Заколдованный замок

В отсутствие мужа, Алиса вела самый уединенный образ жизни. Она очень мало выходила из дому и почти никого не принимала. С Беранже она переписывалась редко. Маркиз писал ей о своем здоровье и сообщал, что чувствует, как возрождается. Он выражал надежду, что опять будет вполне владеть ногами. В последнем письме он извещал ее о своем приезде. Поэтому молодая женщина уже целую неделю ждала его со дня на день, с все возраставшим лихорадочным нетерпением.

Со времени рождения ребенка Алиса чувствовала себя вполне счастливой. Все другие мысли отошли назад, за исключением надежды обратить маркиза к новой жизни. Да и возможно ли, чтобы, увидев это маленькое существо, он не нашел близ него самых лучших развлечений! Но отчего он медлит? Правда, он не знает, что ждет его здесь!

Истинная причина промедления Беранже заключалась в смутной боязни того, что ожидало его по возвращении домой. Что если Алиса, несмотря на все, изберет Гюнтера? Правда, дядя писал ему, что его жена ведет очень уединенный образ жизни и, по-видимому, не получает никаких известий от молодого моряка, но несмотря на такие уверения, маркиз очень беспокоился. Он научился ценить свою жену и понимал всю тяжесть ее потери, хотя и совершенно выздоровел.

Маркиз решил приехать неожиданно. Приказав людям с багажом ехать со следующим поездом, Беранже уехал один в, Париж, нанял извозчика и явился в отель. Здесь его никто не ждал, и его неожиданное появление страшно поразило швейцара. Не обращая на это внимания, Беранже приказал никому не трогаться с места и объявил, что сам должит о себе.

Опустив голову, маркиз задумчиво направился на половину жены. Будуар был пуст, но открытая книга на столе и брошенная на диване работа доказывали, что хозяйка проводит время обыкновенно здесь.

Она, вероятно, в спальне, – подумал Беранже, проходя через будуар и поднимая спущенную портьеру.

На пороге спальни Беранже остановился, как окаменелый. Алиса сидела в широком кресле около колыбели, задрапированной кружевами; на коленях у нее лежал ребенок, которого она кормила грудью. Рядом с креслом стояла няня в эльзасском костюме. Несмотря на бледность, молодая мать была очаровательна в своем белом пеньюаре, с просто заплетенными роскошными волосами. С радостной улыбкой она наклонилась к малютке, которму дала жизнь.

Никто из женщин не заметил, как вошел маркиз, так как толстый ковер заглушал его шаги. В сильном волнении молодой человек смотрел на эту грациозную сцену. Неужели он ослеп перед отъездом? Ведь это его ребенок! Как смели скрыть от него такое счастье!

Чувство гнева охватило его, но гнев почти так же быстро улегся, как вспыхнул.

Странное и новое чувство охватило его, заставив усиленно забиться его сердце. Он бросился к молодой женщине и вскричал:

– Алиса! Злая! Как могла ты скрыть от меня это?

Алиса быстро выпрямилась.

– Беранже?!.. Наконец-то ты приехал! Посмотри, кто ждет тебя!

И с блестящим взором, краснея от счастья и гордости, она подала мужу ребенка.

Маркиз взял его и покрыл поцелуями. Затем, отдав его матери, опустился на колени и продолжал любоваться малюткой, который открыл свои большие, удивленные глазенки и с наслаждением вытягивал свои крошечные ручки. И это очаровательное создание было его! Это был его сын и наследник, носитель его древнего имени, небесный дар, ниспосланный ему в помощь, чтобы изгладить ошибки прошлого и начертать программу жизни в будущем!

– Алиса! – вдруг пробормотал Беранже умоляющим голосом, обнимая молодую женщину. – Не бросай нас с ним! Прости меня и забудь все! Клянусь тебе, я посвящу тебе и ребенку всю свою жизнь и все здоровье, которое Господь вернул мне!

