Пустая колыбель

Олег обнял меня и сказал:

– Иди приляг, тебе нужно отдохнуть.

Месяц четвертый. Январь

Вот и наступил Новый Год. Встречали мы его у моих родителей, настроения видеться с друзьями не было. За вечерним застольем я рассказала родным про свою беременность. Хотела уже после боя курантов, чтобы не портить всем настроения, но отец начал задавать вопросы, почему я не пью. Я не стала врать.

Мама расплакалась. Да это и неудивительно, учитывая, что рассказывали нам в новостях. За последнюю неделю во всей стране не родилось ни одного здорового малыша. Все так же некоторые дети выживали в родах, но в течение первых суток погибали все. Границы для всех женщин были закрыты, не разрешали не только командировки и отдых, но и поездки к близким, живущим в соседних странах. Предположили, что болезнь как-то поселяется в матке, и даже не у беременных женщин, если они заразятся, не будет и в будущем возможности родить здорового малыша. Всем женщинам настоятельно рекомендовали работать удаленно и не выходить из дома, стараясь сохранить здоровье до того времени, когда будет найдено лекарство.

Новый Год прошел в каком-то тоскливом настроении. Алина и Олег смотрели на меня осуждающе, как будто я испортила им праздник. Родители были расстроены. Отец, конечно, не стал вмешиваться и учить меня жизни. Он всегда был достаточно отстранен от нас с мамой. Мать же попыталась поговорить со мной по душам, но так как она опоздала с этим лет на двадцать, то нормального разговора не вышло. Она посочувствовала мне, попросила полагаться на волю Божью и не поддаваться отчаянию. Я покивала головой, и мы переключились на сервировку стола.

Президент перед боем курантов рассказывал, что мы обязательно справимся с этой бедой, лекарство будет найдено, а пока следует больше внимания уделять своим близким и особенно детям, учитывая какими хрупкими на самом деле оказались наши семьи. Он говорил, что наша страна приняла на себя этот удар и вовремя принятые меры не позволили заразе распространиться за рубеж, предотвратив мировую эпидемию. К тому времени уже поползли слухи, они гуляли по интернету, читались в комментариях к новостям и в группах в соц.сетях. Многих смущало, что эпидемия была лишь в нашей стране. Раз за разом мелькало, что это не эпидемия, это какое-то биологическое оружие или специальная отрава, уничтожающая наших будущих детей. Что правительству или иностранным агентам (в зависимости от того, каких взглядов придерживался автор поста) выгодно уничтожение нового поколения. Что, возможно, это мировой заговор, и мы часть эксперимента по уменьшению численности населения планеты. Авторы постов призывали беременных не обращаться в больницы, скрывать свое положение и рожать дома, лишь это, по их мнению, могло спасти будущих малышей.

Тем временем власти все сильнее пытались контролировать беременных. С одной стороны, официально разрешили делать аборт и на более поздних сроках, до двадцати двух недель. То есть все, кто еще надеялся на благополучный исход и не прервал беременность в первом триместре, могли сделать это позднее. С другой же стороны, все беременные должны были находиться дома. На улице появились патрули, которые проверяли женщин с большими животами. С собой нужно было носить справку из женской консультации о том, что ты там состоишь. Если таковой с собой не было и женщина утверждала, что она не беременна, а просто обладает крупной фигурой, ее привозили в ближайшую больницу и заставляли там делать самый простой тест. Если он оказывался положительным, женщину ждал большой штраф и обязательная постановка на учет. Правозащитные организации возмущались, но сила была не на их стороне. Власти утверждали, что должны следить за всеми беременными женщинами, чтобы постараться выявить тех, кто сможет побороть эту страшную болезнь.

Зазвучали и еще одни голоса, и их тоже становилось все больше. Они говорили, что наше поколение проклято Богом. Что грехи родителей ложатся на этих малышей. Что человечество умрет, если не одумается. Что нужно вернуться к церкви и к Богу. Что женщины должны вести праведный образ жизни, а семья должна быть священной. Они предлагали вернуться к Домострою и постоянно молиться. Официальная церковь эту идею не поддерживала. Они устраивали молебны и специальные службы, но ничего не помогало. Пока не произошло кое-что еще.

Вечером в Сочельник по одному из федеральных каналов в прямом эфире шло очередное ток-шоу, посвященное проблеме детских смертей. Среди приглашенных был и отец Николай Коломийцев. Я видела его выступление уже после, в интернете, когда о нем заговорили все. В тот день он был не в одежде священнослужителя, а в аккуратном черном костюме с серой водолазкой, подчеркивающем его высокую худощавую фигуру. Его темные волосы, чуть не доходящие до плеч, были распущены и обрамляли бледное лицо, казавшееся еще более вытянутым за счет небольшой аккуратной бороды. Если дед говорил, что он был его студентом двадцать лет назад, то сейчас ему должно было быть около сорока. Выглядел он примерно на свой возраст.

