Сказание о Фритиофе, витязе норманнском

И к его колену конунг клонит белую главу.
Тихо спит он, как по битве спят герои на щитах,
Безмятежно, как младенец у родимой на руках.
Чу! вот песня черной птицы раздалась из-за, ветвей:
«Фритьоф! кончи спор давнишний: старца спящего убей!
Ты возьмешь вдову; невеста вновь обнимет жениха.
Люди здесь тебя не видят, а могилы сень тиха…»
Фритьоф слушает: чу! Песня белой птицы раздалась:
«Люди здесь тебя не видят, но везде Одина глаз!
Ты-бы спящего зарезал? безоружного б убил?
Что ни взял-бы ты злодейством, только б славы не добыл!»
Смолкло в чаще. Вот подъемлет Фритьоф меч свой боевой,
И его в смятенья мещет далеко во мрак лесной.
Птица черная безмолвно в грозный Настранд[12 - Настранд – жилище мертвецов.] унеслась,
А другая с громкой песнью – к солнцу, будто арфы глас.
И не спит уж старый конунг: «Как прекрасен быль мой сон!
Сладко дремлет, кто оружьем богатырским охранен.
Но скажи, о, незнакомец: где же меч твой, молний брат?
Кто разрознил неразлучных? Кто похитил твой булат?»
«Что нужды? – сказал воитель, – тьма на севере мечей;
Зол язык меча, не знает он мирительных речей.
Духи водятся в булате, духи сумрачных краев:
Сна не чтут они их манить блеск серебряных власов».
«Знай же, юноша, не спал я: испытаньем было то!
Неиспытанным ни мужу, ни мечу не верь никто.
Фритьоф ты: тебя узнал я, лишь в чертог мой ты вступил».
Старый Ринг давно уж ведал то, что хитрый гость таил.
«Что ты взоры потупляешь? Не всегда и я был стар.
Наша жизнь есть битва, юность то берсерка бранный жар.
Сед я, видишь: скоро, скоро под курганом буду я!
Ты тогда возьми и край мой, и жену: она твоя!».
«Не как вор пришел я! – мрачно молвил Фритьоф:
– если б взять захотел я Ингеборгу, кто-бы мог мне помешать?
Ах, в последний раз взглянуть лишь на невесту я желал!»
О, безумец! снова пламень погасавший запылал…
«Конунг, прочь пора: довольно я гостил в твоем краю.
Гнев богов непримиримых тяготит главу мою.
Светловласый, кроткий Бальдер покровитель всем живым;
Он меня лишь ненавидит, я один отринут им!
Да, я сжег его божницу! Волком храма назван я.
Как мое раздастся имя, плачет, резвое дитя.
Пир веселый умолкает… Проклят я в краю родном;
Мне в стране отцов нет мира, мира нет во мне самом.
Прочь же, прочь в зыбям родимым!
Встань, дракон, мой добрый! в путь!
Резво ты в соленой влаге вновь купай крутую грудь;
Дай услышать голос грома, дай услышать бури вой!
Лишь среди тревог и шума у меня в душе покой…»

XIII. Смерть Ринга и выбор нового короля

Оставалось ему только проститься с Ингеборгой. Когда он вошел к ней, то застал у неё и старого Ринга.

– Пора мне! Загостился я у вас, – сказал он. – Но на прощаньи, Ингеборга, прими от меня прежнее запястье и не снимай уже его никогда, чтобы хотя в памяти вам не разлучаться.

– Вот как ты отдариваешь ее за зимовку! – заметил шутливо Ринг, – А мне ничего, точно я был менее ласков с тобой!

– О, Ринг! – воскликнул Фритиоф: не ходи ты с нею к морю в звездную ночь! Неравно труп Фритиофа принесет к вам волной…

– Нет, друг мой, – молвил Ринг, – не тебе пора, а мне.

Смерть стережет уже меня за дверьми. Но королю постыдно умереть на покойной постели…

И, верный древнему завету предков, Ринг вырезал себе острием копья на груди и руках священные руны и, истекая кровью, в последний миг сам соединил руки Фритиофа и Ингеборги.

