Детство

Лаковые сапоги, ето само собой, но если собственноручно сделанные, так и вообще – ого! И родне из мешка вывалить…

Попавшийся под ноги скользкий булыган заставил меня оскользнуться и мало не упасть. Помахав руками и почертыхавшись всласть, пошел дальше.

… вывалить родне.

А зачем? Я остановился и отошёл к стене дома, задумавшись. Откуда мысли ети чудные? Хотел ведь по умственной части идти, для тово и книжки читаю. А тут такая… ейфория! Как же, сапожником стать могу!

Кому я што доказывать собрался? Дмитрий Палычу? Родне? Годков етак через десять, встречу мастера своево бывшего, да буду в одёжке господской, ето да, доказал!

Вот же… психология!

Глава 38

Он! Меня ажно испарина пробила, несмотря на холодный порывистый ветер, пробирающий мало не до самых косточек. Картуз поглубже натянул, чуть не по самые плечи, воротник поднял, голову в плечи вжал, да и ну следом!

Идёт, погань такая, в шинелке гимназической щегольской, из самолучшево сукна, да с товарищами весело переговаривается. А подрос-то как! Небось не пойду сейчас с ним на кулачках без кастета, потому как мало не мужик стал.

Был-то былиночкой прыщеватой, дрищ узкоплечий да бледный, а тут на тебе! Вымахал чуть не голову вверх, да вширь чуть не вдвое. В возраст вошёл потому как, падла такая, даже прыщи почти на нет сошли.

Один из гимназистов, невысокий коренастый пухлик татарсково вида, сразу почти отделился. Рукой махнул, да и пошёл восвояси, не оглядываясь.

Вольдемар с товарищем на конку пошли, ну и я следом. Мыслей в голове нет, только опаска, злоба ярая, да азарт охотницкий, будто берлогу медвежью выискиваю, или по волчьим следам иду с ружьём. Кручусь вокруг да около – так, штобы из виду не отпускать, но и на глазах не мелькать.

На витрины поглазел, у тумбы афишной все буковки не по разу перечёл. Представления театральные, цирк, выступления гипнотизера. Раз перечёл, второй, да начал уже буковки пересчитывать – сколько там «А», да сколько «Ш».

Подъехала конка, и я уж было думал, што придётся цепляться сзаду, што дворники и городовые шибко не любят и гоняют со свистком. Но нет! Прошли гимназисты мои вперёд, ну я и следом – юрк! Не к ним, знамо дело, на задней площадке встал, где и отведено место багажу и не так штобы чистой публике.

Билет взял, как и положено, и ажно до самово конца. А Вольдемар, зараза такая, через две остановки взял, да и вышел! Ну ето надо же?! Из-за двух остановок на конку лезет, вот людям денег некуда девать!

Соскочил следом, да сразу и в сторону, подальше от конки, вроде как и не был. Смотрю, пошёл гимназистик мой к доходному дому, да видно сразу, што не бедные люди квартиры здесь снимают.

Дёрнулся я было за ним, да и остановился. Дворник потому как. Сразу начнётся – чаво надо, вшивота?! К кому? Какой-такой гимназист?! Откель ты ево знаешь, пащенок?! Да и доложит непременно, што интересовался подозрительный типус, то бишь я.

С досады чуть воротник не исжевал, всё вокруг крутился да подходы искал. А потом плюнул, да и на Хитровку потрусил неспешно, перепрыгивая весенние ручьи, подсыхающие помаленьку под жарким солнцем и порывистым ледяным ветром.

Шёл пока, в голове всякое крутилося. Не мысли, а так – воспоминания вроде. Раз за разом в голове прокручивалось – то как я напротив Вольдемара етого стою, готовый на кулачках биться, то тётушка евонная с полицейским. Сам себя так накрутил, што серце бухало хуже, чем от нескольких чашек кофея, ну то есть кофЭ.

– Чево такой смурной, Егорка? – Поинтересовалась знакомая проститутка, выползшая на площадь не ко времени. Сонная, тёплая, широко зевающая.

Добрая она баба, участливая, да вот в жизни не свезло. Была горнишной, да заартачилась, когда сынок хозяйский юбки ей задрать восхотел.

Оно всякому понятно, што горничные тово, для хозяйсково удовольствия тоже, а не только для работы. Но тогда обговаривают отдельно при найме – жалованье там побольше иль ещё што. Ну иль после, если взыграет ретивое у хозяина, то подарочки дарятся, намёки следуют. А тут просто – раз! И юбки дерут. У девицы-то. Вот и тово, сопротивлялася с перепугу, дура!

Ну и пошло-поехало – у барсково сынка обидка заиграла и гонор дворянский, а у девки в жизни началась полоса неприятностей, закончившаяся жёлтым билетом. Жалко её! Ну да тут таких много, кому баре своими хотелками жизнь испортили.

