Сквозь призму времени

– Хочешь услышать интимные подробности обо всех моих планах, помыслах и действиях, включая романтические фантазии, эротические грёзы и нечаянные эмоции в отношении всех женщин, которые живут,  работают рядом и случайно проходят мимо?

– Дурак, зачем мне твои миражи, я просто хочу знать правду.

– Какую именно, родная? Почему тебя стали волновать химеры и голограммы в моём мозгу? Конечно, я не лишён воображения, как и все прочие. Естественно, что случаются нечаянные вспышки эмоций, когда на горизонте появляются соблазнительные женские формы, в том числе и нескромные желания, но видения и соблазны, вызванные гормонами, мне не подчиняются. Голова – предмет тёмный, а с инстинктами не поспоришь.

– Сколько раз и с кем ты мне изменял?

– Ух-ты, ё… даже так!  Ни разу, любимая. Единственная девушка, с которой у меня были близкие интимные отношения, я этого не скрывал – Алина. Она была моей невестой, без пяти минут женой. По какой причине разладилась свадьба – тебе известно в подробностях. Могу повторить доклад о той любви, если настаиваешь. А до того именно ты пыталась разладить наши с Алиной отношения, но не успела: девочка нашла более выгодную партию. Мы целовались, если помнишь, и обнимались, когда наблюдали звездопад. И ты знала… знала, что морочишь голову чужому милому.

– Вместо того, чтобы повиниться, ты ещё и нападаешь. Это говорит лишь о том, что тебе всё равно с кем изменять.

– Ага, поймала-таки на горячем, нашла повод обвинить. С Милкой у меня никогда ничего не было. Она досталась Витьке девочкой. Это легко выяснить. Ревновать к ней глупо. Это была детская влюблённость, целомудренные романтические чувства кроткого восторженного мальчика, впервые в жизни познавшего вкус поцелуя. Это преступление?

– Ты говоришь о Милке, которая была тогда, о маленькой девочке, а я – о той, которая сегодня, сейчас, обливала тебя слезами и искушала. Что об этом скажешь?

– Какое мне дело до Милкиных слёз, ты – моя единственная женщина. Е-дин-ствен-ная. С тех пор как мы начали встречаться, я никогда, ни с кем не имел близости. Ни с кем. Если не можешь или не хочешь простить мне прошлое, если решишь, что я должен уйти – подчинюсь. Но… как же тогда наш ребёнок?

– А я о чём? Эротоман чёртов, ты чуть не бросил меня, едва вдохнул аромат её порочного тела. У тебя в глазах суетились омерзительно-бесстыдные черти. Я видела, что эта девка тебе не безразлична, видела!

– Катенька, ты о чём? Я же люблю тебя.

– Меня или всех-всех-всех, у кого соблазнительная попка и сиськи торчком? Думала, что  любишь, а ты…

– Не выдумывай. Давай лучше жить дружно.

– Не убедил. Глаза бы мои тебя не видели.

– Пошли домой. Ты уже замёрзла. Напьёмся горячего чая с малиной, залезем в ванну, отогреемся и спать.

– С изменником спать не буду.

– Я рядышком, на коврике прикорну. Нужно привыкать, коли связался с ревнивицей.

– Я не ревнивая, просто терпеть не могу бабников.

– Баба у меня только одна.

– Ну всё, сам нарвался… А разве мы вдвоём в ванну залезем? А делать там чего будем?

– Греться будем. Шампунем тебя вымою. Везде-везде… и в пи… извини, не сдержался,  массаж сделаю. Полный. Чувственный, волнующий, сладкий-сладкий, бесстыдно-непристойный, великолепно-развратный, взрослый-взрослый.

– Размечтался. И кто тебя этому научил? Уж не Алина ли? Точно она. Хотя, нет, ты же с ней к родителям ни разу не ездил, а в общаге только душевая. Всё-таки Милка. Вот ты и прокололся.

– Как хочешь. Думал, как лучше. Должен же я реабилитироваться.

– Ладно, пошли уж. Не на морозе же целоваться. В ванне, с шампунем и прочими приятными процедурами куда лучше.

– А я о чём?

– А если захочется.

– Тю, у тебя той беременности-то – пара миллиметров в диаметре.

– Увижу, что ещё кому-то помигиваешь – прибью!

– Опять за своё! Не было ничего. Не бы-ло!

– А то я не видела. Чего ты из меня вечно дурочку делаешь? Виноват – признайся.

– Признаюсь. Катенька, я тебя люблю! Теперь вдвойне. У тебя такая шикарная грудь. А попа – самая-самая роскошная попа во Вселенной. Да ты и сама прелесть.

– Не подлизывайся. Я тебя ещё не простила. У тебя куча штрафных очков и ни одной реальной заслуги, кроме моей беременности.

– Посмотрим, как запоёшь через полчаса. Умолять будешь, чтобы забыл обо всём, чего твой язык намолол обо мне любимом. У меня тоже память хорошая. Не прощу.

– Лёнь, а Лёнь, давай никогда не ругаться?

– А давай.

– Я же понимаю, что ты не изменял. Но ведь мог бы, а я как? Чего она, правда, на шею к тебе, гадюка, кидается? Иди уже, набирай воду в ванну. Только тихо. И не разбуди родителей. Не хочу, чтобы нашему счастью кто-то мешал. Господи, как давно я тебя голенького не видела. Как я тебя люблю!

– А я тебя.

Про брак и левак

– Витечка, скажи, только честно-честно, ты мне друг, – услышал я в трубке телефона вопрос с требовательно-истеричной интонацией.

Такое начало разговора не сулило ничего хорошего. Дальше по сценарию проливаются слёзы, начинается безудержный душевный стриптиз, в процессе которого девушка вываливает обычно такие подробности, слушать о которых для меня форменная мука.

Это была Ритка-Маргаритка – самый дорогой, хоть и капризный, человечек в моей жизни.

С Марго мы в детстве жили в одном подъезде. Наши родители дружили домами, а мы…

Мы были близки как брат и сестра.

Сидеть в обнимку на горшках, есть из одной тарелки, вместе реветь над какой-нибудь ерундой, увлечённо играть в дочки-матери, засыпать под одним одеялом, купаться вдвоём голышом в ванной с резиновыми  уточками  и спорить, спорить – было для нас естественным и нормальным поведением.

Тогда мы всерьёз считали, что непременно обязаны жениться, когда подрастём, учились целоваться как взрослые и завели коробку, в которую складывали общие “секретики”.

Скажу честно – целоваться не получалось: носы мешали, дышать было нечем.

Как давно это было…

Вернуться бы в то наивно-счастливое время, постараться изменить и исправить ошибки юности.

Какой же я был остолоп: когда дошло, что дружба давно и прочно переросла в любовь, было  поздно – Марго умчалась в вагоне скорого поезда под названием семейная жизнь. Я же до сих пор пересаживаюсь из одного чужого вагона в другой, где никому нет до меня дела, как и мне до них.

Теперь Риткино лицо наливается пунцовой краской, если ветер случайно задирает ей платье, обнажая краешек трусиков, когда увидит, как внимательно и чувственно  вглядываюсь в её лицо или в вырез платья, пожирая мысленно бутоны по-девичьи упругого бюста, стоит ей неловко нагнуться.