Китеж-грайнд. Книга 1

Знал ли Горбунов всю правду о Новой Москве? Что если он на них работает, и весь этот поход – это просто очередной заказ сверху? Очередное грязное дельце Союза Учёных, прикрытое благородной целью и авторитетом Горбунова? Отчего Тёме нужно было молчать, скрывать правду даже от своих родных? Не потому ли, что простым смертным из сырьевого придатка нет места под солнцем, они не должны знать о лучшей доле? Неужели, его, без его ведома, завербовали в стан врага? Всё из-за того что он иммунный. Они хотят, чтобы он провел их к Беловодью, а потом убьют и пустят на котлеты, чтобы не оставлять свидетелей. А Москва тем временем умрёт сама по себе, задыхаясь от смрада химических облаков и травясь едой из плесени и грибков.

Однако новые москвичи не учли одного важного фактора. Он больше не слепой дурак, которого можно сладкими речами загнать в ловушку. Нет. Он всё знает. И не получат они никакого Китеж-града, он не для таких, как они, он для чистых сердцем. Они уже уничтожили весь мир, опошлили и очернили даже то, что удалось восстановить из руин, и теперь хотят то же самое сделать с последними остатками природы и жизни. Нет уж, пусть встречают свою смерть тут, на своих золотых туалетах и в объятиях своих безногих любовниц из Зоопарка.

Иллюзии были разрушены. Артём понял, что в этом мире он был один, а против него – всё человечество. Привычного мира вокруг больше не было. Впервые в жизни он собирался выходить из дома и не знал, вернётся ли обратно.

Мама гремела посудой на кухне, брат возился в коридоре с машинками. Повсюду люди. Невозможно даже выйти из комнаты, чтобы не встретить кого-нибудь, кто может залезть тебе в голову и увидеть твои мысли. Тёма вскочил, трясущимися холодными руками натянул штаны и футболку, достал из шкафа пыльную кепку и посмотрел на себя в разбитое зеркало на дверце шкафа. Хотя бы зеркало не врёт и не преподносит сюрпризов – в осколках по-прежнему отражался он, с неизменными татуировками на левой руке и неизменным блестящим взглядом тёмных глаз.

Стараясь не привлекать внимание домашних, Тёма открыл окно и спрыгнул на улицу. Пока не начался дождь, нужно успеть к Горбунову. Пора расставить все точки над i.

Свинцовое небо грозно нависло над городом, готовясь пролиться липким дождём. Тёма шёл домой к учителю, озираясь из-под кепки по сторонам – лишние глаза и лишние вопросы ему ни к чему. Он старался вести себя естественно, встречая знакомых и соседей, но внутри у него начинала бушевать паранойя – казалось, что все вокруг знают про его поход, что любой может залезть к нему в голову и прочитать мысли. Вокруг столько людей, и кто знает, кто из них эмпат, кто маг, а кто умеет видеть чужое сознание. Тёма бы уже ничему не удивился, даже если бы встретил человека, который может предсказывать будущее или видеть чужие намерения. Вокруг же все, ВСЕ, могут путешествовать по демке! А он даже не знает, насколько это опасно или безопасно для него! Вдруг он уже прокололся? Он же столько времени провёл с Насей, а она склад батареек может найти за несколько километров, просто сконцентрировавшись! А вдруг против иммунных заговор?

К тому моменту как он дошёл до подъезда Андрея Николаевича, у него только что пар из ушей не валил от мыслей и страхов. Тёма оглянулся пару раз по сторонам и быстро зашёл в дом. Там встал на тёмной лестничной площадке и выдохнул. Вроде удалось пробраться незамеченным.

На улице становилось всё мрачнее от приближающегося дождя, и свет почти не проникал через окно в подъезде. Артём сложил руки на груди и попробовал сконцентрироваться. Нужно составить речь. Очень аккуратную и продуманную. Выяснить всё. Без обиняков спросить про не-иммунных людей, почему никто ещё не догадался про поход, если все вокруг могут путешествовать по демке. А потом надо выяснить про Новую Москву. Знает ли про неё учитель. И на кого он работает. И рассказать про Даню. Да, как-то так.

Артём нажал на липкую кнопку дверного звонка, и за дверью раздалось дребезжание старого механизма. Он слышал, как учитель прошаркал из комнаты и подошёл к глазку. Через несколько мгновений дверь неспешно отворилась.

– Добрый день, Артём. Чем обязан? – как обычно вежливо поинтересовался учитель.

