Дипломная работа

– Могёшь, – весомо подтвердил Илья, снова зарывшись в вазу, где навалом лежало с десяток видов конфет.

– Ты, ты! – закивал Адамусь, – Не замечал? На заводе улыбочек твоих пуще выговоров боятся! Ну-кась, представь, что ты того молодого, как его…

– Жерома, – подсказал Санька, шурша фантиком наперегонки с Ильёй.

– Во, его! – закивал Ивашкевич, – Да не мне! Перед зеркалом!

Послушно встав перед трюмо, старательно представил, что стою перед молодым и самонадеянным парнем, и…

– … в морду хочется сунуть, – констатирую удивлённо, – себе же, а?! Думаешь, стоит растиражировать?

– Ещё как! – убеждённо отозвался брат, – Ты только представь, если нужному человеку, да в нужном месте! До мурашек пробирает! Если уже наскипдарены, то и сунутся к тебе со скандалом – на раз-два.

– Так улыбаться надобно, штобы никто не видел, – педантично уточнил литвин, – помимо него, разумеется!

– Ну, не знаю… – я потёр губы, будто снимая ухмылочку, – тут же, ети, талант нужо?н!

– Гадостную такую, эт да, – засмеялся Военгский, – но если посольские и те, ково знают за наших людей, начнут улыбаться при встречах с ненашими? А! Здесь, кстати, анекдотцев можно серию пустить, попошлее, оно тогда улыбочка сама и будет лезть.

– Есть такое… – чуть задумавшись, припоминаю папочку с мелкими гнусностями имперских посольских, лежащую у Матвеева. По мелочи: грехи содомские, выходки пьяные и такое всё… не поощряемое обществом, да попротивней чтоб. Ну и анекдотцами разбавить, да! С карикатурами.

Не я нарушил наше негласное перемирие, и если власти Российской Империи не могут одёрнуть зарвавшихся подданных, а напротив, гласно и негласно поощряют к гадостям, то…

… идей у меня много. Особенно почему-то к слову "Самодержец" похабщины весёлой много в голову лезет.

– Через Жан-Жака можно подойти, – предложил брат, – тесть его… ну, пусть будущий! Он же в издательском деле человек не последний? Воот…

– Подойти-то можно и без Жан-Жака, – возражаю я, – Весь смысл в том, чтобы это была не наша интрига, а пляска на граблях этих… из монархической камарильи.

– А если утечку? Ну… чево-нибудь! – прочавкал брат.

– Жопа слипнется! – прикрикнул я на него, – Хорош конфеты жрать, в самом деле! Как сухарики грызёшь, право-слово! Што за утечка-то?

– Да подумал… последняя, не смотри так! Подумал, што вокруг нас репортёры вьются, да в друзья набиваются, так? Не нас конкретно, а вообще, – помахал рукой с зажатым фантиком Санька, – так почему бы и не слить? Как бы невзначай.

– Идея, – признал я, – конкретика есть у ково?

– Так-так-так… – вытянулся сусликом литвин, подскочив с кресла, – Жопошничество!

– Чево, блять?! – вылупился я ошарашенно на Ивашкевича.

– Жопошничество, – ухмыляясь до треснутых губ, подтвердил Адамусь, – согласно британским традициям!

– Ещё раз, – попросил его, не уловив идеи, – только теперь с пояснениями. Традиции британских школ знаю, переведи теперь на язык родных осин!

– Так вы… – с видом полного превосходства поглядел на нас Адамусь, принимая наполеоновскую позу, – о Пажеском корпусе какие слухи ходят?

– А-а… – хлопаю себя по лбу.

– Бэ! – передразнил он, – Я и говорю – жопошничество! Чуть ли не обряд посвящения при поступлении через порванную сраку устраивают.

– Ну… – начал неуверенно я, – это уже, думаю, вряд ли…

– Я тоже так думаю, – перебил меня литвин, – но ведь есть? Есть разговоры? Пажеский корпус, как рассадник… и далее, вплоть до Преображенского полка.

