В любви то радостно, то больно

Решиться на новые отношения с мужчиной было страшно: женщина боялась за невинное чадо (всё же девочка), да и мужчинам не доверяла после того как её предал самый родной и близкий на свете человек.

Есть такое понятие в психологии – выученная беспомощность, состояние, развивающееся при многократном повторе неблагоприятных обстоятельств.

Стоило кому-то обратить на Людмилу внимание, как она начинала накручивать себя, составляя сценарии голографических постановок с участием этого персонажа в самых легкомысленных и эгоистичных эпизодах.

Напугать себя, озадачить и дать соискателю взаимности от ворот поворот оказалось совсем не сложно. Труднее выдержать одиночество, складирующее в закромах памяти негативный опыт и спрессовывающее в бетон нерастраченные эмоции.

Люда была уже немолода, когда встретила друга юности, разведённого, неприкаянного, который активно искал спутницу жизни. Неприступная крепость напуганной женственности была взята не стремительным натиском и не осадой – ощущением тревожного ожидания приближающейся старости, запущенностью и наигранным смирением кавалера.

Люда поверила, что два одиночества – не приговор, что немного усилий и унылое существование того и другого можно превратить в праздник.

Много ли надо одинокой потерянной женщине в пресловутом бальзаковском возрасте, обречённой вынужденно страдать без любви, растрачивающей всуе невосполнимые ресурсы отнюдь не богатырского организма: толику искреннего внимания и душевного тепла, щепотку нежности да доброе слово.

Можно жить бездумно, утопая в унынии и беспричинной меланхолии или порадовать себя прикосновением к человеку, готовому поделиться избытком оптимизма и желанием любить.

“Куда нам пpотив пpиpоды. И дело дpянь и лету конец, и только споpя с погодой поёт какой-то глупый сквоpец.”

Колька умел прочувствованно петь. Наверно потому его любили девчонки в школе, что голос был задушевный, а манера исполнения заставляла впадать в нирвану иллюзорного сочувствия.

Теперь ему было не пятнадцать. Плачущий о неблагодарной судьбе обыватель с брюшком пел совсем о другом: жена – дрянь, неблагодарные дети, начальники негодяи и прочее в том же духе. Но разве в том суть, когда человек открывает свою душу до самого донышка?

Сашка выплакался у неё на плече, допил бутылку белой.

– Любил я тебя… ох как любил! Открыться не смел. Давай попробуем жить вместе.

Как можно не поверить в такое, как? Бывший одноклассник поселился и довольно быстро застолбил за собой целый список привилегий, в том числе право налево.

Людмила не сразу осознала, что “любимому” необходима опека и полная свобода. Он появлялся, щедро делился нежностью, потом пропадал, возвращался через неопределённое время, плакался в жилетку.

Хорошо, что дочь всего этого не видела – осваивала азы общежития в столичном институте.

Люся проклинала всё на свете, рыдала, но даже такого бездарного любовника выгнать теперь не могла, потому что жизнь в одиночестве оказалась немыслимым испытанием. Проще терпеть и прощать.

Сашка, паршивец, да-да, даже он мог на несколько незабываемых минут сделать её счастливой. В такие минуты он казался ей мужчиной мечты.

Потом Шурик уходил, иногда надолго, не давая знать о себе, но неизменно возвращался, потому, что здесь могли накормить и одеть за малую толику тепла, за душевную песню, за способность сделать наедине нечто такое, отчего даже предательство казалось незначительной глупостью.

Люда прощала его, даже когда ловила на горячем, потому что память неизменно напоминала о том, что всё могло сложиться иначе, не будь она такой принципиальной тогда, с Виктором, который был не самым худшим.

“Милька моя!” Теперь она отдала бы что угодно за его озорной взгляд, за наглые приставания в самые неподходящие для интимных ласк моменты, за тёплый и искренний поцелуй. За точку опоры.

Судьба обошлась с ним жестоко: раковая опухоль и безвременная кончина. Похоже, он тогда тоже утратил душевное равновесие, споткнулся на ровном месте, дав волю сиюминутной похоти и полетел в пропасть, из которой не выбираются в мир счастливых людей.

А ведь он приходил мириться. Ползал на коленях, молил о прощении. Кто знает, как могла повернуться судьба для них двоих, сделай Людмила шаг навстречу.

