Былое

щукой я не испытал особого азарта. Азарт и вообще любовь к рыбалке удочкой пришли ко мне позже, когда я

сам начал подсекать и вываживать более или менее круп-ную рыбу. Но это было ещё впереди.

Хорошо помню, как поймал первого в своей жизни

хариуса, первую в своей жизни щуку на спиннинг Виктора, как на вылазке за грибами, которые только-только

начинал распознавать наткнулся на полянку, усеянную

волнушками и в одночасье набрал их полное лукошко.

Хорошо запомнился мой первый контакт с лошадью, если его так можно назвать, – контакт.

Выйдя однажды из избы, я обнаружил со стороны

входа в хлев мирно пасущуюся лошадку. Трудно сказать, что мне взбрендилось, но я подобрал валявшуюся рядом

изрядную жердину, подкрался к лошадке сзади и концом

жерди крепенько ткнул лошадке под хвост.

Реакция лошади была для меня совершенно неожи-данной. Я-то думал она пустится наутёк, а она вместо этого так лягнула по жердине, что я не удержал её в руках, жердь пребольно треснула мне по башке и улетела куда-то назад. Но и этим дело не кончилось. Мирная лошадка

превратилась в монстра, который, пятясь задом на меня, лягал воздух пока перед самым моим носом. Почему по-ка? – да только потому, что я тоже быстро пятился, пока

не упёрся спиной в стенку хлева… Почувствовав, что пя-22

титься больше некуда, я решил, что мне конец! Громадный лошадиный круп упёрся мне почти в лицо и лошадке

только-то и оставалось – один раз лягнуть, но он, а это

был конь по кличке Красавчик, этого не сделал. Он видимо знал, что через пару лет я буду спасать его жизнь!

Помню, как я, до этого не встретивший по жизни ни

одного однофамильца, с удивлением обнаружил, что добрая половина жителей Свертнево – Рыжовы. Вторая половина носила фамилию Ярыгины. И всего три фамилии

отличны были от двух доминирующих: Маслов –

тракторист и виртуозный матершинник, муж моей тётки

Анны; Шестаков – деревенский лекарь; и, наконец, гор-батый учитель, фамилия которого не запомнилась.

В Свертнево тогда было около тридцати дворов, ес-ли не все сорок. Деревня стояла на взгорке, на берегу оча-ровательной речки Кунож. По периметру вся деревня бы-ла обнесена изгородью из жердей, дабы домашняя живо-тина не уходила в лес, а всякая лесная не пёрлась в деревню. Едва-едва проезжая дорога делила деревню пополам

и одним концом уходила в сторону Тотьмы, другим в сторону лесопункта Верёговский, что на берегу реки Унжи, где жил один из моих дядей, старший из батиных братьёв

по имени Николай.

Как-то раз, в другой приезд, я жил в Верёговке с неделю и там мне запомнилась одна разбитная деваха и тараканы в жилище дядьки, которых я съел сколько-то

штук, когда как-то пришёл поздненько и обнаружил на

столе банку свежесваренного варенья. Не включая свет, я

в темноте выкушал часть содержимого, удивляясь лёгко-му похрустыванию на зубах. Когда утром я заглянул в

банку и понял, что же это так хрустело ночью, меня тут

же вывернуло до самой прямой кишки.

А тем временем заканчивались мои первые из пяти

летних каникул, проведённых в благословенных местах

обитания моих и ваших, дети мои, предков.

23

На обратном пути ничего особенного не произошло.

Но пара эпизодов всё же просится на бумагу.

В Москве, незадолго до посадки в поезд, Павел купил громадный арбуз, который мы с превеликим удовольствием стрескали, сели в вагон и почти сразу же легли спать т.к. «лошадь была вечерняя». Среди ночи молодая соседка, спавшая на нижней полке подо мною, рас-толкала меня и, когда со сна я начал, наконец, соображать, с ужасом понял, что во сне весь арбуз из меня вытек, и львиная его доля затекла прямёхонько под неё, причём количество жидкости приближалось к потопу

средней величины. Трудно передать словами как мне бы-ло не по себе от этой «ситуэйшн», но утром, когда все

встали, в том числе и притопленная ночью мадам, я не

нашёл в себе сил спуститься со своей полки, дабы не

встретиться с ней глазами, а тем более заговорить.

Так и пролежал я на своей второй полке, отвернув-шись к стене, пока молодайка не вышла, доехав до места.

А вышла она из вагона во второй половине дня, а остатки

арбуза стучались наружу, но я терпел, сжав зубы; не спустился даже позавтракать, чем несказанно удивил Павла.

Надо отдать должное той девушке: она ни словом ни

со мной, ни с Павлом не обмолвилась о ночном происше-ствии, ну а я, понятное дело, тем более помалкивал…

Второе, что запомнилось – состояние великой эйфории, когда поезд вечером подъезжал к родному городу.

В окошко тамбура, где я стоял в ожидании приближения

к вокзалу, врывались такие знакомые запахи вечерней, нагретой солнцем за день степи, такая буря ностальгиче-ских чувств бушевала в груди, что эти ощущения крепко