– Так, – Дёргаю плечом, – встретил человека нехорошево, да посмурнело на душе.

Крутился так по Хитровке, сам не зная зачем. Ни почитать сесть, ни физкультурой позаниматься, всё не то! Всё не так! Только Вольдемар етот чортов перед глазами.

А потом наткнулся глазами на мальчишек знакомых, и ажно стойку сделал. Стою, не шелохнусь, мысли сбить боюся. Чево, думаю, замер?

Мальчишки как мальчишки. Не побирушки, не огольцы, но и не тово, не так штобы законопослушные. В стайке их с десяток, от восьми годков до примерно тринадцати. Федька, который старший у них, и сам точно не знает, сколько ему.

Слежка за кем надо… ну точно ведь! Не знаю ещё, зачем, но вот ей-ей, надо всё превсё выяснить! Вольдемар етот чортов, тётушка евонная, через которую и пострадал, ну и вообще.

Подошёл к ним, поздоровкался, семечками угостил и головой так в сторону.

– Отойдём!

Отошли всей стайкой, да и присели на корточки, ровно воробьи, но младшие чуть поодаль.

Дело есть, – И шелуху наземь роняю, – денежное, но непростое. Вопросов лишних не задавать.

– По нашему профилю? – Вопрошает Федька. Он парень грамотный, начитанный и очень неглупый. Потому и выбрал такое дело, што вроде как всем нужен, но в сторонке и без крови.

– Проследить, – И червончик золотой подбрасываю, – аккуратно настолько, насколько ето вообще возможно! Штоб ну ни капельки подозрений!

– Аккуратно, ето к нам, – Кивает Федька, и рукой так раз! Перехватил червончик. Согласился, значица.

– Есть, – Говорю, – человечек один, так проследить надо. Где живёт, кто родители, братья-сёстры, тётушки-дядюшки, кто чем занимается. Чем больше накопаете, тем лучше.

– Сложная работа, – Хмурится Федька, – маловато червончика-то!

– Для начала о самом человечке узнайте, да о ево окружении ближайшем, а дальше и будем разговаривать о дороговизне, да што вот прям серьёзно знать надобно, а што и нет. Вы мне объясните, я другим, ну и там видно будет.

Зачем я приплёл, што не сам заинтересован, даже и не знаю. Но чую, што не зря. Федька сразу подтянулся так, серьёзным стал – помнит, што с Иванами знаюсь, вот и подумал… што-то там своё. Ничево, зато и рот лишний раз не откроет. Ни сам, ни мальцы ево. Они и так-то молчаливые, но пусть.

– Пойдёт, – Кивает солидно, – Уговор?

Руки пожали, да и описал я ему словесно Вольдемара. Возраст, в какой гимназии учится, в каком доме проживает, физию приметную. Найдут!

Филеры хитровские, не мешкая, сразу за дело и взялись. Были, и нет, только брызги из-под ног.

Успокоился малость, но всё равно дерганный. Дай, думаю, пройдусь по знакомцам своим хитровским, пообщаюсь. Не так штобы тянет шибко, но и на месте не сидится. До самово вечера так визиты вежливости наносил, с людьми общался. Там словечко, здесь. Дипломатия, значица.

Да и началось в голове што-то вертется такое, поетическое. То есть не моё поетическое, а будто слова вспоминаю. Ну, из будущево! Где-то што-то слышал или видел, или… не помню!

Вернулся во флигель, да и отмахнулся от Максима Сергеевича с его историями.

– Не до вас, – Говорю, – сударь мой любезный! Посетила меня муза с визитом незваным, так что сердечно прошу прощения, но я сажусь творить. И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута – и стихи свободно потекут[75 - Пушкин. Закон такой, положено отмечать, кого ты там цитируешь, так что подстраховываюсь)].

Цитирование великого поета вроде как убедило, но не всех. Слышу только, как судья бывший шипит такому непонятливому:

– Закройте свою пасть, Аристарх Романович! Из-за вашей непонятливости Егор Кузьмич может и не пойти нам завтра навстречу с опохмелом! Охота вам по утреннему ледку, да на подгибающихся ногах, самолично за водовкой спешить?

Сижу, черкаю карандашом по бумаге, да вспомнить песню пытаюсь. Больно она под севодняшнее настроение подходит – так, што вот тюль в тюль! Вспомнилось почти всё, только несуразности из будущево выкинул. Воркута какая-то, Магадан…

Написал, да и понял – оно! И душа требует. Вышел на улицу, а там только свои да наши, чужинцы все разошлись, потому как дурных нет – по тёмнышку на Хитровке ходить.