– Здравствуйте. Можно зайти? Я к вам, – лаконично ответил Артём, стараясь не говорить многого в общественном месте. Он твёрдо смотрел в глаза учителю и даже приподнял бровь, чтобы показать взглядом всю важность ситуации.

– Конечно, проходи, – просто ответил Андрей Николаевич и освободил проём, пропуская в квартиру ученика.

Жилище учителя было очень скромным, но опрятным. Как заслуженному исследователю и ветерану войны ему выдали двухкомнатную квартиру – одну комнату под кабинет, другую под спальню. Мебели и предметов интерьера там было очень мало, зато повсюду были книги. Это с детства поражало Артёма.

Когда они с мамой приходили в гости к другу семьи, маленький Тёма с удовольствием рассматривал таинственные фолианты с непонятными картинками и неведомыми записями, ведь у них дома ничего подобного не было. Его мама не умела ни читать, ни писать, потому что её рождение пришлось на окончание войны, и первые годы об образовании детей никто не задумывался. Важно было выжить, раздобыть еду и воду, предметы первой необходимости. Книги жгли и ими топили квартиры. Андрей Николаевич был старше, к началу катастрофы ему было то ли девятнадцать, то ли двадцать лет, и он тогда учился в институте радиоэлектроники и автоматики. Или что-то в этом роде. Он знал толк в науке и, уж конечно, умел и любил читать. Во многом благодаря ему и таким, как он, их труду и организаторской деятельности сейчас в городе вновь функционировали заводы, канализация и водопровод, была налажена социальная жизнь, и дети снова ходили в школу.

Тёма очень гордился тем, что его родители дружат с Андреем Николаевичем. И приходя к нему в гости, он очень старался показать себя воспитанным, умным и серьёзным.

Но сегодня Артёму было не до соблюдения этикетов. Внутри него всё кипело и ходило ходуном, голова была на грани взрыва, а одно ухо закладывало.

– Можно здесь разговаривать? У меня важные новости и не менее важные вопросы, – начал Артём, как только учитель усадил его на табуретку за кухонным столом.

– Они настолько важные, что ты бы хотел озвучить их до Похода? – спросил учитель, поглаживая бородку и задумчиво глядя на своего подопечного.

– Да. Я кое-что узнал. Но для начала я хочу кое-что спросить. Пока не разорвалась моя голова, – Тёма старался говорить ясно, но мысли лезли одна на другую, и он долго подбирал каждое слово, – Объясните мне, могут ли люди с помощью демки залезть ко мне в голову? И, короче, могут ли они почувствовать, что вы готовитесь отправиться к Китежу?

Учитель глубоко вздохнул и положил руки на стол, как обычно он делал на уроке. Только сейчас под его ладонями был не учительский стол, а клеёнчатая скатерть в крупную бело-синюю клетку.

– Да, они могли бы почувствовать, если бы ты об этом говорил с друзьями или вдруг резко стал вести себя по-другому. Поэтому я и попросил молчать и скрываться, не рассказывать никому, даже если это твой близкий друг. Нельзя, чтобы кто-то услышал или увидел это в реальности. А, как ты говоришь, демка…– Учитель сделал паузу.– Ты несколько превратно представляешь себе другую реальность. Если бы ты видел сны, было бы легче объяснить. Другой мир – это же сны наяву. Иногда информация и мысли приходят к тебе случайным образом, иногда срабатывает моя теория кругов, и они приходят ассоциативным путём. То есть ты можешь идти по улице и вдруг увидеть, какой эта улица была сто или пятьсот лет назад.

Когда я узнал про Шамбалу (или Китеж-град, как тебе угодно), то был уверен, что эта информация теперь станет всеобщей. Что люди, ищущие истину, залезут ко мне в голову, всё поймут, и я найду единомышленников. Но шли дни, месяцы, годы, а ко мне в голову так никто и не залез… Такова оказалась человеческая природа. Ты ещё молодой, не разбираешься в людях. А я заметил ещё до катастрофы – сколько бы ни было вокруг информации и как бы она ни была доступна, люди будут заниматься исключительно своими собственными мелкими делами.