Людмила ревела как белуга, но не отступила, за что поплатились оба.

Сашка особо не суетился, не боялся последствий после измен, которые считал привилегией. Куда денется разведёнка с прицепом?

И она бы терпела, тем более что рассчитывать в плане близких отношений больше было не на что. Впереди маячил возраст, обозначенный в литературе баба-ягодка – последний вагон уходящего в неизвестность поезда, идущего под откос небытия.

Дочь выросла. Она не могла больше быть ни подспорьем, ни преградой.

Что бы они понимали, дегустаторы пороков и несчастий. Им бы испытать подобное. “А он, чудак, не мог понять никак, куда улетать – зачем его куда-то зовут, если здесь его дом, его песни, его pодина тут”.

– Сашка, сволочь, что я тебе такого сделала, за что ты со мной так!

Чем дальше, тем больше: сожитель решил, что твёрдое в момент возбуждения мужское достоинство – нечто сакральное, за что можно назначать любую цену. Просчитался. Вылетел с треском.

Дочь жила своей жизнью: не до матери. Вот когда одиночество начало выкручивать не только руки – душу. Ещё немного и Людмила спилась бы.

Кроме рюмки и телевизора не было больше стимулов в жизни. Обязательно нужен кто-то рядом, с кем можно поговорить, кому излить настроение, кому позволить дотронуться до своей души.

– Витька, паршивец, я ли была тебе не верна! Жизнь поломал и себе, и мне!

Так она думала и теперь, когда даже полупустые сумки с продуктами на неделю казались непосильным и не очень нужным грузом.

– Хоть бы дочь на праздники приехала, хоть бы кто-то про меня вспомнил!

– Хотите – помогу донести, – окликнули её.

– Пустое. Здесь веса – всего ничего. Доплетусь.

– Вдвоём веселее. У меня, между прочим, с собой шампанское, апельсины и молдавский виноград.

– Вас обманули. Теперь модно выдавать желаемое за действительность. Молдавский виноград выращивают теперь в Турции и Египте. А последнюю бутылку настоящего шампанского выпили ещё в прошлом веке. Знаете в чём разница?

– Ещё бы. От осины не бывает апельсинов. Но виноград настоящий, зуб даю. Соглашайся, красавица.

– Тебе не смешно, мальчуган? Мне сорок семь. Я тебе в бабушки гожусь. Красавица! Обидно даже слышать такое от удальца, у которого зубы от желания сводит. Спермотоксикоз замучил?

– Человеку для полноты ощущений, для равновесия, обязательно другой человек нужен. Который поймёт. Поддержит в нужный момент. Которому не всё равно, хорошо тебе или плохо. Ты ведь не от прекрасной жизни на себя наплевала. А секс… секс тоже неплохо, если это не физиология, а любовь.

– “И кому весной его тpель нужна, ежели весна и без того весна. И кто сказал, что песням зимой конец? Совсем не конец. Что за глупый сквоpец!”. Моя весна ушла безвозвратно. Песен я наслушалась вдоволь. Лети как ты мимо.

– Меня Игорь зовут, а тебя как?

– Людмила. Но ты опоздал льстить и лицемерить. Годы одиночества – такая отвратительная пытка. Даже когда кто-то очень хороший появляется рядом, теплее уже не становится. Иди своей дорогой.

– Разве тебе есть, чего терять? Испытай. В сказках счастье всегда внезапное. Пустил стрелу в небо, а оказалось, что именно тебя там ждали.

– Мальчишка! Вон сколько девочек с ногами от ушей – только помани. Зачем тебе нужна моль с облетевшей пыльцой на потрепанных крыльях?

– Не знаю. Просто так. Увидел тебя и понял – это именно она, моя судьба. Если не смогу сделать её счастливой – значит никому это не под силу. “ В городе нашем ох многолюдно: три остановки, а встретиться трудно”. Народу полно, людей не видно. Я ведь тоже неприкаянный. Кругом одни миражи, опереться не на кого. Ты мне симпатична, старушка.

– Смешной. Если тебе всё равно, с кем за столом сидеть, то мне – тоже. А пошли! Мне того добра, если ты в любовники метишь, вовсе не жалко. Хоть понюхаю пот молодого жеребца.

Виноград оказался настоящим, шампанское – тоже. Мало того – Игорь не обманул даже в чувствах.