Арехин в Арктике

– То прежде. Сколько нужно лет, чтобы жёлудь превратился даже не в дуб, а в дубок? А нам нужно завтра, сегодня, а лучше вчера. Нет, семечки, только семечки и ничего, кроме семечек – таков сегодняшний лозунг. Жёлуди оставим до лучших времен, – Троцкий обошел стол заседаний, подошел к Арехину и, глядя в глаза, пожал руку. – Значит, Ильич поручил вам проверить чистоту нравов ближнего круга?

– Задача была поставлена иначе, – ответил Арехин.

– Ну ещё бы. Владимир Ильич мастер ставить задачи: решая основную, решишь ещё дюжину, и потом думаешь, а какая, собственно, была основная-то? Девицу освободить, змея убить, меч-кладенец в деле проверить, поле вспахать, царя в котле сварить? Так что же привело вас сюда, Александр Александрович?

– Рука рыболова, что ж ещё. Я кто? Я червячок на крючке, ну, живец. Мое дело хвостиком побойчее вертеть, или плавниками. И смотреть, кто меня первый съест.

– Значит, вы тоже думаете, что Ленин ищет преемника, – довольно усмехнулся Троцкий. – Вопрос лишь, зачем он его ищет.

– Это вне моей компетенции, – ответил Арехин. Лукавить с Троцким было бесполезно, тот видел на два аршина вглубь.

– Понятно, что вне. Да такого человека, в чьей это компетенции, и на земле-то нет. Это, скажу вам откровенно, даже сам Ильич ещё не знает, что ему с преемником делать: к сердцу прижать или к чёрту послать. В этом-то и прелесть нединастической системы: наверху непременно окажется сильнейший. Проблема лишь в том, по каким критериям будет выявляться сильнейший. Мне почему-то кажется, что не по статьям и брошюркам, не по вкладу в общемировую теорию марксизма. Но я отвлёкся, – спохватился Троцкий. – Если вы пришли ко мне, значит, я вам зачем-то нужен?

– Нужен ваш совет, ваше мнение.

– Вы знаете, Александр, и в шахматах, и в сыске я совершенный профан, – едва сказав это, Лев Давидович почувствовал, что получилось банально, и тут же поправился:

– Что ж, спрашивайте. Чем смогу…

– История с поддельными лекарствами… Мне поручили ею заняться. Что, по вашему, стоит за этим?

Троцкий задумался только на мгновение.

– Тут два отдельных вопроса. Во-первых, лекарства. Это удар по многим. Оставшись без нужного средства, доктор Джекил окончательно превращается в мистера Хайда. Представьте, у человека активный сифилис, он гниёт заживо, и гниёт быстро, его обнадёжили, пообещали наверное, и тут – пшик, солёная водичка на сифилитические язвы. То же и с героином: ведь многие пристрастились, многие…

– С героином?

– Вам не сообщили? Героин, кокаин и противосифилитические препараты – больше никаких лекарств в заказе нет. Итак, человеку нужен героин, он задыхается без героина, буквально выходит из себя. И тут ему мягко намекает, что если он проголосует так-то и так-то, он получит требуемое. Чуть-чуть. До завтрашнего голосования.

– Признаться, для меня это ново.

– Не стану преувеличивать, доля зависимых от героина среди вождей выдающихся не столь уж велика, да и есть у них запасец на крайний случай. С вождями видными дело похуже, и запасов практически нет. С рядовыми же обладателями решающих голосов… – Троцкий махнул рукой, представляя Арехину домыслить остальное самому.

