Все цвета радуги. Книга вторая: Большая Степь

В толпе, где все перемещались хаотично, загораживая друг друга, весь процесс разглядеть было невозможно, да и по сторонам Павлик крутил головой, хотя ничего нового, кроме все того же моря мокрой пожелтевшей травы, видно не было. А когда он в очередной раз увидел Макса, тот уже угрюмо взирал на мир одним лишь левым глазом. Правый глаз, как и практически все остальное лицо было туго замотано тряпками; как сейчас присмотрелся Морозов, того же цвета, как платье незнакомой женщины. Стал ли короче у нее подол? Ответить Паша на свой вопрос не смог – трава мешала, и люди. А потом что-то новое почудилось ему в степи. Но, как не вглядывался, ничего обнаружить не смог. Глазами. Но нос явственно ощущал перемены. Какие-то запахи появились.

– Вроде дымком запахло. Не шашлычным, но все же… жилье, наверное, впереди. Может, Каланча все напридумывал? Может, выйдем сейчас к нормальным людям, где полиция, больница… Макс отцу своему позвонит; Ленка – своему папке, он у нее в городской администрации работает. Ага – так эти звери нас к цивилизации и выведут. Жди! К своему жилью они нас ведут. Надеюсь, не людоеды?

Пашку опять затрясло. Теперь уже безостановочно. Он вдруг громко, и неожиданно для себя самого, чихнул. И – словно плотину прорвало. Кругом тоже зачихали, закашляли. Морозов, высморкавшись прямо пальцами, поймал взглядом учителя. Сергей Николаевич растерянно крутил головой. К такому повороту событий он явно не был готов. Да такое вообще вряд ли кто мог представить!

Паше даже стало его немного жаль. Не так сильно, конечно, как себя – чего уж тут врать самому себе, но все же… За этот год, что Сергея Николаевича поставили руководить их классом, сам Павлик резко поменял отношение к учителям вообще. Вот из-за него, такого нескладного на вид, но умного, все знающего, а главное – уважающего своих подопечных, как равных. Это Паша чувствовал, не вникая в подробности; как и все остальные, наверное. Даже Каланча ни разу не съязвил в сторону Сергея Николаевича.

А впереди уже затемнели какие-то точки. И было до них… Павлик тяжко вздохнул. Идти по траве, что разрослась здесь по пояс, да под дождиком, да в первом ряду – чтобы примять немного ее для девчонок, что жались позади к Сергею Николаевичу… Паша себя героем не считал; и про девчонок подумал только сейчас. А вообще-то он шагал впереди, чтобы лучше видеть; вот подгоняло его какое-то чувство. Даже, точнее, надежда – что там, впереди, все образуется. Что их обогреют, накормят, позвонят. И баба Поля приедет, и заберет его с собой. И лечить будет от насморка своими настойками на травах, горькими, но реально изгоняющими хворь.

Жилье в степи предстало перед уставшими, едва переставляющими ноги пленниками в виде каких-то огромных кибиток, стены которых были сплетены все из той же травы. Это Павлик понял, когда они подошли вплотную, и пошли вдоль окружности этой стены – к выходу, или входу, что сейчас было правильней. Даже сквозь эту плотную, туго спрессованную преграду несло неприятным запахом. Павлика никогда не возили в деревню; обе бабушки жили в городе. Но что это так резко пахло скотом, его местом пребывания, он понял. Да и смрад этот не сказать, чтобы совсем не был ему знаком. Так пахло от передвижных зоопарков, что каждым летом оккупировали парки Владимира.

Наконец, толпа остановилась у темнеющего, чуть пугающего неизвестностью входа. Что за звери могли там ждать детей и взрослых? Но и внутрь Паше хотелось попасть – туда, где сухо и тепло. А еще писать хотелось неимоверно. По пути он постеснялся сделать это, как пара других пацанов, а теперь жалел об этом и терпел. Судя по тому, как перешептывались девчонки, наконец-то отлепившиеся от учителя, весь этот комплекс внутренних проблем был и у них. Степняки спешились. Ну, и другие подтянулись – почему-то все взрослые. И это не только он, Паша, заметил. Тот мужик, что помогал перевязывать Макса, пробормотал вполголоса:

– Какой-то стан полевой, что ли? Скотоводы. Юрт не видно, одни эти кошары. Но скота нет. Пасется, наверное, где-то.

Их начали запускать внутрь. По одному, тщательно обыскивая, и отнимая практически все, кроме одежды. Девчонки вскрикивали, и ругались громко, вслух; когда их лапали без всякого стеснения. Некоторые – та же Ленка, к примеру – так вообще матом завернула, таким отборным, совсем по-взрослому. А степняки – и обыскивающие, и наблюдавшие за этим занятием, только громко хохотали. Наконец, и Паша попал в пару сильных, и бесцеремонных рук. Но его обшмонали быстро. Отобрали рюкзачок школьный, а с ним планшет, мобильник и ножик. Хороший ножик; настоящий швейцарский мультитул, на двенадцать лезвий, включая ножницы и шило. Степняк, наверное, не сообразил, что держит в руках настоящее сокровище; бросил его в большой кожаный мешок, который уже заполнился наполовину.