– А! Понял! Кропоткин как раз в своих "Записках революционера" недавно писал, – я закрыл глаза и начал цитировать по памяти:

"– В силу этого камер-пажи делали все, что хотели. Всего лишь за год до моего поступления в корпус любимая игра их заключалась в том, что они собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Одни камер-пажи стояли в круге, другие – вне его и гуттаперчевыми хлыстами беспощадно стегали мальчиков. «Цирк» обыкновенно заканчивался отвратительной оргией на восточный лад…"

– Считается, – усмехаюсь, – что нравы Пажеского корпуса с тех времён претерпели некоторые изменения в сторону большей нравственности, но если что изменилось, то явно не слишком.

– Г-гвардия! – мотанул головой Санька – по-видимому, слишком живо представив себе услышанное. Ну да, не всегда воображение художника во благо! Сам, хм… такой же.

– Гвардия и МИД, – уточнил Адамусь, – ну и придворная служба, разумеется.

– Кто там ещё… – щёлкаю пальцами, брезгуя произносить вслух некоторые слова.

– Жопошники? – зачем-то уточнил литвин, – Так… дай Бог памяти… за Пажеский корпус могу ручаться, императорское училище правоведенья – слышал, но уточнить надо. Ну и так, отдельные… вплоть до гимназий.

– В прессе даже процесс освещали, – пожал плечами Адамусь, видя моё недоумение, – в… 1883, кажется. Я тогда мальчишкой совсем был, и как раз читать учился – всё, што с буковками попадалось, тащил. Ну и… запомнилось. Я, хм… у батюшки спросил непонятное. Н-да…

– Директор гимназии учеников развращал, не абы кто! – продолжил он, – Бычков, кажется… а вот в каком городе, запамятовал уже.

– Я, когда на Балтийском работал, в эти дела жапошнические не вникал, – раздумчиво начал Военгский, – но и то. Кажись, на Пассаже собирались любители глину месить. Эти, как их… а, точно! "Тётки"! С утра кадеты и прочие воспитанники задницами крутили, а вечером солдаты и мальчишки-подмастерья. На все, значица, вкусы. Тфу ты…

Сплюнув в сердцах ничуть не фигурально, он смущённо затёр плевок на паркете и закрестился быстро, бормоча слова молитвы.

– Я тут подумал, – подал голос брат, – а выйдет ли? Французы-то тоже… тово! В открытую!

– Выйдет! – отвечаю уверенно, как человек, размышлявший над проблемой, – Соль в том, што французское общество в целом относится к педерастам лояльно, а в России – только верхушка! Понимаешь?

– Ещё одна линия для раскола общества? – сообразил Санька.

– Угум. В крестьянской общине это тоже есть. Да есть, есть! – усмехаюсь кривовато, – Сам не сталкивался, но… в общем, глаза и уши у меня имеются – другое дело, что по соплячеству многого просто не понимал. Есть, но отношение сильно другое, и если вытащить эти гадости со дна, да с учётом доминирования староверов в Кантонах, то – сам понимаешь!

– С учётом французских нравов – как по канату пройтись, – протянул Адамусь с сомнением, – как бы парижские педерасты за петербургских не вступились!

– Кажется только! – не соглашаюсь я с ним, – Есть ряд маркеров социальных и психологических, от которых можно отталкиваться. Я, хм… насмотрелся на представителей французской богемы, уверенно могу говорить.

– Если уверен – берись, – пожал плечами Адамусь, переглянувшись с Ильёй, – я… мы пас.

– Пас? Ладно, – соглашаюсь неохотно, – возьму это направление на себя – благо, не основное, а так… в общей канве.

С силой провожу руками по лицу, будто стряхивая липкую паутину, и снова открываю тетрадочку.

– Итак… газеты с африканским житиём, жопошничество, улыбочки… што ещё предложить можете, господа заговорщики?

– По дворянству пройтись, – прищурился Илья, – скока их там в Империи Российской? Один процент населения? И прав – выше головы, а вот обязанностей-то и нетути!