Тайна пролива «Врата скорби». Том третий

Это зрелище поразило аборигенов больше всего. Единственное, на что они, как по команде, скривились, и огляделись, не решившись сплюнуть на идеально чистый пол, так это на язык озвучивания волшебных картинок. Проглотив ком слюны, Дуб недовольно проворчал:

– И тут еврогеи!

Комендант тут же вручил ему пульт, и вождь сам убрал звук, довольно улыбнувшись какой-то мысли. Впрочем, она хорошо читалась на его лице: «Вот бы так же, одним нажатием пальца, закрыть рты тем, настоящим…».

Профессор «коварно» воспользовался хорошим расположением духа, и тем, как тот глубоко вник (вместе со всеми соплеменниками) в историю злоключений Тома и Джерри. А тут еще накрыли стол. Так что Дуб, поглощая невероятное количество деликатесов, которые он, конечно же, пробовал впервые в жизни, и раскатисто хохоча над похождениями кота и мыши, отвечал и отвечал на вопросы профессора, которым не было конца. Романов не успевал строчить в блокноте, и придумывать новые и новые вопросы – в уверенности, что такого благоприятного момента больше не будет. Расслабившийся от обилия еды и заполненный благодарностью за спасение товарища абориген конечно же, совсем не контролировал свою бесконечную болтовню, хитро направляемую профессором Романовым. Так думал сам Алексей Александрович – до того момента, когда Дуб повертел в огромных руках вилку, сейчас больше похожую на четырехзубую зубочистку; действительно сунул ее в рот, чтобы поковыряться в зубах, и остановил вполне серьезный взгляд на ставшем в одно мгновенье растерянным лице профессора.

– А вот это, прохвесор (он так и сказал, четко выговаривая каждую букву), самая главная тайна нашего племени. Если я ошибаюсь, и открываю ее сейчас врагу, ничто не спасет меня от небесного пламени. Так что слушай, большое ухо Полковника Кудрявцева. Слушай и запоминай! Путь, в который пускается каждый из вождей русов, как только очередной «Железный капут» оживает…

Профессор Романов слушал, стараясь не пропустить ни слов, ни интонации. Главное – интонации, и того, с каким выражением лица вождь бросал ему прямо в лицо фразы. Слова… в общем, они и так фиксировались диктофоном, и потом не раз будут прослушаны. Главным было сейчас выделить основное, и Алексей Александрович весь погрузился в этот нелегкий процесс; действительно стал и ушами, и глазами, и умом – не только полковника Кудрявцева, но и всего города. Настолько погрузился, что не сразу заметил, что его трясет за плечо Толик Никитин. Трясет и показывает в угол, откуда из скрытого громкоговорителя, наверное, уже не в первый раз, доносилось сообщение. Точнее, приказ:

– Членам городского Совета немедленно собраться в командном центре. Повторяю…

Сожаления не было, Профессор вполне успел проникнуться великой идеей племени русов; той нелегкой миссией, которую они взвалили на себя.

– Не то что какие-то еврогеи или неандерталы…

Романов, уже на бегу, одернул себя: «Это мысли не мои, а Дуба! Надо возвращаться сознанием на грешную землю. То есть, в командный центр». Он ввалился в зал, тяжело дыша, обогнав в пути и Никитина, и, кажется, Левина с Холодовым. А все потому, что надеялся увидеть родное лицо Тани-Тамары; прижаться к ней всем телом, и ощутить, как толкаются в ее животе две девочки, спешащие вырваться в большой мир. Увы – ни никарагуанки, ни Бэйлы Никитиной в зале не было, как и полковника Кудрявцева, кстати, который единственный мог отдать приказ Совету. Зато был доктор Браун, который, пряча вполне законную гордость – как же, первый человечек родился в городе! – сурово заявил ему, и остановившемуся за спиной тяжело дышащему трактористу:

– Больше не допущу, чтобы у роженицы начались схватки черт знает где.

Он обвел руками Центр, откуда, как понял Алексей Александрович, и увели, или унесли Оксану.