В тот вечер он вновь высказался по вопросу детской смертности. Отец Николай говорил, что не разделяет официальной позиции церкви, считающей эпидемию испытанием, посланным нам свыше. Он говорил, что это предвестник перерождения нашей страны и что нам нужно ждать нового явления Спасителя. Ведущий задал ему вопрос, считает ли он, что нас скоро ждет конец света. Отец Николай хотел ответить, но в этот момент с ним что-то произошло. Взгляд его остекленел, а голос изменился, став более высоким и каким-то распевным, похожим на голоса на церковной службе. Отец Николай вдруг забрался на стул. Ведущий пытался ему что-то сказать, но тот слегка оттолкнул его. Голос звучал, и он пробирал до мурашек. Он сказал:

– В день, когда солнце будет править на небе, на земле пропитанной кровью тьмы великой людской погибели, после жертвы, летящей во искупление грехов прежних, родится в семье, что служила Господу, тот, кто спасет нас кровью своей и причастие к нему сохранит все несущих бремя. Ждите и молитесь.

Голос замолк, отец Николай упал без сознания вместе со стулом. Все вокруг оцепенели на секунду и бросились к нему. Спустя примерно полминуты он пришел в себя и будто не помнил и не понимал, что с ним произошло. Эфир прекратили. Отец Николай по рассказам очевидцев убежал из студии, ни с кем не попрощавшись. Видео это быстро распространилось по интернету. Большинство посчитало это качественно разыгранным представлением, чтобы прибавить себе популярности, но так думали далеко не все. Ученые теперь обсуждали, что могло скрываться за этими словами. Отец Николай же пропал из вида. Близкие ему люди говорили в интервью, что он осмысливает произошедшее, погрузившись в молитву и в пост, дабы получить ответы на свои вопросы.

Помню, как, увидев новость об этом в интернете, я сразу бросилась смотреть ролик. Его голос звучал во мне. Но мне не было страшно. Я испытала другое чувство – надежду. Мне так хотелось верить, что спасение, про которое говорил отец Николай, наступит, и моему малышу суждено будет появиться на свет. Я позвонила деду. Поздравила его с Рождеством и спросила, слышал ли он о произошедшем. Он сказал, что уже видел в новостях.

– И ты веришь? – с надеждой спросила я.

– Во что? – мне показалось, что дед улыбнулся.

– В то, что это было настоящее видение? Как у библейских пророков?

– Почему нет? – спросил он.

– Но ведь ничего такого не было со времен Библии.

– Но и таких страшных вещей еще не происходило. Пророки всегда появлялись, когда Господу нужно было сказать нам истину, для признания которой нам не хватало веры. Возможно сейчас его слова окажутся тем, что позволит тысячам беременных не сделать страшного поступка, в чем они укоряли бы себя всю оставшуюся жизнь. И в таком случае совершенно неважно, сам ли он эти слова придумал или его устами вещал Господь.

– Но если он все это разыграл, то это же ложная надежда?

– Но кто ему подсказал бы эту мысль? Если его слова спасут матерей от страшного греха и сохранят жизнь многим малышам, такое ли уж имеет значение, было ли это представлением?

– То есть ты не веришь?

– Почему же, Маш, я не говорил этого. Я многое в жизни повидал. И могу сказать, что не вижу ничего странного в том, что такое пророчество могло прозвучать из его уст. Жизнь все расставит на свои места. Главное – не отчаиваться, а надеяться и верить.

Месяц пятый. Февраль

Уже месяц мы сидели дома вместе с Алиной. После новогодних каникул всех девочек, начиная с пятого класса, то есть потенциально половозрелых, отправили учиться из дома. Было тяжело. Чтобы сократить постоянно возникающее напряжение, я старалась в рабочие часы не выходить из спальни, где организовала себе рабочее место. А вечером я уже садилась и проверяла задания, которые дочери нужно было выполнять по плану. В их школе проводились трансляции уроков через интернет. Было неудобно, но лучше, чем ничего. Алина утром садилась за отцовский ноутбук, подключалась к трансляции и виртуально присутствовала на уроках. В классе также стоял компьютер, на котором учитель должен был видеть сидящих у себя дома перед камерой учениц. Вопросы по пройденному материалу нужно было писать в общий чат. Потом ученицы, как и их одноклассники мужского пола, находящиеся в школе, получали домашнее задание, которое нужно было выполнить, а фото отослать учителю. Здесь и начиналось самое интересное.