– Но вместо героина возможно использовать морфин, на худой конец, опиум…

– Используют, ещё как используют. Но качество не то. Словно вам променять ваших знаменитых рысаков на старую крестьянскую конягу. Да и юг с востоком, где растут волшебные цветы, далеки. Во всяком случае, монополия на героин есть если не решающая, то довольно веская гирька на весах политической борьбы сегодня. Второе – назначение виновных. Из-за секретности закупка была разбита на несколько частей, и люди работали разлаженно, не зная общего плана. А планы, что планы, гладко на бумаге. А в жизни кто в лес, кто на крест. Где пошло не так? Да везде пошло не так. Сначала ставку делали на «Байер», фирму солидную и, кстати, создавшую пресловутый героин. В современной Германии три миллиона рублей золотом – сумма совершенно фантастическая, и мы могли бы получить самые выгодные условия, включая изрядный пакет акций самого «Байера». Но нет, Германия слишком на виду, решили умные головы. И обратились к второразрядной, даже третьеразрядной швейцарской фирмочке, потеряв на этом половину, если не больше. Списали на неопытность. Ну, и так далее… Но всё-таки главные ответственные – это Наркомвнешторг и ВЧК. Точнее, Красин и Дзержинский. Но Красин теперь в Лондоне, дела ведет Лежава, который передоверил дело Птыцаку, тот кому-то ещё, каждый же ведет сотни дел, и не в одиночку, а с сотнями же помощников.

И тут второй вопрос: почему это дело поручили вам. Почему вам, а не чекистам? Думаю, вы точно оценили свою роль: живец. Кто на вас клюнет, тот героин и экспроприировал. Чекисты же могут быть заинтересованной стороной, да что могут, они в любом случае заинтересованная сторона, потому доверять им поиски рискованно.

Вот и все, что приходит мне в голову, – с нарочитой скромностью закончил Троцкий.

– Выбирать между Лениным и Дзержинским… – начал было Арехин.

– Выбирать никто не даст. Да и вам это ничего не даст. Что первый, что второй – такие акулы, по сравнению с которыми вы, Александр, не пескарь конечно, но окунек на полфунта, не больше. Вот и ведите себя по-окунячьи: плавайте неглубоко да хватайте зазевавшихся плотвичек и пескарей. И все будут довольны. А вы по-прежнему будете живцом, а не мертвецом, простите за глупый каламбур.

Арехин не ответил, всем видом показывая, что ждёт продолжения.

– Разве что вам самому захотелось стать видным, а потом, не боги ж горшки обжигают, и выдающимся партийным деятелем? Но тогда вам особенно следует блюсти осторожность: старым вождям не нужен рыцарь, побеждающий дракона. Нужна собачка, приносящая тапочки. В любом случае вас будут использовать втёмную. Точнее, уже используют втёмную. А кто, почему – возможностей, как в калейдоскопе.

– Ленин?

– Ильич всех использует явно, ему втёмную не к лицу. А вот остальные… Дзержинский, Красин, Зиновьев, Каменев… Даже я, во всяком случае, теоретически, не выпадаю из этого ряда. Очень, знаете, недурно было бы иметь под рукой сотню-другую голосов на съезде. Впрочем, насчёт сотни-другой я, пожалуй, загнул. Осторожность и скромность. Войдёте в силу, тогда и начнете рвать и метать, а пока давайте лучше чаю выпьем. У меня по расписанию – чайная пауза.

На этот раз от чая Арехин не отказался. Сулико Лазаревна принесла на подносе чайник, пару чашечек, сливочник, тарелку с венским печеньем.

– Что делать, борьба за власть есть непреложное свойство активных натур, – вёл разговор Лев Давидович. – Марат был на ножах с Робеспьером, Цезарь с Антонием, Ромул с Ремом. Куда не глянь, всюду видим стремление сосредоточить силу в одной точке. В себе. И потому ситуация, когда вчерашние соратники становятся сначала соперниками, а потом и врагами, является неизбежной, простите за банальность. Но это никак не влияет на общий ход революционного процесса, выдвижение новых и новых лидеров есть шпоры революции. Так что, боюсь, все мы кончим либо как Робеспьер, либо как Марат.

Кстати, вспомнил забавный случай. Гуляем мы по Парижу, я, Ильич и Бухарин – согласитесь, начало анекдотическое. Подкатывает к нам гадалка и начинает напускать туман, мол, вижу то, вижу сё, а позолотишь руку, увижу совсем ясно. Руку золотить мы ей не собирались, тогда она сделала хитрый ход: погадаю троим по цене одного. Ладно, решили мы, пусть. Бухарину она предсказала смерть от пули, и даже место указала – затылок. Николай Иванович побледнел, разволновался, спрашивает, кто ж его так, враги, интервенты? Нет, отвечает гадалка, русская женщина, комсомолка, по приказу друзей. Ваших ближайших друзей. Потом пришла моя очередь. Мне она предсказала смерть от холодного железа, и опять по решению ближайших друзей. Тоже указала на затылок. Верно, на гильотину намекнула, но я решил не уточнять обстоятельств. Ильич же решительно повернулся, так она ему в спину крикнула, что он вообще не умрет в этом веке, но жизни из него высосут предостаточно – и опять-таки указала на затылок. Чушь, глупость, а прогулку испортила. Что самое удивительное – никаких комсомолок в то время не было, и слова-то такого не было. Вот… Настроение паскудное. Потом мы это поправили пивом. Тогда Ильич ещё любил пиво…

Чай был выпит, печенье съедено, пришло время прощаться.

