Смешное несмешное

«Л» я не выговаливаю с детства, потому как калтавлю. Отсюда – голе големычное и все беды! Алкаша меня зовут.

Я до сих пол со стлахом вспоминаю, как в детском саду «Телемок» влачи-логопеды пловодили коллекцию моей дикции, заставляли клуглый день плоговаливать тлудные скологоволки, изоблажать цоканье копыт, тлениловать алтикуляцию лечи, но всё безлезультатно.

Они мне всю голову плобили своим клейселом Авлолой, октябльской леволюцией и многоклатным повтолением: «На дволе тлава, на тлаве длова», «Солнце светит ялко, всем лебятам жалко», «Ехал Глека челез леку Нил, видит Глека – клокодил»! Глех смеяться над влачами, но такие улоки, повельте, хуже голькой ледьки!

Спасибо лодной школе и учителям, что научили меня гламотно писать. С тех пол лусский язык я полюбил самозабвенно. Слазу плизнаюсь, от беллетлистики я плосто без ума.

По облазованию я филолог, лаботаю коллектолом в нашей типоглафии, с увлечением пишу лилические стихи, малую и клупную позу.

Лазумеется, знаметитого тлибуна и ялкого олатола из меня, по понятным пличинам, не получилось, но позу я пишу плевосходную, если велить нашим клитикам. Из-за этой локовой любви к стихам и позе я до сих пол неженатый.

Стоит мне только познакомиться с очеледной девушкой, как я слазу задаю ей воплос и машинально сплашиваю: «Вы какую позу любите? Нлавится Вам изящная и плекласная поза Тулгенева?»

Вот так и пликлеилось ко мне плозвище «Нахал». Клестика на них нет! Дулёхи! Ну сплятал от меня Бог букву «л», так что тепель, застлелиться? Недалом говолят «Искусство и лителатула тлебуют желтв!»

Эти «улоды», выговаливающие «л», достали меня своей какофонией. Говолят, у меня комплекс лотацизма с лечью, и чтобы я не гэкал, не виблиловал и не кавелкал слова, мне надо слочно заменить баталейки в лечевом аппалате или подсоединить его челез лозетку к электлической сети (это у них такая шутка юмола).

Экспелты хленовые! Сплашивают, почему я не лодился немым или лилипутом? Плидулки! Я их шутя так называю.

Калтавость – классная фишка, плидает изюминку взлослому мужчине, особый шалм. Не каждому дано глассиловать – это необычно мило и класиво звучит.

Лазве кто-нибудь называет фланцуженок дулами калтавыми? Даже по ящику некотолые диктолы калтавят. Только в лусском балете нет хломых балелин, а на лоссийском телевидении клугом одни полуслепые видеоопелатолы или наплочь глухие аланжиловщики и звуколежиссёлы. И что, опелатолы и лежиссёлы тоже все неженатые?!

Моя Клистинка от меня отвелнулась, нашла себе длугого палня. Тепель лядом нет лодной подлуги, я замкнулся и пелестал велить в свое плизлачное счастье. А у меня, как и у всех моих ловесников, есть чувства, лазум и нежное селдце. Лазве это плавильно делить палней на холошо и плохо выговаливающих букву «л»?

Если вы можете научить человека быть чутким к чужим бедам и жить по совести, но не делаете этого – вы лишаетесь частички самого себя. Я нисколько не сомневаюсь, что настоящий мужчина никогда не позволит себе шутить или смеяться над физическими недостатками кого-либо, и в любой ситуации будет вести себя всегда достойно, а в случае своей невольной вины, вежливо и тактично извинится.

Есть еще немало людей, что само по себе удивительно, но факт остается фактом, готовых без всякого повода обижать кого угодно, не понимая несложною истину, что человек создан не для того, чтобы в его жизни были одни только беды, несчастья и бесконечная душевная боль.

Я еще молодой, мне недавно исполнилось двадцать пять лет, подскажите, пожалуйста, как с моей далёкой от идеала дикцией, найти симпатичную, милую и ласковую девушку? Мне бы хотелось, чтобы мы жили с ней душа в душу, ведь самое важное и необходимое для создания семьи – это любовь и любящий тебя человек, твой надёжный спутник, готовый вместе с тобой идти бок о бок всю оставшуюся жизнь.