Видишь ли, к несчастью, всем плевать на правду, все чихать хотели на то, что на самом деле их окружает. Люди смотрят даже не около себя, а на себя, исключительно на свою телесную оболочку. И ещё человек крайне доверчив и легко отвлекаются на всякую ерунду. Ты можешь сказать любому: «Смотри, там птичка!» и, пока тот ищет мифическое пернатое, увести у него из под носа всё, что угодно. Короче говоря, люди будут заниматься в лучшем случае – любовью, пропитанием, своей внешностью и тем, какое впечатление они производят, в худшем – сплетнями, накопительством разного мусора, драками и войнами. Все думают в первую очередь о себе и своих удовольствиях. Человечество в буквальном смысле дышит информацией, но, посмотри, чем вы занимаетесь! Даже если ты не можешь путешествовать по демке, ты мог пойти в библиотеку. Ты мог думать о том, зачем мы и откуда мы. Но ты читал книжки про альтернативную реальность, всё больше и больше однотипных книжек. Ты ходил по кругу и даже не хотел попробовать что-то новое!

Артёму стало немного стыдно. Он действительно особо не тянулся к знаниям, предпочитая читать киберпанковские романы или фантастику. Наука интересовала его только с точки зрения карьеры и общественного положения, а всё, что он узнал о природе вещей и положении этих вещей в современном мире, ему рассказали друзья и, собственно, Андрей Николаевич.

– Знаешь, – продолжал учитель, – был такой замечательный учёный, Пропп, и он описал этот тип поведения ещё двести лет назад. Никто не хочет искать правды, никому не нравится новое. Человек может всю жизнь читать одну и ту же сказку. Мы заменили поиск истины процессом узнавания уже известного. И ты верил в мифическую птичку, на которую тебе указали в школе. Пойми, сынок, никто тебе не может соврать, если ты сам этого не хочешь. Ты называешь правдой то, что тебя больше устраивает в данный конкретный момент и живешь этим. В глубине души, я думаю, все догадываются, что мир не так прост и не так радужен, как нам бы хотелось… Но мы гоним от себя эти мысли. Выбираем себе одну проблему, зацикливаемся на ней, живём ей. Лишь бы не думать о том, в каком мы положении находимся в действительности.

– А как же эмпаты? – поинтересовался Тёма, имея в виду в первую очередь свою Насю.

– Эмпатам, конечно, сложнее с этим справиться. Им нужно выбрать действительно серьёзную проблему или же действительно захватывающий отвлекающий манёвр, чтобы не думать о самом худшем. Либо им постоянно нужно внушать, что все их догадки – это чей-то вымысел, старые сюжеты книг и фильмов, ничего общего не имеющих с реальностью…

Повисла пауза. Тёма обдумывал услышанное, учитель поглядывал на сгущающиеся за окном тучи. Оба были погружены в свои мысли, и мысли эти были не слишком весёлыми.

– А что вы знаете про Дана Полунина? – вдруг спросил Тёма.

– Это новенький из Восточного Округа?

– Он самый, – сквозь зубы проговорил Тёма.

– Я знаю, что его перевели к нам, потому что мальчику нужно было прийти в себя после смерти родителей. В бывшей школе он показывал неплохие результаты, умело пользовался информацией из другой реальности, стажировался на заводе…

– Хватит меня обманывать! – взорвался вдруг Тёма. – Вы не могли не знать, что он из Новой Москвы! Зачем вы это скрывали от меня столько времени?

Учитель опешил и только удивлённо смотрел на Артёма.

– Признайтесь, вы работаете на них, да? Зачем вы ведёте меня в Китеж-град? Почему никто из моих друзей не должен об этом знать? Они что, не достойны лучшей жизни? Всё должно достаться тем ублюдкам из-за оврага?

Тёма выжидающе смотрел на учителя горящими от гнева глазами.

– Ну, раз разговор принимает такой оборот… – проговорил учитель и встал из-за стола. – Тогда слушай. Сразу признаюсь, мне крайне неприятно слышать обвинения в свой адрес от человека, для которого я столько сделал. Но спишем это на твой юный возраст и гормоны. По поводу Новой Москвы… Конечно, я всё знал. Новая Москва росла при мне. Там живут те, кто победил в Гражданской войне. Здесь – те, кто проиграл. Исторически, всё справедливо. И если ты хочешь знать, работаю ли я на них, то я тебе отвечу: да, работаю.

Несмотря на то что Тёма сидел, он чувствовал, что мир уходит у него из-под ног. Снова. Учитель ходил взад-вперёд по маленькой кухне и железным тоном рассказывал ему ужасные вещи. Перед Тёмой вновь открывали двери, за которыми скрывались химеры и чудища, а глаза резало от яркого света.

