улетела в пустоту, но водитель вдруг прошептал:

– И я тебя прощаю.

В эту самую секунду я ощутила прилив сил. Будто стала полнее, насыщеннее. Реальнее?

Это то, что я должна сделать? Простить обиды? Попросить прощения? Но у кого именно? У всех?

В холл вышел доктор, устало стягивая маску. Кевин и Алекс подошли и смотрели на него с надеждой и страхом.

– Мы сделали все, что смогли. Состояние тяжелое, но нам удалость его стабилизировать. Она без сознания.

– Она придет в себя? – спросил Кевин с каменным лицом. По его глазам было видно, что он старается запретить себе думать о худшем.

Док помолчал.

– Если честно, мы не уверены. Но надежда есть. Зависит от того, насколько сильный у нее организм. Пока можем только ждать.

– К ней можно?

Доктор кивнул и попросил медсестру проводить парней.

Моя палата представляла жалкое зрелище. Точнее, сама палата была неплохой, а вот я, облепленная трубками и датчиками, вся в бинтах, ссадинах и гематомах, выглядела ужасно.

Кевин и Алекс сели по обе стороны от койки. Ни один из них даже не старался сдерживать слезы. Мне было так больно смотреть на них. Я не хотела, чтобы они проходили через подобное. Мы были друг для друга всем. Каждый из нас был частью одного целого. Когда было плохо одному, было плохо и остальным.

Для меня время шло странно. Часы пролетали как секунды, а некоторые мгновения растягивались на годы. Алекс и Кевин не отходили от меня до глубокой ночи. Изредка они тихонько переговаривались. Очень тихо, чтобы слышать мерный звук приборов.

Я заметила, что кольцо Алекса окружало золотистое сияние, когда он смотрел на меня, касался моих пальцев. У меня больше не получилось взять его за руку, но я чувствовала притяжение между его реальным кольцом и моим призрачным. Их тянуло друг к другу, как магниты. Чувствовал ли это Алекс?

Ближе к утру он уехал в отель, чтобы продлить проживание в наших номерах и лично извиниться перед владельцем клуба за то, что они так и не приехали на вчерашнее выступление. Я ходила из угла в угол и тихо подвывала своей печали. «Я все порчу. Все порчу. Они столько к этому шли, а я теперь рушу это».

Оставшись со мной наедине, Кевин опустился на колени перед койкой и прижал мою ладонь к своему лбу. Он беззвучно, одними губами читал молитву. Ту единственную, которую знал. Когда-то его научила ей мама. Она была для него на все случаи жизни, и Кев утверждал, что всегда помогала.

Глаза его были красные и опухшие. Вряд ли он плакал там много с тех пор, как погибли родители. А может, просто я не видела. Он всегда казался мне сильным, несколько недоступным, как божество. Его внимание было как награда. Его переживания – редчайшее явление.

– Я был плохим братом. Почти не говорил, как сильно тебя люблю. А ведь ты – единственная, кто был рядом всегда. Я всегда себя жалел и думал, что один, но это не так. Нас всегда было двое. Когда ты была маленькой, я часто отмахивался от тебя. Не хотел нести ответственность, не хотел нянчиться. Считал, что не должен возиться с тобой, ведь родителей не стало не по моей вине. Ты просто хотела быть рядом, ни о чем не просила. А я вечно рычал и отстранялся. А ты всегда ждала меня и встречала с распростертыми объятиями, когда я прибегал, ведь больше некуда было идти.

Я лежала на полу и роняла на плитку невидимые никому слезы. Его я тоже всегда доставала. Была как прилипала, не давала заводить друзей, встречаться с девушками. Душила своей ревностью. Не понимала, зачем он дарит внимание каким-то посторонним девицам, когда его родная сестра обделена заботой. Я была эгоисткой. Хотела, чтобы мир крутился лишь вокруг меня одной. Не понимала, что причиняю боль.

– Я бы хотел все исправить. Клянусь, я все исправлю, сестренка. Только вернись ко мне. Мне нужно попросить у тебя прощения. Нужно сказать, как сильно я тебя люблю.

Меня, как марионетку, подняла с пола невидимая сила и подтащила на коленях к брату. Вкладывая в слова всю любовь, всю душу, всю искренность, на которую была способна, я попросила.

– Ты всегда был самым лучшим. Я не держу обиды. Это я должна просить прощения.

Кевин медленно поднял голову и посмотрел мне в глаза, затем перевел озадаченный взгляд на ту меня, что лежала на больничной койке. Изо рта у меня торчала широкая трубка, мое тело не могло произнести эти слова вслух.

Поцеловав мою руку, он прошептал:

– Прощаю.

Внутри меня разлилось тепло, взорвалась колба со светом. Я стала еще сильнее. Запахи и звуки стали четче. До этого они будто процеживались из-за пелены. А теперь снова стали чистыми. Я полной грудью вдохнула больничный воздух, несущий в себе горечь лекарств, резкость антисептиков и свежесть простыней. В душе поселилась надежда.