Наконец его тычком в спину втолкнули внутрь. Там, в полутьме, действительно было сухо. И заметно теплее, чем на улице; ветра не было совсем. Но запах сухого помета здесь был густым, настоянным. И под ногами перекатывались какие-то катышки, покрывавшие земляной пол неравномерным слоем.

– Говно, – равнодушно констатировал Пашка, направляясь в дальний угол, – баранов каких-то, наверное.

Вообще-то у круглой в плане кошары, диаметром где-то метров в двадцать, никаких углов не было. Но писать-то хотелось! И не только ему. Рядом пристроился Каланча; еще двое. Потом и несколько китайцев подошли. Хмурых по-прежнему. Паша старался не коситься в сторону – туда, где девчонки образовали свой кружок, закрывая попеременно друг друга.

– Так, – резко, как выстрел прозвучал хлопок ладоней Сергея Николаевича, – запомнили все место, где сейчас стоите. Ну, или присели (он боднул головой воздух в направлении девчоночьих «посиделок»). Вот туда только и ходить. А в этих углах у нас будут, так сказать, спальные места.

Он показал теперь в ту часть стены, что примыкала к выходу, и продолжил:

– И главное – без паники. Сейчас главная задача – выжить. Что бы не случилось, просто выжить. А помощь придет, я уверен!

Вот Паша никакой уверенности не чувствовал. Нет, она была – в том, что его и других мальчишек и девчонок жизнь круто поменялась, и возврата к прежней не будет. А тут еще и тетка, что лечила Каланчу, подтвердила это невольно словами, которые она прошептала на ухо своему спутнику. Слишком громко прошептала, а у Павлика вдруг прорезался необычайно острый слух:

– Мы-то ладно, пожили свое. А что вот с этими ребятишками будет? Их-то за что сюда?

Первую часть этого выкрика души Паша часто слышал раньше, от бабушки Поли. Она тоже частенько смотрела так на него, и друзей, когда они играли во дворе. И от этого воспоминания парнишка проникся вдруг теплым чувством к этой женщине, да и к мужичку тоже, сейчас обнимавшему свою спутницу за талию

– Муж, наверное, – решил он, – дети там остались, внуки, быть может…

Но задавать эти вопросы он, естественно, не стал. Тем более, что Сергей Николаевич уже организовал общественные работы. Дети, а за ними и китайцы – в своей части «спальни» – принялись обустраиваться. Под этим громким словом сам классный понимал единственно возможное для них действо – сгребание в сторону куч сухого навоза.

– Тише, Максим, аккуратнее, – остановил Сергей Николаевич Каланчу, который, к удивлению Паши, первым ринулся в бой за чистоту спальных мест; принялся сдвигать кучи своими башмаками сорок второго размера (сам показывал, хвалился) так рьяно, что его фигура тут же окуталась едким облачком. По крайней мере, Макс и сам без команды рванул оттуда в сторону, и уже ближе к «туалету» расчихался по-настоящему.

Но место все же подготовили. Не стали делить на мужское-женское, просто разбились на расчищенном пространстве отдельными кружками – мальчишки вокруг Сергея Николаевича, и мужика, назвавшегося Виктором Федоровичем, майором в отставке. А девочкам что-то тихо рассказывала его жена, Альбина Александровна, которая по-прежнему работала медсестрой. Впрочем, бывший майор тоже, кажется, где-то подрабатывал. Они были москвичами, и во Владимир приехали к дочке и внукам. Так что Паша тут угадал. И теперь дед с бабушкой тихо радовались тому, что не взяли внучку с внуком на эту прогулку.

Сам Паша привалился спиной к упругой травяной стенке, и незаметно для себя задремал. А когда вынырнул из забытья, в кошаре уже царила ночная темень, и люди вокруг негромко сопели, вскрикивали, а иногда издавали и вовсе непотребные звуки. Он потянулся было сидя, скривился от онемения, которое охватило практически все тело, и аккуратно сполз на пол, ввинтился между телами, вызвав недовольное бормотание сразу двух своих соседей. Здесь было по-настоящему тепло, даже от пола не тянуло холодом. И он заснул теперь крепко, без сновидений.

Утро было тяжелым, беспросветным. Не хотелось вставать, но пришлось – бежать в тот уголок, который уже отгородили непонятно откуда взявшимися тряпками. От ужасного запаха они, конечно, не спасали, но присесть здесь без особого стеснения было возможно.

Потом он опять присел, как вчера, у стены. Дремал, и слушал вполуха рассказ неунывающего Каланчи. Тот – по собственной инициативе, или по просьбе остальных – как раз пересказывал какую-то книжку про попаданцев.

– Лихо как у него там получалось, – неторопливо думал Павлик, имея в виду главного героя рассказа Макса, – но нам такое не грозит. Да мы и не умеем ничего, дети еще. И инструмента с оружием, как у этого героя нет – совсем ничего. Даже ножик последний отобрали. А кормить тут будут?

