Зимний мальчик

– Откуда они взяли мои стихи?

– Во-первых, опера. Во-вторых, есть такая библиотека, Ленинская. А в-третьих, но самое главное, стихи хорошие, отчего ж и не прочитать?

– Хорошие?

– Я это тебе ещё когда сказал. А сейчас и поэты-лауреаты подтверждают. Так что не сомневайся. Хорошие.

О том, что есть и в-четвертых, что поэтов попросила дать рекомендацию Галина Леонидовна, я умолчал. Галине Леонидовне (и в этот раз она тоже просила называть её просто Галей, все мы братья и сестры в искусстве) опера и в самом деле понравилась, и не только потому, что в Политруке она видела отца, а просто – музыка хорошая, и слова тоже. Это она сказала – «музыка хорошая, и слова тоже».

Ольга вдруг нахмурилась:

– Опять будут говорить – папина дочка.

– Кто будет?

– Да все.

– Ну и что? Папина, да. А ты хочешь – ни в мать, ни в отца, а в заезжего молодца?

– Ты не понимаешь!

– Ага, конечно. Сами мы не местные… В общем, плюнь и разотри. Стихи ты сочинила? Ты. Так что это папенька твой может гордиться, что у него дочка – поэт. И ещё – я о земном. Машину купишь, не как дочка, а как член Союза Писателей, у них своя очередь. Коротенькая. И не на папины деньги, а на свои, заработанные. Не нравится «Волга» – возьмешь «Жигули», они и в управлении легче, и хлопот с ними, считай, никаких.

– Вам, мальчикам, лишь бы автомобильчики, – перебила меня Ольга, – а я вот посмотрю, как ты станешь на занятия на «ЗИМе» ездить.

– По правилам дорожного движения.

– И тебе не будет неловко? Все на трамвае, а ты…

– Не будет.

– Посмотрим. Ладно, а ты сам вступил в Союз Писателей?

– Зачем мне, я не писатель.

– Ну, композиторов.

– Я уже три года в Союзе Композиторов.

– Правда? С пятнадцати лет, получается, ты композитор?

– Ну да. Я в пионерах кантаты писал, оратории, даже симфонию накатал. Думаешь, я оперу с коленки сочинил? У меня, брат Ольга, опыт.

Так и было. Сочинял. А потом как отрезало. И только сейчас ожило. Даже не знаю, почему. Говорить об этом я не стал, мои тараканы – это мои тараканы.

Тут пришла постовая сестра:

– Ольга Ивановна, сейчас профессорский обход.

Я и откланялся.

С таксистом я расстался у железнодорожного вокзала. Хватит, накатался. Буду как все. Электричкой, трамваем, ножками.

По дороге со станции меня остановил милиционер. Незнакомый. Не сказать, что я вообще близко знаком с милиционерами Сосновки, отнюдь нет, но в лицо-то знаю. И они меня. А этого не знал.

– Сержант Павлов, – представился он. – Ваши документы.

Обыкновенно я хожу безо всяких документов. Но как раз сейчас они были с собой – я ж из Москвы вернулся.

Сержант внимательно пролистал паспорт.

– Живёте…

– Солнечная, тридцать один, – сказал я.

Он сверился со страничкой прописки.

– Уезжали?

– Да, неделю был в Москве.

– Это хорошо, – он козырнул, возвращая паспорт.

Однако.

По пути я зашел в магазинчик. Хлеба купить. Нужно бы и всякого другого, но руки заняты: портфель, чемодан. Хлеб, половинку круглого, я положил в авоську, буду нести вместе с портфелем. Можно было бы и в портфель, но хлеб духовитый, горячий. Что пропахнет портфель, не страшно, а вот измажет – нехорошо. Дедушка не любил неопрятности, и эта нелюбовь отчасти передалась мне.

На выходе из магазина встретился почтальон.

– Вам письмо заказное, – сказал он. – Вас не было, я его в ящик бросил, вместе с прессой.

– Ладно.

– Видели уже, сколько милиции в Сосновке? – спросил он по праву почтальона. Почтальон, он если не всеобщий любимец, то всеобщий знакомец.

– Видел одного милиционера, – ответил я.

– Их много. Из Черноземска.

– Что-то случилось? – задал я ожидаемый вопрос.

– Так ведь пока вас не было, в Щукино ещё двое пропали. Дети, восьми лет.

Щукино – посёлок в шести километрах по железной дороге.

– Вот Андрей Николаевич – по праву почтальона он звал первого секретаря обкома запросто, по-родственному, – и распорядился. Кровь из носу, а отыскать мразь, и быстро.

Я не ответил. Что отвечать-то?