– А потом и Таню-Тамару с Бэйлой!

Разочарованием профессор Романов заполниться не успел; в зал стремительно вошел командир. Он был вполне деловит, и спокоен. Но профессора такой вид не мог обмануть – он знал Александра Николаевича не хуже жены, Оксаны, и любого из ближайших друзей. Он и был таким другом для командира. И Кудрявцев не выдержал, разрешил себе на пару мгновений расплыться в счастливой улыбке, и подмигнуть всем. А еще – ответить на нетерпеливый вопрос Толика Никитина:

– Ну, как, товарищ полковник?!

Командир поднял кверху сразу оба больших пальца – по одному за сына, Коли и Димы:

– Богатыри! Почти по три кило каждый!

И на этом остановился; дал приказ уже другому пальцу, указательному. А через него всем, остальным, велев обратить внимание на экраны. На обзорной панораме вдруг пропала привычная картинка, расчерченная сеткой координат. Теперь членов Совета от внешней стихии отделяла только прозрачная пластмасса. Впрочем, стихии там пока не было. Было ожидание ее, пробирающее до костей. Алексей Александрович огляделся. Товарищи вокруг застыли, явно ощущая то же, что сейчас заполнило всего профессора. Ожидание беды, настоящей катастрофы…

И она пришла – с первым валуном размером с «Эксплорер», который вдруг вывалился откуда-то, и обрушился на такую хрупкую на вид преграду. Ближние к этой стороне кругового экрана зрители не выдержали, бросились в стороны. Прямо у окна остался стоять лишь полковник Кудрявцев. Он лишь усмехнулся, когда валун даже не коснулся преграды; его с той же силой, какой он летел в Цитадель (а может, и гораздо могучей) отшвырнуло в сторону. Потом камни всех форм и размеров полетели со всех сторон; их догнали тучи пыли и клочков травы; что-то вообще неузнаваемое. Лишь когда за окном невозможно стало различить хоть что-нибудь, полковник повернулся к Совету.

– Вот и катаклизм, что ты нам напророчил, Алексей Александрович.

Профессор, впечатленный картинкой за окном, и забывшим на несколько минут даже дышать, поперхнулся первым глотком, который, наконец, позволил себе. Такого «греха» за собой он не помнил.

– Ну что, товарищ профессор, – рассмеялся командир, – готов нам доложить новую теорию? Кто, зачем, и почему?

– Готов, – не моргнул глазом Алексей Александрович, – готов прямо сейчас! Или… на общем собрании?

Полковник явно отметил заминку профессора. Он помолчал, опять уставившись в окно, в котором ураган не подавал никаких признаков затишья. Наконец, он опять повернулся к центру зала, где за столом дежурил сегодня майор Цзы, и рядом с которым остановился скакнувший от окна Романов.

– Хорошо, – кивнул командир, – обсудим это позже. А пока (улыбнулся он еще шире, чем прежде), не прогуляться ли нам, Алексей Александрович, в лазарет.

– Я готов! – чуть не подпрыгнул на месте профессор, – прямо сейчас!

– Ну, пойдем, – кивнул ему Кудрявцев, – здесь, судя по всему, надолго…

Скакать по ступеням, как это сделал профессор совсем недавно, не заметив, как буквально «взлетел» на верхний этаж цитадели, не пришлось. Комендант выполнил свое обещание; теперь с этажа на этаж можно было попасть, покатавшись на лифте. Командир пропустил Романова в пустую кабинку лифта, и остановил взглядом Толика Никитина, попытавшегося скользнуть следом.

– Молодой ты еще, Анатолий. Ножки здоровые, быстрые. Можешь и по лестнице пробежаться.

Тракторист был понятливым. Кивнул, и скрылся, не показав разочарования. А вот профессор только вздохнул от этого самого чувства, потому что полковник на первом этаже повернул не в сторону лечебной части, а наружу, под купол.

– Прогуляемся, Алексей Александрович, – кивнул он Романову, пропуская вперед, – в лазарете сейчас тихий час. Не пустит туда доктор никого; даже нас с тобой.