– Политика – грязное, неблагодарное дело, – продолжал он, – но если ты представляешь какой-либо интерес для правящих кругов, тебя в неё втянут. Я разрабатывал ФЧИ. Для нас и для них. Мне даже предлагали переехать к ним. Я видел, как они живут. Гостил в дорогих особняках, меня угощали их едой, возили на шикарных машинах. Тот город – карикатурная пародия на старую Москву, красивую и отвратительную одновременно, с борделями, убийствами и вечеринками. Она может завербовать любого, это правда. Каким бы ты раньше ни был, еда, развлечения и отдых меняют человеческое восприятие. Они покупают тебя, заставляя отказываться от былых убеждений, бросать боевых товарищей, семью… Меня они вербовали долго. Показывая все свои прелести, демонстрируя свой дружелюбный настрой. Но мне всё это было противно. Я верил, что есть другой выход. Он должен был быть, иначе это не жизнь. И я его нашёл.

Учитель подошёл к Артёму, положил ему руку на плечо и посмотрел в глаза.

– Я хочу найти Китеж-град не для них. Я хочу, чтобы туда попали действительно чистые сердцем. Они ничего не знают про Поход, по крайней мере, я предпринял всё, что от меня зависит, чтобы информация не просочилась. Возможно, я даже перестарался, запутывая ходы и пряча концы в воду, но это должно сработать. Просто доверяй мне. Пойми, ты же мне, как сын.

На лице у Тёмы были написаны странные эмоции, сложная картина из сомнений, воодушевления, злости и признательности. Он понял, что учитель говорит правду. Почувствовал это сердцем. Увидел это в его глазах. Не слепо верил словам, а чувствовал правдивость этих слов самой душой.

Он знал этого человека давно, и тот, действительно, в каком-то роде заменил ему отца. Теперь точно решено. Тёма пойдёт с ним. Как это и было решено изначально. Рядом с ним Тёме верилось, что мир возможно изменить, что можно жить лучше и что всё у них получится.

В окно начали стучать первые капли дождя. Тёма обнял учителя, как родного отца, и извинился, что на какое-то время сомнения взяли над ним верх. Они условились о завтрашней встрече и о том, что для остальных он идёт на очередную сталкерскую вылазку.

Пока не начался сильный ливень, Тёма вышел на улицу, надел кепку и поспешил уйти подальше. Пора прощаться с любимыми и собирать вещи.

***

С чашкой горячего кваса в руках, замотанная в тёмно-рыжий махровый халат, Гера сидела в комнате Наси. Перед тем как сюда прийти, она прошлась под проливным ливнем до дома Андрея Николаевича и согласилась идти с ним в Поход, а закончив переговоры и выйдя на улицу, поняла, что возвратиться домой она не может. Не сможет даже собрать рюкзак и переодеться. И теперь промокшая и вся в слезах она рассказывала подруге о своих семейных бедах.

Гера плакала и стыдилась своих слёз, сдавливала рыдания и корила себя за слабость. Она всегда была такой сильной, волевой, непреклонной. Ничто не могло её сломить. Это она ломала. Она издевалась над придурками и тупицами, над немощными и тихонями. Она подавляла чужую волю. Смеялась над проблемами, шла по головам… Она мгновенно видела слабые места человека, и стоило ему оступиться или не так на неё посмотреть, как она точно и молниеносно наносила удар. Даже парни её побаивались. Прямолинейную, гордую и сильную. А теперь? Кто она сейчас? Размазанная клякса. Ноль без палочки. Подкидыш без роду и племени. Дура, которая сама ни о чём не смогла догадаться.

Гера ревела над тем, что её больше нет. Что родители врали ей. Что Марк терпел от неё издевательства всю свою жизнь и молчал. Хотя давно уже мог поставить её на место и превратить в ничто. Она ревела над тем, что всю жизнь её жалели. Относились к ней снисходительно. Она же брошенка, она же мутант, уродец… Что может быть хуже жалости и снисхождения? Когда тебя жалеют, ты осознаёшь свою немощность. Когда тебя жалеют, тебе подрезают крылья. Жалость – это констатация недееспособности. Твоей слабости и неспособности изменить ситуацию. Гера хотела, чтобы её любили и уважали или, на худой конец, чтобы её ненавидели, боялись и проклинали в бессильной злобе. Это означало бы признание её силы. Всё, что угодно, только не жалость.

Нася уже пару часов успокаивала подругу, как могла. Говорила, что родители всё равно её любят, что они самые добрые люди в мире и готовы простить ей что угодно и принять её какой угодно.