Воспринимать уроки в такой форме было очень сложно. Большую часть времени Алина трепалась в телефоне со своими друзьями, лишь делая вид, что она что-то слушает. Когда же нужно было делать домашку, у нее возникала куча вопросов. Алина никогда не была отличницей, но с учебой вполне справлялась, троек в четвертях не было. Но сейчас ее интерес совсем пропал. Она не хотела ничего делать. Я раздражалась. Иногда просто решала задание за нее, а она лишь переписывала. Иногда забивала и я, говоря, что это ее проблемы, и я за нее краснеть не собираюсь. Олег возвращался с работы, и она прилипала к отцу, который в итоге помогал ей справиться с очередной задачкой.

От сидения дома и постоянного контакта с телефоном и ноутбуком она стала очень раздражительной. Казалось, что ее ничего не радует. Как-то раз вечером я накричала на нее из-за несделанного задания по английскому языку. Она в ответ начала мне говорить, что не понимает, зачем ей нужен английский, если ей теперь всю жизнь придется сидеть в этой тюрьме. Я вновь начала на нее давить, говоря, что образование необходимо, что она так останется на второй год.

– Да наплевать! – крикнула она и вновь уставилась в свой телефон.

– Нельзя так говорить! Прекрати немедленно и садись за уроки, – я выхватила у нее телефон, в котором она опять набирала очередное сообщение.

– Отдай! – крикнула она.

– Не отдам! – ответила я. – Садись за уроки!

– Отдай, а не то я выпрыгну из окна, – в долю секунды она забралась на стол и оказалась на подоконнике.

– Прекращай свой концерт, – крикнула я ей.

– Мне нужно ответить! Нужно, – орала она со слезами на глазах.

– Нет, тебе нужно делать уроки!

– Я спрыгну, – она потянулась к оконной ручке.

В этот момент я подбежала к ней и быстро стащила с окна. Она ударилась о стол и начала плакать. Сначала со злобой, вырываясь от меня, а потом всхлипы стали какими-то детскими. Я уже не держала ее, а обнимала, как в детстве, когда она падала с велосипеда, а я целовала ее больную коленку и говорила, что сейчас все пройдет. Я повторила эти слова:

– Сейчас все пройдет.

– Не пройдет, – всхлипывала она. – Никита со мной не хочет больше встречаться, – вдруг в слезах сказала она. – Не хочет. Я писала ему, а он такой грубый стал. Как будто я ему не нужна больше.

– Так вот ты из-за чего… – улыбнулась я. – Такое бывает. Он мальчик. Переменчивый.

– Это потому что я дома, а он нашел кого-то, кого не заставляют круглыми сутками сидеть в квартире.

– Но ты же знаешь, что выходить нельзя. Оштрафуют.

– Да плевать! Пусть хоть в тюрьму посадят, лишь бы выйти отсюда.

Она разрыдалась. Я прижимала ее к себе, а она плакала. Сначала зло, а потом все тише и спокойнее. В конце концов она прислонила голову к моему плечу и просто обняла меня, как делала когда-то в детстве. Мне безумно хотелось повернуть время вспять: видеть ее маленькой девочкой с двумя хвостиками, бежавшей мне навстречу, когда я забирала ее из детского сада, относить ее на руках в кроватку, когда она от усталости засыпала на диване перед телевизором, заплетать ей волосы в колосок к утреннику. Я погладила ее по голове. Волосы были уже не такими мягкими и тонкими, как когда она была малышкой. На ее каштановых кудряшках было светлое мелирование, краска сделала их более жесткими, но волосы все равно скользили между моими пальцами. Это была моя дочь, моя любимая девочка. И я уже не помнила, когда в последний раз я так обнимала ее. Она подняла голову и взглянула на меня. В глазах стояли слезы. Но ее голос вдруг стал мягким и детским:

– Мама, скажи, что все будет хорошо, что все это скоро закончится. Я не могу так больше, я не хочу так.

– Обязательно будет, солнышко, обязательно.

– Почему нас заставляют все это терпеть? Я хочу быть мальчиком, я хочу гулять, ходить в кино, я хочу просто жить!

Как ей было ответить на этот вопрос? Рассказать вновь про Еву и первородный грех? Нет, она была уже не из того поколения, чтобы воспринимать это за чистую монету. Сказать, что жизнь несправедлива? Что она родилась женщиной и это уже никак не исправить? Я не знала, что ответить, и просто сказала:

– Я тоже очень хочу жить. Жить, как мы жили раньше, проводить время с тобой и с папой. Гулять, отдыхать, ездить в отпуск на море.