Профессор вздохнул, и приготовился слушать командира. А тот предоставил это право самому Романову.

– Ну, рассказывай, что за заноза в сердце сидит?

Алексей Александрович повернул к саду, восстановленному после разгрома, учиненного тираннозавром, и ответил вопросом-утверждением:

– Тебе не кажется, Александр Николаевич, что какая-то тень витает в городе в последнее время. Вот как все устаканилось – с куполом, и со всем остальным, так и гнетет отчего-то предчувствие каких-то неприятностей. Чудится, что кто-то недобро смотрит; словно выжидает удобного момента, чтобы ударить в спину. Или другое уязвимое место. Теперь таких мест станет ой, как много. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю.

– Понимаю, – полковник махнул назад, в сторону лазарета, куда они так и не попали, – в этом отношении можешь быть спокоен – там система безопасности такая, что муха не пролетит.

– Вот видишь, – грустно улыбнулся Романов, – какие-то причины ведь для таких жестких мер есть? Ты тоже чуешь что-то такое?

– Вот именно – что-то такое, – полковник повторил жест собеседника, потревожив воздух над головой замысловатым движением руки, – но ничего определенного. Скорее всего, это откат – от переживаний, от ожидания неминуемой гибели. Ну, или… разочарование от несбывшихся надежд. Словно кто-то еще раньше, на Земле, пытался изменить ход событий, взять их под собственный контроль. А здесь… (командир показал рукой вдаль, за пределы купола) даже сбежать некуда.

– Вот и я говорю, Александр Николаевич, – подхватил профессор, – может, не надо мне сейчас с лекцией – перед всеми… Может, отложим.

– А я считаю, – перебил его Кудрявцев, – что надо дать прорваться нарыву, если он, конечно, есть… если мы тут с тобой не напридумывали всякой ерунды от переживаний. Не каждый день становишься отцом! Так что вот тебе мое напутствие… даже приказ! Давай-ка настройся на доклад. И пожестче, без нюней. Можно сказать, в чем-то провокационный. Свои поймут… Дай бог, чтобы все оказались своими.

– А если не все? – спросил неожиданно для себя Романов; он даже остановился – как раз у восстановленной бани, – что же мы тогда с ними? Выгоним из города?

– Посмотрим, – уклончиво ответил Кудрявцев.

Но профессор Романов прочел в его взгляде непреклонное: «Надо будет, выгоним!». И согласился с другом и командиром; когда тот глянул на часы, и улыбнулся:

– Ну, пойдем что ли, обратно – тихий час кончился…

Профессор Романов невольно вспоминал свою первую лекцию – на Земле, в той самой бане, у которой они с полковником закончили свой разговор. Воспоминания о двух счастливых часах, что он провел позже в комнате, которую выделили в лазарете Тане-Тамаре, он загнал поглубже в душу. Потому что сегодня Алексей Александрович был не только лектором, но и солдатом на службе города: солдатом с тайной миссией. И был этим чрезвычайно горд. Нет, он не собирался своим мастерством вывести на чистую воду тайных недоброжелателей. Для этого в зале, где до сих пор не выветрились вкусные обеденные ароматы, сидели полковник Кудрявцев, и другие, более опытные физиономисты. Профессор Романов знал свое место в строю, и свой маневр. Его он сейчас и начал, откашлявшись без всякого волнения.

– Ну, что ж, начнем, – эту фразу он говорил тысячи раз – и в университете, и потом, в строящемся городе, – и первым фактом; точнее предположением, в которое я верю почти на сто процентов, является то, что мы по-прежнему находимся на Земле.

Зал удивленно загудел, а Анатолий, штатный оппонент профессора, – сидевший в первом ряду, выкрикнул:

– Ну, это ты, брат-профессор, загнул! Да тут все указывает на то, что это никакая не Земля.

– Какие факты, Анатолий Николаевич? – доброжелательно улыбнулся ему Романов.

– Все! – тракторист принялся перечислять, – солнце…