– И последний совет: если вас посылают в Женеву, возвращаться не торопитесь. Если, конечно, не мечтаете занять пост видного деятеля. Очевидно, что вы ничьей креатурой не являетесь. В таком случае очень легко стать общим врагом. Вы в бильярд играете? – вдруг спросил Лев Давидович.

– Нет.

– Я тоже нет. Но люблю смотреть. Настоящий мастер бьет по одному шару, чтобы тот задел другой, а другой скинул в лузу третий. А вы представьте партию, где таких мастеров с десяток, и у каждого свой кий, и бьют не по очереди, а кто смел, тот и смёл. Оно вам нужно?

– Я подумаю, – серьёзно пообещал Арехин.

– Непременно подумайте, непременно. И крепко! А Владимиру Ильичу передайте, что я целиком разделяю его мнение: Германия полыхнет так, что небесам станет жарко, полыхнет всерьёз и надолго!

Последнюю фразу Лев Давидович сказал при открытых дверях, и все, ожидающие встречи с ним, а сейчас их было более дюжины, поняли: был у Троцкого человек от Ленина, и они не просто чаи гоняли, а обсуждали международные дела.

Арехин прошёл через комнату ожидания, и все следили за ним, как за ангелом смерти и жизни. В таком вот порядке.

Он прошел коридорами, спустился по лестнице, по пути заметив, как изменилась погода. Из ясной и солнечной она вдруг стала тёмной. Небо, совсем недавно лазоревое, вдруг словно выключили. И солнце скрылось за тучу, как прелестная испанка за тяжелую черную штору, а если выглядывало, то не светить, а жечь.

И Фоб с Деймом выросли на пару вершков, и смотрелись демонами преисподней. Но больше всего удивляла улица, вдруг обезлюдевшая и притихшая, лишь ветер шуршал редкими бумагами по тротуару – сорванными с тумб листовками и клочками совсем старых газет.

Гроза собирается? Он вскочил было на подножку коляски, но промахнулся. Ещё раз – и опять промахнулся. Пришлось взбираться неспешно, помогая обоими руками. Сел. Вдруг захотелось отгородиться от всего.

– Занемогли, Саныч? – спросил Григорий. Если Григорий зовет его «Санычем» – дело серьёзное. Полностью, Александром Александровичем, Григорий называл его в обстановке полного благополучия. При благополучии неполном именование сокращалось до Сан Саныча. В случае же опасности оставался один Саныч: в бою, мол, каждая секунда дорога, а Саныч в пять раза короче, чем Александр Александрович. Арехин проникся доводами Григория (в боевой обстановке – Грини) и спорить не стал. Спорить с человеком, два года служившим бок о бок с Нестором Махно и раненым только трижды (с Махно Григория разлучили сначала сыпной тиф и окончательно сестра милосердия Нюша) было неразумно. Если Саныч спасает от пули – то пусть будет Саныч.

– Устал немного, Григорий, – ответил Арехин, одновременно показывая, что неприятностей не видит.

– Вот и я устал. Пять минут назад хоть бегом до Коломны готов был, а вдруг сдулся. Понадеялся, что болею, а как увидел тебя, понял – глаз это.

– Сглаз?

– Можно и так, но у нас говорят глаз. Сейчас нас убивать начнут.

– Прямо сейчас?

– Ага, готовься – Гриня тряхнул вожжами, и кабриолет покатил по улице. И катил он иначе, неровности мостовой выросли вдесятеро, тряска болью отдавала в голове. Но он приготовился: одно то, что подумалось «Гриня», было симптомом чрезвычайным. Поднял верх кабриолета, откинулся вглубь.

Проехав три квартала, экипаж свернул к Новым Пустырям.

– С чего бы? – спросил он Гриню.