Хранители

– Наше вам с кисточкой. Вер, какого хера ты доводишь до истерик богатых мальчиков?

К тому времени я сидела на балконе, пила коньяк и смотрела на звезды.

– Вера, с критской золотой молодежью надо обращаться нэжно-нэжно, у них очень чадолюбивые родичи.

– Ну и что? – отстраненно спросила я.

– А то, – взорвался Иван, – что он сын владельца здания, в котором у меня таверна, твою мать! А сегодня он делает дебош в ханьевском клубе с пьяными слезами и выкриками твоего имени. Его бережно выносят, везут к папе. Папа звонит мне. Оно мне надо?

– Маркос? Дебош? – Я счастливо рассмеялась. – Значит, ничто человеческое ему не чуждо!

Иван помолчал.

– Ты нализалась?

– Я думала: ах, цветочек аленький сломала! А он никакой не цветочек, он, знаешь, бабник какой?! У-у-у-у…

– Ты нализалась.

И фыркнул:

– А синхронно это у вас. Может, и впрямь – любовь?

– Иди ты!

– Ладно, люба моя, топай до кровати. Завтра я приеду. На выходные. Посмотрю, что там у вас за межнациональный любовный хоррор.

Назавтра Ваня явился, когда я пила кофе на кухне таверны, прячась от солнечных лучей, как вампир. Ибо с коньяком вчера перебрала.

«А хорошо, что Маркос не знаком с Иваном, – думала я, глядя на фигуру, возникшую в дверном проеме. – Иначе точно решил бы, что у нас любовь, и мучился еще и от ревности. Потому что как с таким не может быть любви?»

За лето Иван загорел до темно-бронзового цвета. И, когда улыбался, белые зубы и серые глаза ослепляли.

Обведя взглядом кухню, он прищурился на травы под потолком.

– Мария сказала, что из цветов ухажера ты собираешь лекарственный гербарий. – Тут Иван начал ржать, сгибаясь пополам.

– Мать, да ты совсем одичала! Следующий пункт – насаживание голов поклонников на шесты ограды! Надеюсь, ты хотя бы не трахалась с ним. Иначе, как честная женщина, обязана взять хлопца замуж, – продолжал веселиться он.

– Он младше тебя на пять лет. Ты знала? – отсмеявшись, спросил Ваня.

– Догадывалась, Петросян, – буркнула я.

– Ну, не журись. Будет. Мария говорит, ты со вчерашнего дня рефлексируешь.

– Что, так и сказала – «рефлексируешь»?

– Смысл был такой. Еще сказала, что ты похожа на царевну из русской сказки. Тихо живешь в глуши. Ткешь, стряпаешь, собираешь экологически чистые корешки.

Он улыбнулся:

– Пойдем, царевна, дядько Иван привез тебе няшку за хорошую работу.

Видно было, что «дядько» пребывал в отличном настроении. Он привел меня на парковку и указал подбородком на зеленый «лэнд ровер». Был он уже не первой молодости. С поцарапанными дверьми.

– Не все ж тебе машину у Димитриса с Марией одалживать. А этот – один из первых джипов в нашей конторе. Вид у него уже не айс, в аренду мы такие не сдаем. Но внутренности в порядке, Михалис лично занимался.

Остаток дня мы обходили хозяйство, обсуждали сделанное и что еще предстоит сделать. Вечером устроились на верхней террасе таверны. Сквозь тростниковый настил на крыше солнце линовало пол.

Иван растянулся на большой, сшитой мной подушке в левом углу, откуда была видна и бухта, и скала-дракон. Приезжая, он каждый раз садился сюда. По моему замыслу терраса служила местом чистого релакса. Вместо стульев – напольные подушки, перед ними – низкие столики и гамаки меж подпорками.

– Ну что, – сказал он, поднимая бокал с метаксой, – обмоем машинку. Видишь, все персонажи любовной драмы получили утешительные призы.

– А Маркос что получил?

– Ну уж папка утешит, не сомневайся. А тебя, моя рыбонька, кому, как не мне, утешать? – И он со смехом обхватил меня правой рукой.

Так мы полулежали улыбаясь, глядя в сгущавшийся вечер. Закурив, Ваня посерьезнел:

– Дядя меня беспокоит. С мая мы с ним не виделись: просил не приезжать и не звонить. Сказал, что сам со мной свяжется… Но я в сентябре все равно съезжу к нему.

– А в чем дело?

Иван затянулся, выпустил дым:

– Ты новости совсем не смотришь? Все лето на Крите только и разговоров, что о сделке, которую хочет заключить настоятель дядиного монастыря. Архимандрит Тихон его зовут. Про это хоть в курсе?

– В курсе, говори дальше.

– Говорю. Архимандрит собирается продать часть монастырских земель под строительство крутого курорта: пятизвездочные отели, яхт-клуб, опреснительный завод и все такое. По этому поводу в Ираклионе[11 - Ираклион – столица Крита.] случился митинг: археологи и прочие гринписовцы бунтовали против застройки заповедной земли.

Под заповедной землей друг мой имел в виду Астерусию – горный массив на юге Крита, восточнее нашего Агиоса Павлоса. Дороги там большей частью грунтовые, бухты – безлюдные, а деревушки – редкие. Средь выгораемой к августу растительности оазисами лежат сады немногочисленных монастырей. Тот, в котором жил дядя Ивана, был окружен богатыми виноградниками и оливковыми рощами – сказывалось его расположение в предгорьях Астерусии, ближе к плодородной равнине Мессара. Но земли, принадлежащие монастырю, были обширны, и не возделанная их часть простиралась скалистыми отрогами до самого Ливийского моря, давая приют в прошлом монахам-отшельникам, а ныне стервятникам да гекконам. Вот там, на останках минойских и римских поселений, и собирались построить курорт.

– А покупатель кто?

– Я знаю? Вроде итальянец наполовину. Хотя компания у него вполне греческая. А настоятель задумал на вырученные деньги чуть ли не Критский Афон устроить в Астерусии, на монастырских землях.

– Отдав их часть турбизнесу? Как-то нелогично.

– То-то и оно. Особенно учитывая личность отца-настоятеля. Про него даже дикие люди вроде тебя слышали… Не бей меня по голове, женщина!

Настоятель на острове был известной фигурой: при нем в монастыре открылась бесплатная школа ремесел, где монахи учили детей рисовать и столярничать. Часть выручки за проданные вино, масло и мед, которые делали насельники монастыря, перечислялась в сиротский приют для девочек при соседней женской обители. Также монастырь жертвовал деньги на строительство сельских больниц и школ в разных концах острова. Архимандрит Тихон слыл человеком благочестивым, к стяжательству не склонным – по церковным праздникам выстраивалась большая очередь желающих получить его благословение.

Ваня вздохнул:

– Тут еще в другом, знаешь, странность. Зимой и весной дядя был офигенно веселый, светился весь. Будь он мирянином, я б решил, что влюбился на старости лет. Раз, когда я к нему приехал, встретил меня с таким, знаешь, – Ваня сделал виток рукой с сигаретой, – взглядом горящим. Обнял и в макушку чмокнул. Он так последний раз делал, когда мне лет десять было. И все про благословение Божье твердил. А в следующий приезд уже был мрачный и дерганный. И лицо серое, за сердце то и дело хватался. Сердце ж больное у него. Просто тут, на Крите, оно почти не беспокоило его… до недавнего времени.

– Ну а говорит-то он что?