С кончиною Ринга, народу предстояло на тине (вече) избрать себе нового вождя. Под открытым небом сошлись избиратели-бонды. Явился и Фритиоф, ведя за руку малютку-сына Ринга, и взошел с ним на камень. По толпе прошел ропот:

– Да ведь он еще неразумный ребенок? Ему ли судить нас? Ему ли вести нас в смертный бой?

Но Фритиоф поднял мальчика на щит свой и объявил, что лучше вождя их им избрать: кровь Одина явно светится в детской его красоте, Сам же он, Фритиоф, клянется охранять страну своим мечом, пока дитя не подрастет.

Между тем, сынок королевский, сидя на щите, как орлёнок над скалой, соскучился ждать, спрыгнул с вышины и, как ни в чем не бывало, стал около камня.

Тут весь народ, как один человек, провозгласил его своим королем, а Фритиофа ярлом (графом), прося его до времени править страной и жениться на молодой матери королевской.

– Вы собрались сюда короля избрать, а не невесту сватать, – сказал Фритиоф. – Бог Бальдер еще не простил мне моей вины, а только он один может возвратить мне мою невесту.

С этим он наклонился к малютке-королю, поцеловал его и, не оглядываясь, удалился.

XIV. Примирение

И вот он снова на родине своей, на могильном кургане своего отца. Тут предстало ему дивное видение: новый храм Бальдера, краше прежнего. Он понял, что это видение – указание свыше, и на месте сожженного храма воздвиг новое капище, красоты невиданной.

Наступил день освящения храма. Двенадцать дев в «покровах серебристых», войдя туда попарно, начали перед алтарем Бальдера священную пляску. Сдавалось, что то пляшут не смертные девы, а воздушные эльфы на лесной лужайке, окропленной алмазами утренней росы. И пели они священный гимн о светозарном Бальдере, о том, как пал он жертвой брата и как все возрыдало: и небо, и море, и земля…

Глядел и слушал Фритиоф, опершись на меч свой; и вновь восстали перед ним светлые дни его детства, его юности, ожесточенный дух его смутился.

Тут вошел неслышно верховный жрец, не юноша, как бог-красавец Бальдер, а сановитый старец, с белой по пояс бородой.

– Я ждал тебя, сын мой, – начал старец. – Две тяжести положены богами на весовые чаши жизни: земная сила и небесная кротость. Ты хочешь примириться? Но знаешь ли ты, что такое истинное примирение? Есть жертва, которая богам милее даже дыма пролитой крови: жертва эта – жертва твоего мщения, твоей вражды! Если ты не готов еще прощать, то зачем ты здесь, зачем воздвиг этот храм? Камнями ты не укротишь богов!

Ты невзвидишь сыновей Бела. За что, скажи? За то, что они не выдали сейчас за тебя, за крестьянина своего, царственную сестру свою? Но в ней течет Одинова кровь! Не осуждай-же их за гордость, да не будешь сам осужден… Гелг погиб…

– Погиб! – вскричал Фритиоф.

– Да, погиб. Он воевал с народом финнов. На утесе стоял там древний храм, воздвигнутый во славу бога их Юмалы. С незапамятных времен он был замкнут и покинут: в народе финском жило поверье, что кто осмелится отворить тот храм, чтобы увидеть Юмалу, того Юмала сразит на месте. Услыхал о том Гелг и, в злобе своей, задумал разрушить вражий храм. Пошел он к нему и затряс его ветхие столбы. Храм обрушился, но истукан Юмалы задавил самого Гелга под собой. Так-то несчастный узрел Юмалу! Гонец прошлою ночью привез нам эту весть. На троне Бела сидит теперь один добрый Гальфдан. Протяни же ему братскую руку и пожертвуй местью богам!

На пороге храма показался сам Гальфдан и робко стал поодаль от грозного врага. Фритиоф отвязал свой меч, приставил его к алтарю и с протянутой рукой подошел к Гальфдану. Тот, краснея, снял железную перчатку, и годами разрозненные руки сплелись опять в крепком братском пожатьи!

Теперь лишь верховный жрец сложил с головы изгнанника тяготевшее на нем проклятие.