Пеньюар

– Поэтому без коллектива никуда, – уверяет нас Федор Афанасьич. – Да и куда ты пойдешь, на ночь глядя?

– Я один раз пошел, – машет рукой Тимофей Михалыч. – Больше не хожу. Ложусь и сплю рядом с товарищами.

– Так и должно быть, – говорит Федор Афанасьич и чуть ли не слезы у него на глазах. – Легли, и поговорить есть о чем, есть что вспомнить.

– Утром проснулись и все вместе на работу пришли, – радуется Тимофей Михалыч. – Только так товарищи мы сможем достичь выполнения поставленных задач. И никак иначе!

Не узнал!

Как-то жил я себе, жил и вдруг глаза у меня открылись. Смотрю по сторонам, и мне не нравится. Так, а на стене ковер висит красный, над кроватью портрет. На кухне женщина.

В ванной смотрю, другая. Какая из них моя не знаю. Та, что на портрете, наверное? Посмотрел на портрете, а там вообще мужик! Вышел на балкон, думаю, постою, может, вспомню. А там белье висит мокрое, прям вода льется.

В коридоре чемодан стоит чей-то, может мужика этого? Так, а приехал, наверное, сразу на вокзал пошел за билетами. И хожу я так, присматриваюсь, не пойму что за ящики на полу? Что за коробки? Герани кругом, кукушка из часов выскакивает, кричит, пол зеленой краской выкрашен.…

Да я как будто в лесу! На диване две кошки, в углу самовар, садись тут же чай пей! Где же думаю Галя-то? Эти две на нее не похожи. Одна с черными волосами, кудрявая, да лицом почему-то желтая, может, желтуха у нее или съела чего?

Другая в платочке и тоже что-то с лицом, не то усы, не то борода. Я в растерянности, не знаю что делать. Мужик с вокзала никак не придет, я бы хоть у него спросил, а так хожу только, да о провода запинаюсь. Хотел дверцы закрыть у шкафа, не закрываются. На дверях даже ручек нет. Радиола сломанной оказалась!

Прилег на кровать и как-то тревожно мне. Где же думаю, Галя? В магазин ушла и в очередь за тазами встала? А может, с мужиком, каким? Сидит где-нибудь у фонтана. Да у меня сердце сразу закололо. А может, в гости к кому пошла или на работе у них юбилей у бухгалтерши, так они сидят в бухгалтерии пьяные, и домой не собираются?

Да пусть лучше пьяные, чем с мужиком. И женщины эти. Кто они? Так одна кастрюлями гремит, ножиком машет, другая стирает. Может, Галины родственницы? Приехали, и сразу за дело и вроде как не один я, и не скучно мне.

Вдруг слышу голос из кухни.

– Галя, – говорит он, – а что это Валера на кровати лежит? Не заболел?

А я думаю, откуда она мое имя знает?

– Ой, мама, – говорит, видимо Галя, – да пусть лежит, главное, есть не просит.

А голос вроде на Галин похож. Удивился я, дальше лежу.

– Так, а пусть идет, – говорит мама, гремя тарелками. – У меня все готово.

Тут эта женщина кудрявая с желтым лицом приходит ко мне, а я не пойму, откуда такие люди некрасивые берутся? И стоит она, на меня смотрит.

– Валера, – говорит, – долго ты будешь валяться? Нет бы, ручки к дверям прикрутить, коробки свои собрать, радиолу починить….

А я не пойму, откуда голос Галин раздается. Из шкафа что ли? А женщина эта не успокаивается, головой качает.

– Валера, Валера, – говорит она Галиным голосом, – как же ты обленился, как же не стыдно тебе? А ты ведь обещал, говорил, Светлана Петровна, Николай Борисыч, я все для вашей дочери сделаю.

– А где, – говорю, – дочь-то? – а мне интересно!

Магазины давно закрылись, а ее где-то нет.

– Чья? – говорит эта женщина и смотрит на меня с печалью.

– Светланы Петровнина, – говорю я. – Чья ж еще?

– Мама! – кричит эта женщина. – Он опять напился! Совести у тебя нету, Михалкин! Мы-то ждали тебя, думали, сядем за стол все вместе, за мамин приезд выпьем. А ты? Хоть бы маму мою постыдился!

Тут мамаша из кухни прибежала.