Алиса подняла на него влажный и добрый взляд.

– Я принимаю твое обещание, Беранже, и надеюсь, что в настоящую минуту мы заключаем с тобой истинный союз. Пусть прошлое навсегда будет вычеркнуто из нашей памяти! Сыну своему ты должен всегда показывать только примеры добродетели.

Беранже привлек к себе Алису и долгий и горячий поцелуй запечатлел их примирение.

Появление барона, который с радостным видом спешил обнять племянника, прервало эту сцену. Но когда после ужина супруги остались одни, они снова вернулись к своему интимному разговору. Беранже изложил свой план будущей жизни. Он хотел приняться за какое-нибудь серьезное дело и решил или избрать дипломатическую карьеру или исключительно отдаться управлению своими имениями. Маркиз желал исправить прорехи, причиненные его безумствами, и оставить сыну большое состояние, достойное имени Верделе. Алиса предпочитала последний план. Она любила деревню и свободную жизнь в замке. Когда же она робко заметила, что она боится, что он соскучится и что ему скоро надоест деревенская жизнь, маркиз покачал головой.

– Не бойся этого, дорогая моя! – ответил он серьезным тоном. – Я понимаю, что тебе трудно поверить в такую радикальную перемену моих привычек, а, главное, в прочность моих решений. Но если бы ты знала, какой ад я пережил в течение трех дней моей летаргии, ты поняла бы, что после подобной агонии нельзя снова сделаться легкомысленным вивером.

– Не согласишься ли ты рассказать мне, что было с тобой и что ты перечувствовал? Я хотела тогда же спросить, но не смела, боясь слишком сильно взволновать тебя этими зловещими воспоминаниями.

– Да, именно зловещими! Теперь, когда я спокоен и здоров, я чувствую, что в силах снова мысленно пережить те ужасные дни. А кому же, как не тебе, моему ангелу-хранителю, я могу поверить, что испытал и что легло в основание моего перерождения?

На минуту он задумался, а потом начал говорить тихим и взволнованным голосом:

– Прости меня, что я начну свой рассказ упоминанием о женщине, имя которой мне стыдно произнести теперь, но которая имела на меня такое странное и роковое влияние.

Когда, после твоего отъезда из Верделе, она стала посещать меня, мною, в первый раз в жизни, овладел сначала какой-то необъяснимый ужас, а затем – безумное возбуждение, какое я еще никогда не испытывал. Все это заканчивалось смертельным истощением. Сначала я приписывал эту слабость своей ране и потери крови, но скоро заметил, что с каждым ее поцелуем из меня как будто истекала часть жизненной силы. Когда же она уходила, я впадал в изнеможение, близкое к обмороку.

Когда до меня дошли слухи, что это презренное создание исчезло и было якобы сброшено в пропасть Ренуаром, мною невольно овладели ужас и недоверие. Но ведь я был скептик и не верил в привидения, особенно в привидения такой осязательной реальности. Но, повторяю тебе, несмотря на это, меня мучили ужас и недоверие, увеличиваясь с каждым днем. Однако, я боялся и стыдился выдать эти чувства перед Мушкой, которая, казалось, угадывала их, так как всякий раз, когда я думал о слухах об ее смерти, странное и отвратительное выражение искажало ее лицо.

Однажды утром, бледный и расстроенный Жак признался мне, что вчера вечером он подсматривал за мной. Несмотря на риск быть прогнанным с места, он счел своим долгом предупредить меня, что у меня бывает сам дьявол и что в конце концов, он свернет мне шею и утащит мою душу в ад.

Дрожь пробежала по моему телу, когда Жак подтвердил свое мнение целым рядом действительно необъяснимых обстоятельств. Но проклятый ложный стыд верить в дьявола и, главное, разделять точку зрения своего лакея, заставил меня отбросить, как смешную, мысль призвать священника и обратиться к помощи Бога. Я рассмеялся в лицо груму и объявил, что он дурак и что я прощаю его только потому, что он видел дьявола в пьяном виде.