Не каждый способен также безошибочно, как это делает талантливый музыкант, извлекая ноты-звуки из своей флейты, озвучивать без изъяна все буквы и слова, но это вовсе не означает, что ваш оппонент обделен интеллектом и музыкальным слухом, мыслит и слышит хуже своего собеседника.

Может он выглядит внешне как-то иначе, не так, как все остальные? Конечно, нет!

Нельзя в людях замечать одни лишь недостатки, дефекты и всё только плохое. Неужели кому-то непонятно еще, что лишать человека вашего общения, так необходимого ему, жестоко! Как и непозволительно безучастно наблюдать за его бесконечными мучениями и видеть, как он постепенно сходит с ума от безысходности и навязчивых болезненных идей, изо дня в день думает о своем изъяне и несчастной судьбе, постоянно слышит от своих коллег и знакомых едкие обидные шуточки по поводу дикции?

Скажите по совести, зачем так цинично, необдуманно и совсем не по-человечески делить всех людей на «инвалидов» и «аполлонов»? У каждого из нас есть душа, все мы живем на одной планете и находимся в одной, не нами созданной лодке, медленно плывущей по волнам жизни в таинственное, далекое и загадочное будущее.

Как бы мне очень хотелось, чтобы наши невидимые и еле слышные колокольчики безостановочно звенели и не давали засыпать глубоким сном нашим заблудшим душам.

Вот видите, как я могу чисто, без запинки и, не фальшивя, излагать свои мысли вслух.

Я хочу, чтобы вы все знали, что я ни на кого из вас не обижаюсь, так как я вас всех люблю, испытываю к вам большую симпатию и надеюсь, что эти чувства, особенно в моих отношениях с девушками, станут взаимными. Давайте не будем забывать, что все мы люди и все мы не без своих слабостей и недостатков. Будьте богаче душой и тогда вы поймете не только мой язык, но и язык немого.

Жизнь везде жизнь

(По Дону гуляет…)

Мы рождаемся с криком, умираем

со стоном. Остается только

жить со смехом.

Виктор Гюго

Самым гостеприимным местом в больнично-поликли-ническом комплексе был морг. Не для пациентов, конечно. Заглядывали сюда вечно занятые сотрудники прокуратуры, приезжали из соседних районов следаки, по делу и просто проведать заходили знакомые участковые в штатском и в погонах, мелькали лица известных в городе оперов и неизвестные лица прочего служивого люда. После праведного и не совсем праведного дежурства торопились поутру в морг особенно «уставшие» доктора.

Привлекало всех это здание не только своей прохладой, удивительной тишиной, но и, самое главное, отсутствием какого бы то ни было больничного или другого начальства. Как метко заметил Достоевский, сидя в тюремной камере, «жизнь везде жизнь», будь то казематы Петропавловской крепости или прозекторские Санкт-Петербурга.

О добродушии хозяина «обители усопших» ходили легенды. Василий Тихонович был патологоанатомом от бога, пользовался заслуженным авторитетом среди врачей, следователей, адвокатов, военнослужащих и всех тех, с кем ему приходилось встречаться по работе или по жизни. Все его любили, но почему-то всем нравилось подшучивать над ним.

Он никогда не обижался, обладал тонким чувством юмора и когда с ним здоровались медики, всегда с улыбкой отвечал: «Ни одной!» В любой больнице не найдется врача, который хотя бы раз не участвовал в «разборе полётов». Жаловались на нашу медицину, и не без оснований, во все времена. Администрация всегда становилась на сторону больных, поэтому оргвыводы следовали один за другим. И лишь на Василия Тихоновича не было «ни одной» письменной или устной жалобы от его «постояльцев». Все врачи ему «завидовали», восхищаясь тем, что в их среде есть доктор со столь безупречной репутацией. И при встрече удивлённо спрашивали его: «Неужели ни одной?»

Но был у него один недостаток, за который его не любили все замужние женщины города. Точнее сказать, было несколько недостатков. Все эти «недостатки» имели вполне мирный вид и представляли собой огромные стеклянные сосуды с совершенно безобидной надписью «СПИРТ». Причем это был особый медицинский спирт, который наша фармацевтическая промышленность выпускает таким способом, что этот чудо-спирт никак нельзя применить без огурчиков, грибочков и, почему-то, селёдочки.

Надо отметить, что по этому принципиальному вопросу никогда не возникало разногласий между представителями различных профессий.

Если наличие спирта в столь уважаемом заведении как-то удавалось объяснить, то изобилие разносолов, закусок и напитков в холодильнике не поддавалось логике и разуму.

