Дом на Солянке

Беспалов ощутил острое разочарование: «Так ты из-за этого нервничаешь? Прицепятся к одному члену редколлегии, потом станут проверять остальных, на собраниях нервы трепать…» Но, внимательнее посмотрев на заведующего, он снова решил, что тот врет. «Нет, тут не партбилет… Все, что угодно, говорит, кроме дела. Как свидетели в суде, которые несут всякую околесицу, пока их не прижмут…»

– Ладно, – сжалился над собеседником репортер, – я сейчас закончу диктовать, пойду посмотрю, что там за птица из угрозыска такая… прилетела, так сказать… Леля! На чем мы остановились?

– «Шантажистку привлекли к ответственности», – ответила машинистка, бросив взгляд на последнюю напечатанную строку.

– А, да. Пишите дальше… Гхм! «Замоскворецкий нарсуд под председательством товарища Битюгова…»

Леля застучала на машинке. Под стрекотание клавиш и мелодичное позвякивание каретки заведующий вышел из кабинета. Вытерев платком лицо, Поликарп Игнатьевич отправился в кабинет Должанского, где неизвестный ему агент угрозыска выяснял обстоятельства таинственного исчезновения заместителя главного редактора.

Глава 3

Шансы Дракона

Время катилось к полудню. Дворец труда кипел, как чайник, забытый на примусе. Стопка исписанных листков перед Опалиным все росла. Агент, точнее, помощник агента угрозыска был серьезен, методичен и дотошен. Он вежливо, но твердо пресекал любые попытки сократить дистанцию, общался исключительно на «вы» и требовал, чтобы его звали Иваном Григорьевичем. Все сразу же решили, что он звезд с неба не хватает, и, по правде говоря, Максим Александрович Басаргин придерживался такого же мнения.

Ему казалось нелепым, что разговор с каждым новым свидетелем Опалин начинает с шаблонного набора вопросов. Насколько хорошо вы знали Колоскова? Когда вы в последний раз его видели? Как он тогда выглядел? Не казался ли взволнованным, обеспокоенным чем-то? Были ли у него враги? Что вы думаете о его исчезновении?

Писатель выходил из кабинета Должанского и снова туда возвращался, но не из любопытства, а совсем по иной причине. Над Басаргиным как дамоклов меч висело обязательство сочинить рассказ и представить его самое крайнее к пяти часам вечера, и Максим Александрович чувствовал, что героем рассказа вполне может быть этот не по возрасту серьезный молодой человек со шрамом на виске.

Но рассказ не вытанцовывался. Материал сопротивлялся изо всех сил – а может быть, у Басаргина не хватало сноровки или, черт его знает, таланта.

«Допустим, пришел агент угрозыска в учреждение, где украли пишмашинку…»

Но воображение Максима Александровича никак не реагировало ни на слово «учреждение», ни на агента. Они не обрастали деталями, не перемещались из скучной реальности в волшебный мир вымысла, а свинцом лежали в мозгах.

Он выкурил три папиросы, а четвертую занял у Должанского, которого Опалин фактически выжил из кабинета. Петр Яковлевич Должанский был сутулым шатеном с мелкими правильными чертами лица и непроницаемыми глазами. Он редко улыбался и, даже когда Басаргину удавалось рассмешить его какой-нибудь удачной шуткой, усмехался лишь одной половиной рта, в то же время иронически вздергивая бровь. О прошлом Должанского Максим Александрович знал, что тот до революции успел поучиться в реальном училище и был типографским работником. Служа в типографии, он пристрастился к книгам и таким образом приобрел множество дополнительных знаний. Это объясняло тот факт, что человек из реального училища очень хорошо осведомлен в некоторых предметах, которые даже в гимназии не преподают. Басаргин ценил Петра Яковлевича за начитанность, культурность и хороший литературный вкус, который имел особенную ценность в эпоху, когда художественные достоинства любой вещи упорно пытались связывать со степенью ее верности идеологии.