Вечером снова явилось ужасное создание. Она села рядом со мной, обняла меня за шею и прижалась холодными как лед губами к моим губам. Я тотчас же почувствовал истечение из меня жизненной силы, но только гораздо в более сильной степени. Кроме того, мною овладело непреодолимое отвращение к этой таинственной женщине. Я хотел оттолкнуть, стряхнуть ее с себя, но она держала меня точно в железных клещах! Вероятно, моей жизненной силы было уже недостаточно для поддержания ее кажущегося существования, так как, к неописуемому своему ужасу, я увидел, что ко мне склоняется разлагающееся лицо. Почерневшее тело представляло собой одну бесформенную массу, сквозь которую просвечивали контуры черепа. «Оставь меня! – вскричал я, вне себя от ужаса. – Ты, действительно, умерла! Я боюсь тебя!»

Едва я произнес эти слова, как чудовище испустило какой-то свист и схватило меня за горло. Прижавшись своим отвратительным ртом к моему рту, оно высасывало у меня что-то, что с острой болью отрывалось от всего моего существа, между тем как зловонное ее дыхание не давало мне дышать… Я отбивался, как безумный, стараясь освободиться от нее, но все было тщетно! Костлявые пальцы, как клещами, сдавливали мое горло, трупный запах душил меня, а глаза чудовища – единственная живая вещь на этом бесформенном лице – своим ужасным взглядом парализовали мои движения.

Я чувствовал, что умираю и почти инстинктивно подумал: «Господи! Сжалься надо мной!» В ту же минуту державшие меня руки разжались, отвратительное существо побледнело и тяжело скатилось с кровати на пол.

Дрожа от ужаса, я хотел спрыгнуть с кровати и бежать из этой комнаты, но не мог шевельнуться. Хотел крикнуть, но тяжелый, точно налитый свинцом язык отказывался служить мне. Ни один фибр не шевелился во мне. Холод смерти пробежал по моим членам и мною овладела апатичная дремота; затем, все потемнело, и я потерял сознание.

Я не могу сказать, как долго длилось такое состояние. Ощущение холода и смутный гул голосов разбудил меня. Я слышал, как доктор Арнольди сказал: «Он скончался и, по всей вероятности, от разрыва сердца. Но только после вскрытия можно будет наверное сказать, от чего он умер». «К вскрытию тела нельзя приступить без разрешения его родных», – ответил голос Бертрана. – «Я сейчас же телеграфирую маркизе, чтобы она приезжала сюда. Бедный Беранже! В последнее время у него был очень болезненный вид, но никогда я не поверил бы, что смерть так близка», – с огорчением прибавил он. – «Для своей нервной натуры он слишком злоупотреблял жизнью, – ответил доктор. – Теперь же, господа, я составлю акт о смерти, а вы приложите свои печати».

Затем я услышал удаляющиеся шаги – и остался один.

Я отказываюсь описать, что происходило со мной во время этого разговора! Сначала я хотел крикнуть, что я жив, но, убедившись в своем бессилии сделать малейшее движение, понял, что я лежу в летаргическом сне. Тогда что-то сжалось во мне, и мне показалось, что холодный пот выступил у меня на теле. Я уже переживал в воображении все ужасные чувства человека, заживо заколоченного в гроб. Итак, я должен задохнуться под землей, если не задохнусь еще под крышкой гроба!.. Как я не сошел тогда с ума – я положительно не понимаю!

Маркиз умолк. Грудь его высоко вздымалась, и он дрожащей рукой провел по влажному лбу.

– Брось! Не продолжай рассказа! Эти воспоминания слишком сильно волнуют тебя, – сказала Алиса, крепко пожимая руку мужа.

– О, нет! Для меня спасительно припоминать по временам эти ужасные часы. Лучшего средства нет, чтобы удержать меня от всяких новых безумств, – ответил маркиз с принужденной улыбкой.

