Летняя ночь для двух одиноких сердец

Я старалась изо всех сил угодить им и их желаниям. Они искренне верили, что я вырасту той, кем они загадали: веселой, творческой, открытой. Свободной от комплексов и других человеческих предрассудков. Записали меня в кружок танцев, в школу маленьких художников, читали каждый вечер замечательные детские книги, которые я любила слушать и уплывать в вымышленные миры писателей. Разговаривали со мной, веселили, любили и часто обнимали. Очень часто. Так продолжалось до семи лет.

Пять лет они были непреклонны.

Пять лет выдалбливали, кусочек за кусочком, гранит моего молчания, моей отстраненности.

Безуспешно.

Я не могла – но хотела! – стать другой. Потому что я такая. Такой и примите.

Не приняли и ничего не сказали.

Приемные родители отстранились от меня – дали свободу. Полную свободу, подарившую крылья, с помощью которых я упорхнула ввысь. Летала, летала. Не ведая, что пути обратного нет и не будет. От этой истины крылья вспыхнули, обожглась душа. Почерствела. Скукожилась. Неполноценность нависла черной тучей, закрыла солнце – свет. Я снова потеряла Богов. Я потеряла путь, себя, мир. Я замкнулась еще больше, загнав себя в болото. В котором вязла, увязала.

А потом меня толкнули в школе.

Прогноз врачей был неутешителен. Перелом позвоночника в шейном отделе с частичным повреждением спинного мозга. Была на волоске от смерти, говорили мне врачи, повезло.

Повезло.

Бог миловал.

Правда, тараторили они, повреждения настолько серьезны, что встать с постели уже не получится. 99 процентов, что до конца своих дней мне лежать и не двигаться, быть овощем.

Я не кричала, не плакала, не истерила. Просто я не поверила врачам и улыбнулась им и приемным родителям. Мария не выдержала, разревелась, убежала, пошатываясь из стороны в сторону. Владимир стоически держался. Настоящий мужчина. Смелый и гордый. Любила его по-своему. По-особому. Только вот он не почувствовал. Не прочувствовал.

– Дочь, ты как?

Я кивнула. Это значило, что все хорошо.

– Не сдавайся.

– Не сдамся.

Он поцеловал меня в лоб и ушел. Надолго ушел. Убежал от меня. Бросил вместе с Марией.

От меня отказались.

Я не винила их.

Нет.

Только себя.

Лежа глубокой ночью без сна, я мечтала о вечном и зыбком. Мечта обрести покой, умереть, убежать из мира боли и страдания – не самая лучшая мечта для маленькой девочки. Но это была моя мечта. Я молила Бога забрать то, что дал… вырвать сердце, задушить, вспороть живот, вскрыть вены, выстрелить из лука, пронзив тело смертоносным ядом. Мне было все равно как умереть. Главное – сделать последний вздох и выпорхнуть из умершего тела. Стать свободной.

С такими грешными мыслями я провалилась в сновидение, которое перевернуло реальность вверх тормашками. Сновидение изменило мой мир. Меня. Мою жизнь и судьбу. Все…

* * *

Во сне я лежала в высокой траве, в которую затесались одуванчики с белыми куполами. Дивно пели сойки, спрятавшиеся в вязах.

Я потянулась, зевнула и, как по взмаху волшебной палочки, встала на ноги. Не чувствуя боли, скованности в движениях…

Засмеялась.

Смех был другим.

Лучше.

Со слезами на глазах я бежала по зеленой поляне, подпрыгивала на ходу.

Испив воды из журчавшего ручейка, я изрядно подивилась своему отражению. Некогда миловидное личико трансформировалось в личико маленькой принцессы с большими голубыми глазами, аккуратным носиком, пухлыми щечками и губками-бантиками, растянувшимися в милейшей улыбке. А какие у меня были волосы – просто загляденье! Длинные, волнистые, вьющиеся на кончиках, цвета пшеницы.

За столпами вязов моему взору открылась деревня, спрятанная среди зеленых холмов, которые прятались в белесоватых прядях облаков.

Деревня была небольшой, но уютной. Десятка три домиков с соломенными крышами, побеленными стенами и ухоженными садиками, огражденными литыми заборами. Белоснежная церковь с одиноким куполом, пронзающим клинком небо; рядом – двухэтажное деревянное здание. Несколько мельниц возле русла узенькой змейки-реки; их колеса вальяжно и нехотя крутились. На западе раскинулся парк, который обступали молодые березы: в центре красовался работающий фонтан, украшенный по периметру красным маком; то тут, то там были установлены скамейки с газовыми фонарями. За парком – на окраине деревни – было кладбище, где надгробные малахитовые камни сливались с травой.

Когда я спускалась по холму, встретила седоволосого старца, одетого в длинную рубаху, подпоясанную ремешком. Он глядел на солнце, опираясь руками на изогнутый сверху посох; недалеко от него паслись козы. Старик тяжело дышал, хрипел.

– С вами все хорошо? – спросила я, щурясь от солнца.

– А как может быть иначе? – он обернулся и пристально посмотрел в мои глаза. Изучал. Долго. – Как странно, ты так похожа… жаль, мои глаза меня подводят.

– На кого я похожа?

– На дочь Основателя.

– Основателя?

– Ты не знаешь Основателя?

– Нет.

– Значит, не местная, – он подошел ближе и спросил. – Можно тебя попросить выполнить одну просьбу?

– Вы не сделаете мне больно?

– Я? – он хрипло засмеялся. После смеха старика настиг сильный кашель, от которого он побагровел, а желтоватые глаза налились слезами. – Ох! Ну и насмешила ты меня, девочка. Такое сказать про старика, который и муху убить не может. Потому что считает, что каждая тварь имеет право на жизнь. Это к сведению. И по поводу просьбы: повернись спиной, собери волосы в пучок и обнажи шею. И не спрашивай зачем.

Я сделала, что просил меня старик.

– Не может быть! – прошептал он и провел холодной, шершавой рукой по родимому пятну, бравшему начало со спины и, ширясь, поднимавшемуся до самого затылка. – Ты – она!

Я обернулась. Старика покачивало, он выронил посох из рук и рухнул на колени. Прямо в мои босые ноги.

Трижды преклонился.

– Что вы делаете? И кто я?