– Этот Опалин, кажется, думает, что сумеет пройти по цепочке и выяснить, кто видел Колоскова в Харькове, – заметил Должанский, щурясь сквозь дым. – Марья Дмитриевна сказала, что слышала насчет зама от Кострицыной. Опалин взялся за Кострицыну, она сослалась на Стенича, но тут явился Поликарп и спутал все карты. Он выразил недовольство, что из угрозыска явились, не предупредив их, и допрашивают людей в рабочее время. Агент предложил Поликарпу позвонить в Большой Гнездниковский и пожаловаться его начальству на то, что он делает свою работу. – В то время Московское управление уголовного розыска, сокращенно именовавшееся МУУР, помещалось в старом здании сыскной полиции. – Тут Поликарп, конечно, дал задний ход…

– Он говорил о Колоскове в прошедшем времени, – вырвалось у писателя.

Должанский покосился на собеседника, сунул в рот папиросу и задумался.

– Любопытно, – проговорил он наконец. И повторил: – Любопытно.

В курилку с жеребячьим ржаньем вошли комсомольцы из газеты с дивным названием «Голос текстилей», редакция которой тоже размещалась во Дворце труда. Не сговариваясь, Басаргин и Должанский ретировались на лестницу.

– До чего же все ужасно, – вырвалось у писателя.

Он уже тысячу раз, не меньше, зарекся говорить на эту тему, но все равно не мог удержаться.

– Вы об Алексее Константиновиче? – очень спокойно спросил Должанский, но что-то – то ли взгляд, то ли интонация, то ли все вместе – говорило, что он отлично понимает: речь вовсе не о пропавшем заме.

– Конечно, о нем, – хмуро подтвердил Басаргин. – А о ком же еще? Боже, чего бы я только не отдал, чтобы вернуть…

Он умолк. Должанский молчал, пуская сизые кольца дыма.

– Доклад о пятилетке, – с горькой усмешкой продолжал Максим Александрович, болезненно дергая рукой, – фельетоны зарезали, потому что нужно то, что пишет Эрманс, – казенное обличение Чемберлена, Лиги Наций и… впрочем, не важно. Теперь вот – рассказ. Срочно. О чем мне писать рассказ? Ума не приложу. Если бы мне нравилось бодро врать, как Глебову, о нашем времени, тогда бы я написал что угодно. Но я не Глебов – не знаю, к счастью или к несчастью… Литература чудовищна, – добавил он уже другим тоном. – Точнее, то, что притворяется литературой. Сотни писателей, тысячи лезут из всех щелей, как тараканы… Бумаги не хватает их издавать! А настоящих писателей всего полтора человека – Михаил Булгаков и Алексей Толстой…

– Бунин еще, – негромко напомнил Должанский. – Зайдите ко мне завтра, у меня его книга есть. Новая.

Писатель как-то вдруг успокоился, и собственный пафос показался ему нелепым. «В магазинах хлеба нет, с продовольствием черт знает что творится, а я тут витийствую, переживаю за русскую литературу… Проглотит она всех бездарей, которые пытаются к ней примазаться, и не таких проглатывала… И будут они лежать общей кучей в одной литературной братской могиле, никому не нужные и всеми забытые… Не помогут им ни звания, ни отдельные квартиры…»

– Я приду, – пообещал он, не уточняя, откуда у собеседника книга опального писателя-эмигранта и почему тот не желает просто принести ее в редакцию.

В следующее мгновение Басаргин увидел, как по лестнице снизу плывет белая кепка. Под кепкой располагался представительный гражданин – крупный и рыхлый, с глазами-щелочками и добродушной усмешкой. Несмотря на мирный вид, гражданин обладал сокрушительным ударом левой и однажды прославился тем, что утихомирил нокаутом профессионального боксера, разбушевавшегося на трибуне во время дерби.

– А, Ракицкий! – приветствовал его писатель. – А у нас тут агент угрозыска пришел. Интересуется насчет Алексея Константиновича.