– Странная вещь, – продолжал свой рассказ Беранже, – когда все это происходило, мой ум был совершенно ясен, за исключением той минуты, когда я потерял сознание. Я думал, рассуждал, понимал все, что происходит вокруг меня и даже мои чувства были как-то особенно остры. Я слышал каждый шум, каждое слово, произнесенное за несколько комнат. Мое обоняние было так тонко, что я различал всякий запах кушаний, хотя кухня, как ты знаешь, помещалась далеко от спальни.

Перехожу теперь к той минуте, когда меня начали одевать к погребению. На это интересное зрелище сбежались все слуги. Всякий обсуждал мою смерть и мою прошлую жизнь. О, Алиса! Что я тогда услышал – сразу излечило меня от моего тщеславия! Слуги судили нас с тобой, и этот беспощадный суд резюмируется в одной жестокой фразе: он жил, как грешник, и умер, как проклятый.

И люди говорили истину! Я, действительно, был проклятый и переживал адские мучения в эти смертные часы. В то же время душа моя неожиданно прояснилась. Я понял всю гадость моего прошлого поведения. Господь даровал мне прекрасную жизнь, а я расточал ее в оргиях, избегая серьезного труда и насмехаясь над добродетелью и идеалом! И вот результат такой преступной жизни. Я остался один, и рядом нет ни одного близкого! Чувство горького сожаления сдавило мне сердце. Если бы оскорблениями и забвением долга я не прогнал тебя от себя, ты инстинктом сердца и ясновидением любви может быть поняла бы, несмотря на мою летаргию, что я не умер. Но я лежал один, так как даже слуги поспешно оставили комнату. Они боялись покойника, который, по мнению кухарки, сдох, как собака, без исповеди и причастия.

Меня уложили на кровать, покрыли газом, казавшимся мне свинцовой крышкой, и зажгли восковые свечи. Пришла сестра милосердия и начала читать надо мной монотонные молитвы. Позже явился священник и стал служить панихиду, во время которой я потерял сознание.

Очнувшись, я услышал, как часы пробили полночь. Это был тот роковой час, когда являлась ко мне та! Но я был до такой степени разбит вынесенными мною нечеловеческими страданиями, что чувствовал относительный покой, благодаря благодетельному полузабытью. Вдруг меня окружил синеватый колеблющийся свет и стал мало-помалу расширяться. Я чувствовал, что меня приподняли и колебали эти фосфоресцирующие волны. Затем, завеса как будто рассеялась, и я очутился в каком-то ярко освещенном месте. Но это не была моя комната, с ее хорошо знакомыми вещами, а сероватое, туманное пространство, из которого появилась куртизанка и начала скользить ко мне. Бесформенное, разлагающееся лицо ее было отвратительно; глаза ее, с выражением дикого зверя, были устремлены на меня. Она шла отнять у меня последний остаток жизни! Страшная ненависть овладела мной, и я готов был убить ее, но не мог шевельнуть ни одним членом.

К крайнему моему удивлению, когда это отвратительное существо наклонилось ко мне, оно отступило назад, точно оттолкнутое сияющим лучем, исходившим от меня и мешавшим ей приблизиться. В ту же минуту появились две новые фигуры. Одна из них была закутанная женщина, другая – высокий мужчина, завернувшийся в красный плащ. Красивое лицо его носило какой-то особенный зловещий и бесстрастный характер. Никогда еще не видал я выражения такой ледяной и беспощадной жестокости, какая отражалась в его пылающем взоре и блуждала на насмешливых губах.