– Галочка, – говорит, – да пусть Валера полежит, я же к вам на месяц приехала. Валерочка, – обращается она ко мне, – а Николай-то Борисыч подарок тебе отправил. Ну, ты лежи, лежи, не будем тебе мешать.

Я смотрю, а это Светлана Петровна! Только изменилась слегка, не то постарела, не то что. А рядом с ней Галя! Только на ней маска из желтка и она волосы покрасила в черный цвет, да еще и завивку сделала. Когда успела?

Вот так можно прийти домой и квартиру свою не узнать вместе с женой и тещей!

А зачем тебе любовь?

Я домой вчера пришел, а дома тихо. Слышно как вода капает из крана, как гудит и сотрясается холодильник. Как у соседей посудой гремят, так, пора бы присесть за стол, а меня никто не встречает!

Анжела в кровати лежит, ей и дела нету, что я жрать хочу. А мне непонятно, почему она улеглась раньше времени? То она бегает, скачет, вопросы какие-то задает, а тут вдруг легла и чуть ли не спит. Вот здрасьте!

– Виталик, – говорит она слабым голосом и протягивает ко мне обе руки. – Иди, я тебя обниму…

– Анжелика, – говорю я, а мне только обниматься сейчас! – Я вообще-то с работы пришел, и мне жрать охота.

– Прости, – говорит она, – прости меня… Я чувствую, что мне недолго осталось…

– Анжела! – а мне непонятен этот спектакль! – Ну, о чем ты говоришь? Ну о чем?

А ей лишь бы валяться! Лишь бы ни делать ничего! Я на кухню пришел, смотрю, кругом чисто. А мне не верится, что Анжела убралась, наконец, расставила все по полкам, постелила клеенку с красными маками. Насыпала соли в солонку!

Заглянул в сковородку, а там котлеты с картофельным пюре. Значит, все-таки есть совесть у человека, а я-то расстроился, думал, нету. Смотрю на столе записка. «Любимый, ешь. Положи со мной рядом мою детскую игрушку, старенького мишку с одним глазиком, и надень на меня, пожалуйста, мое сиреневое платье и шарфик, и туфли.

Я все приготовила и сложила в мешок. Он в шкафу на первой полке. Я тебя очень люблю, Виталечка. Ты мой самый любимый, самый лучший… Ты единственный мужчина всей моей жизни. Целую. Анжела. Котлеты без лука, как ты любишь».

Положил я себе котлеты с пюре, а сам думаю, ну какая же Анжела молодец. Да пусть лежит себе, спит, я хоть посижу в тишине, отдохну от всего. А я устал! Да столько работы, то одно, то другое. До отпуска бы дожить, а тут записка! А Анжела вещи по мешкам распихала, потом их запрятала куда-то и пишет, ищи Виталик, что тебе больше делать?

Конечно! Тут не знаешь, как план выполнить по сдаче металлолома, как на разряд сдать, ничё не перепутать, а я запутался. Да мне уже страшно! Как вообще эту жизнь прожить, чтобы не стыдно было, а Анжеле хоть бы что!

Лежит себе в кровати, и нет даже мыслей, а что я могу дать своей стране? Какие я могу показать результаты? Быть может, я могу сшить не двести, а двести десять халатов и пятьдесят простыней в придачу? Нашла же время мешки запрятать, а я не буду ничё искать! Поел и в комнату к ней пришел.

А она лежит с закрытыми глазами, руки скрестила на груди, смотри на нее.

– Анжела, – говорю, – ну какие мешки? Ну, какие?

– Виталик, – говорит она, открывая глаза, – тебе нужно будет жениться, но на ком? – она резко села на постели. – Я тут подумала, что может Татьяна Ивановна с нашей работы? Она грибы хорошо солит, ты же любишь соленые рыжики? А может Тамара? Помнишь, приходила ко мне? Она очень хорошая, и шьет прекрасно, и поэзию любит…

– Это та Тамара, – вспоминаю я, – которая съела три тарелки борща и банку горчицы?

– Она очень хорошая, – говорит Анжела. – А может быть Ниночка из ателье? Помнишь, она ко мне приходила, приносила выкройки из журналов?

– И на ней была юбка, – говорю я, – через которую просвечивали ее кривые ноги и бант еще сзади! Как можно такое сшить, Анжела? По каким журналам?