Боярыня Матвеева

– Откуда у вас полковые лошади? Стрельцы, если не ошибаюсь, пехота?

– А припасы, оружие, солдатские и офицерские вещи – всё это на своём горбу им надо носить или оно само ходит? Где грузы – там телеги, где телеги – там лошади.

– А обоз разве у каждого полка свой? Я думала, он один для всей армии.

Муж усмехнулся:

– Теперь я точно вижу, что ты не шпионка. Не разбираешь в военных делах.

– Чем смеяться, лучше бы объяснил. А не хочешь объяснять – ладно, но что мне с конюхами делать?

– А что ты раньше с вороватыми слугами делала?

– После первого раза мужчин сек свёкор или муж, женщин ругала свекровь или я, иногда ставили на горох. После второго – увольняли.

– Как у вас снисходительно. У нас – порка, если не помогает – отправляю в деревню и беру новых холопов.

«В этом доме служат холопы, а не наемные слуги, – поняла Евдокия, – кроме моей Дарьи, наверное».

– Вообще позор, – добавил он без особого волнения, – у себя под носом мошенничества не вижу. Полковые счета проверяю, а свои – нет. Займешься этим, радость моя?

– Уже занялась.

– Спасибо. Февронья один с двумя сложить не могла, даром что купеческая дочь, а у меня нет ни времени, ни сил заниматься хозяйством как следует.

Выпороть конюхов время и силы нашлись. Здоровые парни орали, как резаные. Притворяются или у её мужа такая тяжелая рука? Неприятно, конечно: теперь они её будут ненавидеть. А как иначе: закрывать глаза на воровство? Она только входит в роль хозяйки и сначала должна быть строгой, а потом уже можно будет и ослабить вожжи.

Чуть позже она позвала к себе Дашу.

– Как тебе здесь?

– Жить можно. Конечно, к прежнему дому уже как к родному привыкла. Скучаю по Кларе, её сыну и даже по Глаше с Тимофеем, хотя они и недавно у нас… у нас там.

– Можешь их навещать, только спроси заранее, могу ли я тебя отпустить. Как к тебе относятся остальные здешние слуги? Если обижают, дерзят или делают тайком пакости – скажи сейчас. Такие вещи надо пресекать сразу.

– Не обижают и пакостей не делают. Относятся с недоверием – это да. К тебе, госпожа, тоже относятся с недоверием.

– Охотно верю.

– Только Лиза смотрит открыто, отвечает честно и со мной уважительна.

Даша немного ошибалась: Лиза относилась к ней не уважительно, а восхищённо. Новая товарка казалась девушке необыкновенно смелой и знающей едва ли не всё на свете.

Евдокия улыбнулась:

– Она, кажется, неплохая девушка, но немного странная. Смотрит на меня так, словно боится и в то же время благодарна.

Дарья с изумлением уставилась на хозяйку:

– Госпожа, как ты правильно сказала! Именно так: благодарна, но боится.

– А почему?

Дарья заколебалась. Она не любила нового хозяина. Девица строгих правил была огорчена моральным паденьем госпожи, но если любимую хозяйку прощала, то совсем не склонна была прощать того, кто склонил добродетельную женщину на грех; история Лизы усилила эту неприязнь, но жалко было огорчать Евдокию Григорьевну.

– А ты не будешь её наказывать? – осторожно спросила горничная. – Я случайно подслушала, а потом она пару раз проговаривалась. Прямо мне говорить боится, чтобы ты не узнала.

Тут Евдокия заколебалась тоже. Она не хотела терять доверие Даши, но в то же время опасалась узнать нечто такое, за что надо будет наказать обязательно. Слова «тогда лучше не говори» готовы были сойти с её уст, но с уст Даши слова сошли раньше:

– Хозяин и его прежняя жена в последний год не спали вместе и даже не разговаривали. И хозяин повадился таскать Лизу к себе в опочивальню. Она не радовалась, но терпела. А с начала весны он её оставил в покое. Она ещё тогда подумала, что у хозяина зазноба, и молилась, чтобы он от этой зазнобы не отстал, а про неё забыл. И ты, госпожа, ей сразу понравилась, но она боится, что ты узнаешь и будешь её ненавидеть.

Румянец окрасил щеки Евдокии. Лучше бы она этого не знала.

– Понятно. Я её не виню. Не будем об этом больше. А если кто-то тебе будет делать зло – жалуйся мне.

– Все мужчины одинаковы, – мстительно сказала Дарья. – Что Богдан Матвеевич, вилы ему в бок, что твой муж. Разве что мой прежний хозяин всех подряд девиц портил, а Артамон Сергеевич ограничился одной.

И удалилась.

Евдокия действительно не винила Лизу: холопка, «крещёная собственность», что с неё взять. Но мужа она считала благородным человеком и такого от него не ожидала: заставлять девушку, которая от него зависит – это не слишком красиво.

Одно утешение: оставил Лизу в начале весны, задолго до начала их связи. Не прямо перешёл из постели этой несчастной девочки в её постель, а хоть перерыв сделал. А ездил бы к ней и одновременно спал с Лизой – совсем противно было бы.

Глава семьи в этот день не приехал к ужину, и Евдокия была втайне этому рада. Она уже засыпала, когда в её спальне открылась дверь и знакомый голос спросил:

– Дуся, ты спишь?

Она промолчала. Муж тихо разделся, осторожно лёг рядом с ней, обнял, зарылся лицом в её волосы. Она старательно притворялась спящей: пусть пройдёт хотя бы несколько дней, чтобы она могла смириться с недавним известием. Но Артамон не унимался, жадно ласкал её, и в какой-то момент тихо попросил:

– Проснись, пожалуйста.

Если бы он требовал, грубо наваливался – не миновать бы им крупной ссоры, но мягкая просьба заставила её уступить.

Она думала, что придётся терпеть, но наслаждение пришло даже в этот раз.

На следующий день она немного побеседовала с Лизой: не обижают ли её другие слуги, откуда она родом. Девушка, сначала явно испуганная, постепенно успокоилась и вежливо отвечала на её вопросы. Оказалось, что она была куплена купцом Соловым в Звенигороде и подарена им дочери. Тут Лиза замялась:

– Ты велела про неё не говорить.

– Ладно, раз уж к слову пришлось. Так Февронья Андреевна – дочь Андрея Солового? Надо же – я один раз его видела. Ладно, бог с ними обоими. У тебя есть жених?

Лиза снова испугалась.

– Нет.

Лжёт, подумала хозяйка. Но выспрашивать не стала и отпустила.

Так вот почему он интересовался встречей Солового с Дугласом.