Я подошла к себе и коснулась щеки. Меня снова ударило током, но не так сильно, как там, на месте аварии. Меня не отбросило, а лишь ужалило, хоть и чувствительно. Тело же мое подскочило на кровати, напугав Кевина. Конвульсий на этот раз не было. Но пульс, отображенный на мониторе, стал увереннее и бодрее. Кевин переводил взгляд то на меня, то на монитор. Затем сорвался с места и побежал за доктором.

Не желая оставаться наедине со своей собственной мумией, я побежала было следом, но не смогла покинуть палату. Открытый дверной проем словно загородили толстым крепким стеклом. Я билась, как бьется в стекло птица, влетевшая в комнату. Но выход не поддавался. Сквозь стены я тоже не могла пройти. Однако предметы в палате по-прежнему пропускали мои руки через себя.

Я оказалась привязана к телу. К тому место, где оно было. Что дальше? Дальше я очнусь? Или все же умру?

Разве это честно, что я осталась здесь совсем одна? Никаких наставников, советчиков. Хоть бы призрачный бомж, как в фильме «Привидение» подсказал, что все это значит.

Внезапно меня всю свело от боли. В руках, в ногах, во всем теле. Голова раскалывалась. Но вся боль была притупленной, не острой. Было похоже на то, как отпускает действие анестезии. Боль возвращалась понемногу. Сколько времени должно было пройти, прежде чем она полностью меня обездвижила бы?

Я ощущала каждый перелом, каждую ссадину, но пока эти ощущения крались издалека. Одно я поняла – времени оставалось все меньше. Я не знала, что от меня требуется, не знала, что случится, когда истекут последние мгновения, что отведены мне в этом зазеркалье. Но я должна была бороться, пока на это оставались силы.

Я села на колени, это оказалось не так просто, как в прошлый раз. И повторила молитву Кевина, глядя на свое лицо. Коснуться себя я больше не могла. Но ощущала свое тепло, когда подносила руку к живой коже. Мне очень хотелось расценивать происходящее, как возвращение. Шанс все исправить. А не как отсрочку абсолютного финала.

Вернулся Кевин с доктором, док сделал пометки в карте. Мужчины переговаривались, затем ушли.

Через какое-то время вошел Алекс. Он выглядел уставшим, замученным, но его кольцо озарилось золотым свечением, когда он сел рядом со мной. К золоту добавилась синяя дымка. Они обвивали друг друга, сливались и разделялись. Что они значили? Что-то подсказывало мне, что синий показывал грусть Алекса, алый – его злость. А золото? Могло ли золото означать любовь?

Алекс наклонился и поцеловал меня в лоб. И я почувствовала это! Это было так приятно, будто по-настоящему. Он погладил меня по руке, и это я тоже ощутила! Его тепло, шероховатость его кожи. Каким же наслаждением было ощущать его запах. Индийское масло, дурманящее и укрощающее.

– Мы потеряли столько времени из-за моего страха. Если бы я не боялся признаться тебе во всем сразу. Я позволял тебе встречаться со всеми этими идиотами, позволял им обижать тебя. А мы ведь давно могли быть вместе. Я думал, у нас впереди вся жизнь, но я так ошибался… Это я виноват. Все из-за меня. Я никогда ничего не делаю вовремя. Слишком тянул с признанием, зато не смог подождать минуту, чтобы отправить тебе сообщение чуть позже. Это я виноват. Прости меня…

Я думала, что на слезы у меня больше нет сил. Я лежала на полу, корчась от все нарастающей боли, но самое большое страдание приносило мне то, как страдал Алекс. Я всегда воспринимала свое отношение к нему, как глупую детскую влюбленность в друга старшего брата. Я пряталась от своих чувств в объятиях других. Я боялась разрушить нашу дружбу. Он был единственным, к кому я не лезла с признаниями, ревностью, ухаживаниями. И он был единственным, кому я должна была все сказать, как есть.

Я не могла встать. Силы иссякали. Песок в часах заканчивался. Но меня заботило не это. Меня заботило то, что я не успела побыть с тем, кто был мне по-настоящему нужен все эти годы.

– Прости, что я была такой дурой, Алекс, – я застонала от боли. – Больше всего на свете я хотела бы иметь возможность сделать тебя счастливым.

Алекс вздрогнул и посмотрел на меня. Как же я хотела точно знать, что он видит меня, слышит. Он пробежался взглядом по полу. Поднял взгляд на меня настоящую.

Я чувствовала, как ломается каждая косточка. Как разрываются внутренние органы, рвутся сосуды и кожа. Я орала от боли как ненормальная, срывая связки. Но я была совсем одна. Мне никто не мог помочь. Мне казалось, я теряю разум от этой агонии, и скоро от меня лишь останется невидимый комок боли и крика на полу палаты.