В «Красном рабочем» Ракицкий занимался отделом бегов. Он знал всех жокеев и всех лошадей, а о последних вообще мог говорить часами. Помимо программ бегов и отчетов о тех, которые уже состоялись, Ракицкий составлял прогнозы и пытался предугадать, кто будет победителем. Как и любые прогнозы, они сбывались далеко не всегда, и сотрудники, потерявшие деньги, не стеснялись высказывать Ракицкому свое неудовольствие. Впрочем, оно никогда не мешало им на следующий день снова ловить коллегу в редакции и выпытывать у него, какая лошадь верная.

– Ракицкий, – пронзительным голосом закричала с верхней площадки Теплякова, писавшая для отдела «В мире домашней хозяйки», – голубчик, подскажите, подскажите лошадь! Очень нужно, очень! Погибаю!

– У Дракона неплохие шансы, – сообщил Ракицкий. – В третьем заезде.

– Голубчик, я не люблю драконов! А больше никого нет?

– Ну, попробуйте Мумм-Экстра-Дрей. Зонтик еще бежит, в пятом.

– А Стрекоза? – осведомился писатель, и в глазах его полыхнули иронические искры. Клички, которые давали лошадям, поражали воображение, и корректоры то и дело звонили Ракицкому по телефону, чтобы уточнить, действительно ли в заезде участвуют Трамвай, Ваня-Верти, Вампир, Мазурик, Кутерьма, Пуля, Привет, Раскидай и Как-Нибудь.

– Стрекоза болеет, – серьезно ответил Ракицкий, поворачиваясь к Басаргину. – Сбежал, значит? Кассу уже проверяли?

Максим Александрович открыл рот, но тотчас же закрыл его.

– Еще нет, – ответил за него Должанский.

– А надо бы, – веско молвил завсегдатай бегов.

– Гм… Вы думаете…

– Да что тут думать, – оборвал Максима Александровича Ракицкий, – по какой причине у нас чаще всего исчезают совслужащие, даже самые примерные? Да по причине растраты. Уперли казенные деньги, и адью.

– Послушайте, – не выдержал писатель, – но ведь Колосков не вчера пропал… а после этого Измайлов выдавал и зарплату, и авансы. Так что с деньгами все в порядке. Иначе в редакции уже давно все стало бы известно…

– Ну не знаю, не знаю, – протянул знаток лошадей, хмурясь. – Объявления-то публикуются исправно, так что деньги в любом случае поступают. И немалые!

Басаргину было нечего возразить. Все отлично знали: если «Красный рабочий» идет нарасхват, то именно из-за четвертой полосы, где помещались объявления всех сортов и видов, а также третьей, на которой печатали репортажи Беспалова из зала суда и хронику происшествий. Первые две страницы мало кого интересовали, хотя именно на них помещали последние новости мира и СССР, карикатуры художника Окладского на злобу дня и скверного качества фотографии. Однако неблагодарная публика, едва скользнув взглядом по картинкам, торопилась развернуть газету и погружалась в захватывающее описание уголовного процесса, изучала перечень фильмов в кинотеатрах и объявления об обмене комнат. А между тем политические новости были, прямо скажем, интереснейшие и могли дать сто очков форы любому боевику, если бы их подавали человеческим языком, но на такое, само собой, никто бы не отважился.

– А ведь с ним мог просто несчастный случай произойти, – задумчиво уронил Должанский. Ракицкий с удивлением поглядел на коллегу.

– Что ж он тогда не дал знать о себе?

– Может, в больнице где-нибудь лежит, весь переломанный.

– В больнице? Да его жена, когда домой вернулась, все больницы обзвонила. Нет его там. Нет, я все-таки ставлю на деньги, – добавил Ракицкий сквозь зубы, усмехаясь. – Если в угрозыске знают свое дело, месяца через три-четыре мы увидим товарища Колоскова на скамье подсудимых, помяните мое слово!

Пока сотрудники «Красного рабочего» обсуждали, не скрылся ли зам из-за растраты, Опалин в кабинете Должанского занял круговую оборону против Беспалова, который явился прощупать его и выведать, что, собственно, ему известно. Репортер применил безотказный трюк – подавшись навстречу собеседнику и глядя ему в глаза, он заговорил: