Чистый холст

будем «после» искать приют.

мы – забытый на кухне winston,

турка кофе и пар над ней.

потому что всё время быстро,

и слова обретают смыслы

между скомканных простыней.

ночь наступит и челюсть стиснет,

в крышку гроба удар зубил.

возвратившись к истокам истин,

мы не стали цветами жизни

мы – цветы у своих могил.

наша среда обитания – холод и страх

лунные блики на голой поверхности стен

наша среда обитания – в наших стихах

в сломанных пальцах и боли от стертых колен

в наших стихах альтер-эго стоит босиком

слово кромсает из памяти плаху врагу

новая эра пылает как огненный ком

и остывая речами срывается с губ

мы живем шепотом улиц и страстью дыша

в тихих квартирах сидим на продрогшем полу

если среда обитания – наша душа

значит любое тепло поддается теплу

в этой земле – мое чрево, моя нагота

эта среда – как пространство потерянных муз

город поэтов где каждая рифма – не та

город который всё также прогорклый на вкус

город поэтов озлобленных от красоты

город в брусчатке закопанных призраков лет

если и станешь поэтом то только простым

сложные вряд ли себя называют "поэт".

посвящается Геннадию Юшко

Марево, забродившее в чане с водой постылою

Цокает на молчание, тянет тугими жилами,

Тянет из рук слабеющих, писано им – не писано,

И, осыпаясь наземь, тут же, дождями слизаный,

Голос творца – оброчника шепчет, что дух не в теле.

Мы закрываем уши. Мы здесь осиротели.

Голос вступает воем с запахом сеновала.

Градом побито поле, мы не нашли привала,

Снега уже навалом, сыпет белёсой пеной

На воротник и плечи, так приобнял бы Гена.

Истина непреложна, пусть и сшибает с толку,

Линиям горизонта ветер шипит вдогонку,

Небо, сомкнувши веки, пело б о нас молитвы,

Чтобы ползти и дальше, через громады рытвин.

Ласточки – замарашки, вновь прилетев, стучитесь,

Вас по макушке гладил дружественный Учитель.

Смерклось. Луна седая в хлопковом облаченьи

Морщится нашей грусти, холод стоит вечерний.