Остановившись в нескольких шагах от моей преследовательницы, он поднял свою красную, точно смоченную в крови, руку и устремил на нее действительно ужасный взгляд. Тотчас же отвратительный дух задрожал, скорчился, и глаза его, полные немого ужаса, устремились на своего повелителя. Затем, она, как змея, поползла к нему. Тогда я заметил, что получерный, полукрасный шнурок связывал меня с адским существом, которое увлекал красный человек. Закутанная женщина, с жестом немой благодарности, протягивала к нему сложенные руки. Тот ответил кивком головы и исчез вместе со своей пленницей. Тогда женщина откинула вуаль, и я узнал в ней свою мать!.. Она была точно такая же, какою я видел ее в последний раз в гробу. Я очень любил ее, и может быть, это было единственное чистое чувство в моей жизни. При виде ее, я очень обрадовался. – «Молись, Беранже! Повторяй слова, которые я буду говорить. Я не оставлю тебя до самой минуты твоего освобождения!» – сказала она нежным и мелодичным голосом, который до сих пор звучит в моих ушах. Подняв руки над моей головой, она прочла молитву. Теперь я позабыл слова молитвы, но тогда послушно повторял их за ней. Я весь трепетал от страха, так как освобождение, о котором говорила мать, могло быть только смерть! Горячая мольба вознеслась из моего измученного сердца к Отцу Небесному. Я умолял Его ниспослать благодетельную смерть прежде, чем меня живого заколотят в гробу.

Никогда еще, как в эту минуту, я не чувствовал так своего ничтожества и своего преступного бесстыдства, с которым я попирал законы неизвестного, отдавая себя во власть грубой силы, которая теперь овладела мной.

По мере того, как я молился, моя взволнованная душа становилась покойнее. Чувство освещающей теплоты пробежало по моим жилам, и я впал в дремоту. Я не стану описывать шаг за шагом эти два ужасные дня и еще более ужасные ночи, полные тех же страшных нравственных страданий и полного забвения. Скажу только, что ясность моего ума стала уменьшаться, и я часто не мог отдать отчета, где я нахожусь и что происходит вокруг меня.

Я находился именно в таком состоянии, когда твой голос заставил меня очнуться. Ты склонилась надо мной, и я чувствовал, как твое дыхание касается моего лица. Вдруг безумное отчаяние овладело мной! Я хотел разрыдаться, вымолить твое прощение, крикнуть тебе: Алиса! Я жив!.. Я делал нечеловеческие усилия, чтобы шевельнуться, чтобы подать хоть малейший признак жизни, но все было тщетно! Неподвижное тело мое не слушалось меня!.. Однако, ты уловила что-то из моих терзаний, так как вскричала: «Нет, он не умер!»

Затем, ты преклонила колени и, вероятно, стала молиться, так как прозрачное лицо моей матушки осветилось радостью. «Надейся! Освобождение близко», – прошелтала она мне. Я подумал, что сейчас оборвется моя нить жизни, так как странная дрожь охватила меня, и я чувствовал, как по моим членам попеременно пробегали то пылающий жар, то смертельный холод. Я был несказанно рад, что не буду заживо похоронен. И разве избавление от такой казни не было действительно самым высшим для меня благодеянием?.. Вид чудовища, с которым я таким роковым образом связал себя, оторвал меня от надежд на освобождение. Отвратительное создание, казалось, было в страшной ярости. Оно бросалось на меня, как хищный зверь, но каждый раз невидимая сила отталкивала ее. Все остальное произошло с такой головокружительной быстротой, что я не могу подробно описать тебе этого. Во-первых, я увидел ослепительный свет, как бы ореолом окружавший величественного старца. Этот старец в одной руке держал Распятие, а в другой – чашу, испускавшую яркие лучи. В ту же минуту чьи-то голоса вскричали «Vade retro!» и «Господи Иисусе Христе!» Что-то ледяное облило меня… В воздухе раздался сильный удар, сопровождаемый громом… Огненные уколы пробежали по моему телу – и я открыл глаза! Ты стояла, бледная, как смерть, Жак упал на колени, а сестра милосердия схватилась руками за голову. Я понял, что я спасен!..