Не удивительно, что дежурный офицер РОВД, если для следствия необходим был судмедэксперт, не вызывал Василия Тихоновича в милицию – ему не звонили, за ним всегда приезжали. Его и на этот раз доставили на место преступления, где он долго ходил по комнате, бросая взгляды то на косметичку и губную помаду, то на платье и туфли на шпильках, то на разорванный бюстгальтер пятого размера, то на обнажённую грудь покойной… а затем твердым голосом, не терпящим возражений, подвел итог: «Тело, судя по всему, принадлежит женщине, но это – предварительное заключение». Сыщики мгновенно с ним соглашались и сразу же везли эксперта назад. Ритуал был соблюден.

Но почему-то на осмотр места происшествия всегда уходило времени раз в пять-десять меньше, чем на обсуждение результатов осмотра в кабинете у Василия Тихоновича за обеденным столом.

В одну из пятниц у Василия Тихоновича выдался особенно трудный день. С утра приходилось трудиться на два стола. Хотя число и не тринадцатое, вскрытий на первом столе – в секционном зале – было больше обычного. Радовало лишь то, что трудовой день подходил к концу.

За вторым столом (в служебном кабинете), как и в любую пятницу, сидело много гостей. Особого веселья не было, была какая-то бесшабашность. Нигде так остро, как в морге, не осознаешь бренность жизни, нигде так отчетливо не понимаешь, что жить надо полной жизнью и помнить всегда, что ты Человек – это и есть главное в жизни, её смысл и суть.

Сегодня в морге живых собралось больше, чем местного «населения». Столь удивительное соседство заставляло как-то по-особому смотреть на жизнь, понимать насколько она хрупка, и как легко перейти черту невозврата, за которой вечное небытие.

Если в морге каждый день заканчивался ежедневно, то спирт – НИКОГДА! Наконец к вечеру все стали расходиться. Проводив последнего гостя, Василий Тихонович засобирался уезжать и сам. Но, тут раздался требовательный стук в двери.

На пороге, слегка покачиваясь, стояли лихие лётчики в обнимку с улыбающимися красавицами. Природное гостеприимство взяло вверх над желанием как можно быстрее добраться до дома и лечь спать. Василий Тихонович знал, что быть всё время трезвым в морге неприлично, как и не к лицу среди усопших быть мертвецки пьяным.

Усадив весёлую компанию, Василий Тихонович понял, что он уже не первый час периодически переходит на автопилот, но самое страшное заключалось в том, что и сам автопилот где-то в стельку напился.

Больше медлить было нельзя. Юркий «Запор», надсадно тарахтя и дымя, рванул с места и мгновенно скрылся в темноте за воротами больницы. И тут же по пути следования «Запорожца» всем гаишникам по рации была дана команда: покинуть свои посты и немедленно освободить трассу. Остановить Василия Тихоновича на дороге означало на веки вечные покрыть позором не только себя, но и всю доблестную автоинспекцию. Такое святотатство не могло прийти в голову даже последнему патрульному.

Праздник продолжился без хозяина морга. Летуны были истребителями не робкого десятка (истребляли спирт так, что закачаешься!). Каждый лётчик не понаслышке знал, что поднимать стальную птицу в небо – главное, но и умение после полётов поднять алюминиевую кружку, «чтоб … стоял, а винт вертелся, и никогда наоборот!», тоже чего-то стоит. Иначе не стать настоящим асом.

Преимущество и вкусовые качества медицинского спирта не шли ни в какое сравнение с «волшебным» привкусом родного технического. Что же касается местных светских «дам» (или «не дам?» – «вот в чем вопрос!»), присутствующих в «вечном храме», то особого восторга никто из них не испытывал. Как истинные казачки, они с презрением относились к любому спирту и водке, совершенно справедливо полагая, что лучше домашней элитной браги может быть только сваренный из неё чистейший как слеза девицы самогон.

Ночь выдалась тёплой, звёздной, и как-то по-особому тихой. Такая тишина случается за лето крайне редко, раза два-три, не больше. Не слышны были даже вечно стрекочущие кузнечики и сверчки.

В ординаторских ЦРБ также стояла непривычная тишина, в двери кабинетов никто не заглядывал, коридоры отделений были пустынны, и дежурным врачам грезилось, что это ночное безмолвие будет продолжаться бесконечно долго. И вдруг около часа ночи звенящую тишину разорвало буквально в клочья:

– По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой…