Звёздные маяки

– Ария Тани из мюзикла «Дикая собака динго». Тебе понравилось?

– Понравилось? Знаешь, я… я не могу подобрать подходящих слов. Что-то необыкновенное произошло сейчас! Давно не испытывал ничего подобного. Прости, банально звучит, но… Чёрт, жалею иногда, что художник, а не поэт или музыкант!

– У меня кое-что есть для тебя.

Загадочная гостья поднялась, направилась к настенной вешалке, которую прежние хозяева дома когда-то повесили у входа. Художник с удивлением узнал памятное бежевое пальто. Впрочем, особенно удивляться было некогда: девушка вернулась, неся какой-то свёрток.

– Не подглядывай!

Он покорно закрыл глаза во второй раз. Слышал, как она копошилась. Слышал, как скрипнул передвигаемый стул, как зашуршала разворачиваемая плёнка. Слышал, как Фея сосредоточенно дышала. Улыбался. Ему было приятно её присутствие.

– Всё, можешь смотреть.

Вместе с этими словами в сомкнутые веки ударил свет. Поэтому Художник, едва раскрыв глаза, тотчас зажмурился вновь. Когда же приморгался, привык к свету, он не поверил тому, что видел.

На потолке зажглась звезда.

…Они лежали на полу, на раскинутом поверх досок пледе. Он – ногами на север, она – ногами на юг. Лежали голова к голове. При этом волосы прелестной Феи рассыпались кудрявым веером, и Художник нежился, наслаждаясь их ароматом – лёгким и ненавязчивым. Девушка пахла зелёным яблоком, ещё ощущались нотки огурца. И, конечно, цветущей магнолии.

– Спасибо, что подарила мне Солнце.

Это пришло на ум само собой. Сказал просто, совершенно искренне. Фея не ответила, но он безошибочно почувствовал, что она улыбается.

«Так мало нужно для счастья!»

Художник зажмурился от удовольствия, и плед мгновенно превратился в песок. В чистый песчаный пляж. Где-то вверху закричали чайки. С моря налетел освежающий бриз. Изумления не было, ведь рядом – настоящая фея. Феи созданы, чтоб творить чудеса.

Странно, они как будто были здесь недавно. Они были здесь уже очень давно. Может, несколько секунд. Может, сотню лет. Просто лежали на песке и грелись в лучах ласкового светила. А потом Фея исчезла, точно призрак. Испарилась. Ушла так же незаметно, неслышно, как в том зимнем саду. «Зимний сад, – подумал Художник. – Должно быть, это было в другой жизни». Он лежал, не двигаясь. Не открывая глаз. Знал, что, пока веки закрыты, наваждение не сгинет. Так хотелось остаться здесь подольше!

Ветер принёс аромат магнолий.

Художник пристально вглядывался в глубины натянутого на раму ватмана. Чистый лист вызывал ассоциации с закрытым окном. Что можно будет увидеть в этом окне, открыв его, зависит только от него, от художника. Кисть для китайской каллиграфии пока что смотрела в пол – она должна была стать ключом. Осталось найти замочную скважину. Исчерпывающий лаконичный образ. Вот так же, наверное, Ёситоси-сэнсэй когда-то стоял в раздумьях над нетронутой бумагой, подбирая абсолютный символ, в знакомой и понятной простоте которого отражалась бы вся непостижимая взаимосвязь событий и явлений, рождающихся в бесконечности универсума. В конце концов великий мастер пришёл к Луне. «А к чему пришёл я?» Вспомнилась тягучая мелодия песни, исполненной Феей. Художник бросил взгляд на фортепиано, потом чуть выше. Над инструментом висела «Большая волна в Канагаве» – компактная репродукция цветной ксилографии. Кацусика Хокусай вселил немного уверенности.

– Сосредоточься. Тебе нужен кит.

Щетина впитала порцию чернил. Художник поднял кисть, приблизил её к ватману. Нахмурился. Наклонил голову – как будто новый угол зрения позволял увидеть перед собой что-то новое. Почти коснулся бумаги кончиком кисти. Закусил губу. Помедлил немного. Ещё немного. Опустил кисть и выдохнул.

– Ну же, владыка солёных глубин, явись мне!

Образ уплывал, размывался, терялся за горизонтом сознания. Художник повесил голову. Не выходит. «Но почему? Что не так? Где же объективная истина?» А… а если таковой истины не существует? Если ЭТО – принципиальная ошибка? Мировой океан, по сути, огромное голубое «белое пятно» на цветной карте, до сих пор не исчерпавшее запас тайн и грядущих открытий. Можно ли предметно изобразить то, что до конца не открылось ни одному человеку на свете? «И? Я что, не могу стать первым таким человеком?!» В душе Художника вспыхнул протест. Обычно спокойный и уравновешенный, он в сердцах махнул кистью. Что есть силы, сплеча. Негодование и злость на самого себя десятками чёрных точек легли на белоснежную плоскость.

– Море, во всём его многообразии, написать невозможно, – забормотал Художник в исступлении. – Как максимум – субъективный взгляд на одну из его характерных сторон. Мастера прошлого это знали. В одно слово, в один предмет столь сложное понятие не втиснешь. Отсюда и циклы, серии картин на общую тему…

Он яростно растрепал причёску, бросил кисть и в полном опустошении рухнул на стул у окна. Из щелей меж стёклами и оконной рамой слабо тянуло холодком. «Опять снег!» И верно, снаружи начиналась метель. Художник равнодушно понаблюдал за сыпавшимися с небес хлопьями. Затем отвёл глаза, и его взгляд наткнулся на простенькую занавеску. И вышитый на ней узор – цветущее дерево магнолии.

– Гм…

Художник вернулся к своему станковому мольберту. Чернильные брызги прихотливым узором разделили ватман на две неравные части. Но теперь в этом узоре как будто угадывался некий смысл. Художник задумался. Была подобрана кисть, тара с тушью опустела ещё немного. Примерившись, нечаянный экспериментатор осторожно и экономно стряхнул чернила на бумагу. Потом ещё раз, в другом месте, под другим углом. И ещё – ближе к основанию рамы. Добавил ещё несколько штрихов. Отошёл, оценил то, что получилось. Пунктирный хаос напомнил ему что-то смутно знакомое.

Художник приготовил ещё несколько разнокалиберных кистей. Достал пару плакатных перьев. Принёс губку и чистую ветошь. Установил удобный для работы свет. И – начал творить. Увлечённо, ни на что не отвлекаясь. Деловито. Закончив одну деталь, отходил, прикидывал, как лучше соединить её с прочими элементами композиции. Затем вплетал завершённый отрывок в сюжет, как ленту вплетают в косу. Естественно, непринуждённо. Филигранно. По ходу дела легко что-то менял или отменял вовсе, поправляя уже нанесённые черточки и точки. Он воссоздавал образ, который родился в голове мгновенно, но в общих чертах, и приобретал осязаемую чёткость со временем, опережая движения кисти лишь на пару минут. Если бы кто-то в это время сказал ему, что он, Художник, сейчас занимается истинным искусством, созидает посредством недоступных большинству людей тонких манипуляций, следуя лишь интуиции да загадочным велениям души, то он бы только плечами пожал. Художник обо всём этом не задумывался.

Он работал более суток, с перерывами на приём пищи и короткий сон. Наконец глубокой ночью работа была закончена. Поставив последнюю точку, автор удовлетворённо тряхнул головой, придвинул стул, сел напротив станка-мольберта. Замер, как зачарованный, всё ещё сжимая в кулаке ореховую кисть. Он созерцал результат своего труда. А на создателя с только что завершённой картины смотрела прекрасная девушка. Она стояла, приобняв тонкое молодое деревце. Её стройная фигура дышала юношеской свежестью. Плавные изгибы подчёркивались лёгким летним платьем, слегка трепетавшим на ветру. Длинные чёрные спирали локонов невесомым ореолом обрамляли девичье лицо и в искусственном свете лампы почему-то казались рыжими. Улыбка была слегка печальной, но взгляд лучился радостью, внушал надежду. Ствол деревца чуть сгибался, шёл волной, склоняя к девушке усыпанные цветками ветви. Конечно, это была магнолия!

Изображённая на картине девушка как две капли воды походила на Фею.

Он сидел какое-то время, умиротворённый, в полной тишине. Просто смотрел и улыбался. Потом, поймав за хвост одну очень важную мысль, поднялся на ноги, обновил тушь на щетине кисточки и начертал в углу картины её название. Всего два символа – что в переводе с китайского значит «счастье». И в тот момент на него снизошло озарение. Внутренне поражаясь тому, как всё, оказывается, просто, Художник направился к письменному столу. Вернулся к идее, с которой всё началось. Был открыт полупустой пузырёк с тушью, новый альбомный лист лёг на столешницу. Не чувствуя ни малейших признаков усталости, Художник взял перо и за какой-то час кропотливо перенёс на бумагу тот символ, над поиском и осмыслением которого бился всё это время.

«Море». Так и был наименован этот новый рисунок.

Снегопады остались в прошлом. Установилась прямо-таки «пушкинская» погода – морозная и солнечная, с ясным небом. Мастер вышел на крыльцо, полной грудью вдохнул чистейший зимний воздух. Поёжился от удовольствия. Отличное утро, чтобы разгрузить голову и поработать руками! Когда он впервые встретил Фею, снега лежало едва ли с палец. А потом уж намело порядочных сугробов. Надо было пробить в снежной целине тропинку через участок, от домика к дороге. Хозяин участка вынес из сеней деревянную лопату и принялся за дело. Продвигался быстро: он истосковался по физическому труду, хотелось выплеснуть накопившуюся за время затворничества энергию. Лопата приятно оттягивала руки. Охапки снега, бросаемые в стороны, оставляли за собой искрящиеся на солнце шлейфы, похожие на хвосты комет. Может, то были вовсе не снежинки, но волшебная пыль, специально оставленная Феей? Тогда он был почти совсем как Питер Пэн, и ему ещё предстояло научиться летать! Мастер выпрямился, чтобы передохнуть, запрокинул голову, вгляделся в безбрежную синь, раскинутую над миром. «Летать, значит! Почему бы нет? Я ведь ещё мальчишка в душе». Вспомнились слова, произнесённые Феей в саду: «Иногда небо отражается в море. Тогда их не различить».

– Ну что ж, дружище, поздравляю тебя с обретением новой идеи фикс! – сказал Мастер сам себе.

– Творческим личностям, похоже, без этого никак, – весёлый голос принадлежал Ей.

Фея стояла по ту сторону калитки, на обочине дороги. Прятала руки в карманах пальто. Непослушные кудри выбивались из-под вязаной шапки с помпоном.

– Трудновато будет угнаться за тобой сегодня, Динь-Динь! – крикнул Мастер, кивая в сторону снежных отвалов. – Как видишь, придётся помахать лопатой.

– Я дам тебе фору, – обнадёжила девушка. Они тепло улыбнулись друг другу.

– Тогда позволь мне сперва закончить. Феям, конечно, сугробы не помеха, но для обычных людей стоит оставить тропинку. А то я тут как на необитаемом острове.

– На острове посреди океана, – серебристый смех.

– Ага, Северного Ледовитого.

Добровольный дворник освободил калитку из снежного плена. Вскоре ручеёк пешеходной тропинки влился в реку деревенской дороги. Мастер обнаружил себя стоящим перед гостьей почти вплотную. На её щеках играл кокетливый румянец.

– Привет, – наконец-то вспомнил о нормах вежливости.

– Привет.

Как же она улыбается глазами!

– Пойдём, – он протянул девушке руку. – Я покажу тебе кое-что.

В доме было пусто и тихо, но появление Феи будто бы вдохнуло жизнь в каждый отдельный элемент обстановки. Сонный комнатный воздух устремился в раскрытую дверь, навстречу своему бодрящему уличному собрату. Колыхнулись занавески на окне, вышитые магнолии качнули ветками. Потревоженные солнечные лучи заметались, перемигиваясь, по стене. Лакированные бока музыкального инструмента вдруг начали слегка отливать синевой, будто фортепиано кто-то покрасил тушью. И как-то странно засиял стоявший у дальней стены большой лист бумаги. Будто светился изнутри. Это мягкое свечение и привлекло девушку. Фея заглянула в картину, точно в распахнутое окно. И увидела там себя.

Мастеру всегда нравилось наблюдать за чужими эмоциями. Бывают редкие моменты, когда вся человеческая суть проявляется в определённом выражении лица. Этот неуловимый миг, когда одна маска сменяет другую. Когда человек не контролирует свою мимику. Тогда в дрожании век, в движении губ, в блеске глаз можно разглядеть душу. Такую, какая она есть на самом деле. И если понимаешь язык тайных мимических знаков, быстро разберёшься в том, кто перед тобой. Мастер считал, что этот навык необходим людям его профессии, особенно портретистам. Поэтому развивал его в себе. Наблюдая за реакцией гостьи, художник с облегчением отметил про себя две вещи. Во-первых, он не ошибся в девушке. Во-вторых, он не ошибся с названием произведения. Фея не рассмеялась восторженно, не всплеснула руками, не отступила в ложном смущении. Она молча рассматривала изображение, чуть разомкнув губы. Ушла в себя. Потом повернулась к автору, и тот уловил во взгляде её изумрудных глаз новые интонации, отсутствовавшие ранее. Благодарность. Эмпатию. Робкую надежду.

– Это же… Это…

– Сегодня уже ты не можешь подобрать слов. Один – один.

Вот теперь она рассмеялась. И он вместе с ней.

– Это ведь ты написал?