Он даже встрепенулся, отозвавшись недовольной гримасой на громко заурчавший живот. А кто-то словно услышал его. Павлик почему-то вспомнил вчерашнего священника, и его двух спутников, оставленных в степи. Может, как это когда-то рассказывала баба Поля, и у них появились свои ангелы, или святые покровители, что заставили сейчас дикарей-степняков оторваться от своих дел, и принести им завтрак. Впрочем, эти мысли, которые был способен родить скорее взрослый ум, тут же вылетели из головы, как только до ноздрей донеслись запахи еды. Если быть точнее – жареного мяса. Четверо степняков внесли, чуть не кряхтя, два огромных котла. Обычных, с круглыми донышками, и ножками, приделанными так, что котлы эти не опрокинулись, когда их установили посреди кошары, и из них ничего не выплеснулось, хотя Паше даже с его места у стенки было видно, что обе посудины полны до краев.

– Не пожалели, гады, – невольно похвалил «гостеприимных» хозяев Морозов, – от души навалили.

Он котла исходил такой мощный дух жаркого, что не только Павлик, но и все вокруг едва не ломанулись вперед, к центру их теперешнего жилья, где под одной крышей и без перегородок совместилось все.

– В том числе вот и столовая, – опять совершенно по-взрослому подумал Павлик, – ага – Каланча, как всегда, первый.

Макс действительно вырвался вперед – хотя степняки даже не вышли еще из кошары. Один из них обернулся, сказал что-то, и все четверо засмеялись; как показалось Паше, совсем не обидно. А Каланчу, уже нацелившего свои руки в горячее варево, догнал общий окрик Сергея Николаевича и Альбины Александровны: «Стоять!». Макс замер на месте, и тут же подпрыгнул – это ему в спину впечаталась какая-то посудина, похожая на кружку, только без ручки. Это тот самый смешливый степняк швырнул ее прямо от двери. Кружку тут же приватизировала Альбина Александровна, а Сергей Николаевич встал грудью против потока голодных детей; китайцы пока не спешили.

Павел, вставший за девчонками, увидел, что во втором котле чуть колышется, замирая, вода. Вот из этой посудины женщина, взявшая на время завтрака-обеда власть в свои руки, и зачерпнула осторожно воды.

– Сначала руки мыть, – заявила она безапелляционно, – а ты, Виктор Федорович, сходи, попроси каких-нибудь приборов столовых. Хоть ножей, что ли?

– Да как же я попрошу? – даже растерялся бывший военный, – я же их языка не знаю.

– А ты жестами, жестами объясни, – посоветовала супруга, показывая левой рукой, словно что-то хлебает ложкой.

– Ну, попробую, – пожал плечами бывший майор.

Пока он отсутствовал, очередь на мытье рук продвинулась; так что и Паша этот моцион совершил. А когда повернулся к двери, там уже стоял ее муж с еще более растерянным лицом.

– Даже слушать не стали, – заявил он с обидой в голосе, – посмеялись и все. Велели сидеть тут и не рыпаться.

– Вот видите, Виктор Федорович, – с доброй усмешкой ответил ему Сергей Николаевич, – а говорили, что языка не знаете. Вон как успешно объяснились.

Майор, кажется, даже покраснел – Паше его лицо на фоне светлого пятна двери было видно не очень хорошо. А вокруг раздались смешки, которые перебил – в который уже раз сегодня – уверенный женский голос. На этот раз Альбина Александровна обращалась к китайцам:

– А вам что, особое приглашение нужно? Или вы русского языка не понимаете?

– Не понимают они, Альбина Александровна, – встал на защиту иностранных граждан Сергей Николаевич, – только по-своему.

– Они еще английский знают, – заявила вдруг Ленка Баранова, хвалившаяся на каждом шагу, что знает язык Шекспира, как родной.

Ее, знал Морозов, родители чуть ли не с пеленок дрессировали в иностранном языке. Но вот когда она успела пообщаться с иностранцами?

– А-а-а…, – догадался он, – так они же между собой переговаривались. Вот кто-то и решил, наверное, свой английский показать. А Ленка, настырная, все замечает.

– Ну, тогда помогай, – кивнул ей классный, – зови их сюда.

Баранова действительно быстро затараторила по по-ненашенски, а Пашу опять отвлек Каланча. Вообще-то это Баранова всех отвлекала, а Макс воспользовался, выловил из второго котла здоровенную кость с мясом.

– И не горячее уже, – сказал он, все же дуя на исходящий паром кусок, – фу, не соленое совсем!

Но вгрызаться в мосол не перестал. Ну и остальные подтянулись, встали в живую очередь, которой теперь командовал Сергей Николаевич. Настал черед и Павлика. В котле было еще больше половины, но поверхность, взбаламученная до него, состояла из толстого слоя жира. Вот в него и пришлось Павлику окунуть руку почти на всю ладонь, чтобы зацепить себе кусок. Маленький; по сравнению с первым, Погореловским, совсем крошечный.

– Бери еще, – кивнул классный.