Книга желаний

Старик, растроганный, спрятал деньги поглубже, и пошёл к двери.

Вячеслав Андреевич какое-то время смотрел на книгу.

Затем, зажёг газ, осторожно провёл обложкой по огню, и тут же отдернул руку.

Он изумленно осмотрел покрасневшие фаланги пальцев:

– Фигня какая-то.

Знакомый липкий страх расползся от живота к горлу.

Олтаржевский вдруг распахнул тетрадь и со злости изо всех сил рванул несколько страниц. При этом так неудачно вывернул запястье, что вскрикнул от боли.

Очухался, сидя на полу: запястье ныло – очевидно, падая, он повредил руку.

Книга валялась рядом. Олтаржевский сердито отпихнул её ногой.

Он представил со стороны, как воюет с тетрадью. Морщась от боли, кое-как поднялся, и, придерживая запястье, с книгой под мышкой заковылял в спальню.

На постели он долго смотрел в потолок, обдумывая разговор с букинистом.

В голову лезли странные мысли. Если тетрадь, как рассказывал старик, давала владельцу то, что он хотел – сразу, в обмен на время, которое тот потратил бы на осуществление мечты, то за всю жизнь человек мог загадать, лишь несколько желаний.

Уничтожить тетрадь, похоже, тоже нельзя. Если только вместе с хозяином! Вспомнив эксперименты с огнём, Олтаржевский решительно пробормотал: «Чушь!»

«Лучше подумай, как управлять людьми, если примешь предложение Гуся?»

Он придвинул к себе новый ежедневник и записал: «Учись убеждать: пусть все соглашаются с моим мнением!» Тут же захлопнул и оттолкнул книгу.

Затем, не раздеваясь, повалился на бок и заснул крепко, без сновидений.

7

Утром Олтаржевский позвонил отцу на квартиру в Бескудниково, уверенный, что не застанет его дома. На такси отправился на стоянку за своим стареньком «опелем», а оттуда – в дачный посёлок Красная Пахра. С тех пор как Андрея Петровича, после путча, уволили из «Московской правды», он сначала один, а затем с женой Светой, почти безвылазно сидел на даче.

Киевское шоссе в область почти пустовало, и к полудню Вячеслав Андреевич был на месте. О давешнем вечере ему напоминало нывшее запястье и ожог под локтём.

Он оставил машину у шлагбаума и, махнув охраннику в будке, зашагал по дорожке. За забором посёлка чернел еловый лес. У ворот три старые кривые сосны поскрипывали на ветру среди пушистых ёлок. Меж богатых особняков жались избушки НИИ. Где-то лениво тявкала собака. Дробным эхом стучал молоток. Пахло близкой зимой.

Олтаржевский вспомнил свой приезд к отцу сразу после смерти мамы. Вдвоем отправились за грибами. Ласковое солнце грело прозрачный осенний день. На душе было так же прозрачно и тихо. Они молчали о том, что понимали оба – никто не виноват в том, что случилось, просто у каждого теперь своя жизнь. Они устроили поединок – кто соберет больше подосиновиков и подберёзовиков. Отец, как всегда, выиграл. Пересчитали добычу (мясистых крепышей с желто-бурыми шляпками разложили на пожухлой траве; ряд отца оказался длиннее), оба улыбались оттого, что им хорошо вместе. С тех пор как Вячеслав Андреевич стал взрослым, никогда ему не было так спокойно у отца, как в тот день.

Сейчас он со стыдом подумал о своём недавнем малодушии и с неприязнью – о том, что стало бы с близкими, когда они узнали бы о его глупой смерти. Он не мог отделаться от странного ощущения, будто последние дни кто-то другой живёт за него.

За забором серел бетонный долгострой без крыши, затеянный Андреем Петровичем лет десять назад. Изнутри калитки висел замок. Олтаржевский постучал кулаком по почтовому ящику и залихватски свистнул. Собака вдалеке зашлась вдохновенным лаем. В глубине участка приглушенно рявкнула еще одна. Оттуда же прохрипела дверь, и из-за угла дома, рыча, засеменила рыже-белая колли с роскошным воротником и узкой мордой. Узнав Вячеслава Андреевича, овчарка завиляла хвостом, радостно припадая на передние лапы и нетерпеливо оглядываясь туда, где по дорожке шаркал валенками в калошах рослый сухощавый Олтаржевский, только на четверть века старше, – то же худощавое лицо, те же тонкие губы и та же благородная горбинка на носу.

На отце была старая шляпа и новенький ватник.

– Слава? А почему вы не вместе с Сашкой? – удивился отец – он всегда говорил тихо.

– Не знал, что он собирался к тебе.

– Перед тобой приехал.

Андрей Петрович не спеша отпер замок. Обнялись. Собака радостно бросилась передними лапами на грудь гостя и лизнула его лицо.

– Ну все! Пусти, Ирма! – Вячеслав Андреевич погладил и легонько оттолкнул собаку.

Обычно Олтаржевский заезжал в Алтуфьево к Насте. В Химки – к Саше. Бывшие жены не мешали ему встречаться с детьми. Совершенно разные, женщины были одинаково обижены на Олтаржевского за свою обыкновенную жизнь. Вторая жена Марина, много младше Олтаржевского, считала мужа обязанным ей за то, что она «родила ему дочь», и не признавала такой же «подарок» от его первой жены Ирины, оскорбленной изменой мужа. Саша учился в «Плешке». Дружил с Настей. Настя скрывала от матери дружбу с братом. Ира ревновала сына к его сестре. Олтаржевский же считал себя виноватым в том, что не дал детям и женам то, что дают благополучные родители и мужья, – хороший достаток. Как следствие, решил он, его жизнь была им не интересна, а потому внуки не навещали ни его, ни деда. Последний раз Саша приезжал к деду года два назад, когда учился в школе. Андрей Петрович называл это на английский манер «generation gep», причиной которого считал эгоизм взрослых.

За долгостроем примостился деревянный домик с мансардой. Дальше – ровные грядки, прибранные к зиме, и парник из толстой проволочной сетки.

По скрипнувшим ступенькам вошли на веранду. Ирма, цокая когтями по дощатому полу, шмыгнула через двери в соседнее помещение «для собаки».

Навстречу из-за стола, кутаясь в платок, поднялась Света и подставила пасынку щёку. Худая, в свитере и в спортивном трико, она была одного возраста с сыном мужа. Но большие очки с толстыми линзами на курносом лице и короткая стрижка прямых с проседью волос, как у московских бабушек, старили «мачеху».

С Андреем Петровичем они познакомились в ведомственном журнале, куда отца «ушли» из газеты. Света оказалась самой молодой из редакционных дам. Прежде из ревности Олтаржевский думал, что отец не любил Свету, а испугался пустоты вокруг, тут подвернулась перезревшая девица, и отец женился. Света же страх одиночества мужа приняла за привязанность и полюбила, как любят в последний раз. А когда поняла, что любит придуманное в нем, все равно любила. Она вечно сюсюкала с матерью по телефону. Ее мелочный деспотизм, интеллектуальные озарения кухарки, треп с подругами, боявшимися Андрея Петровича, как школьного завуча – все, к чему сумел подстроиться отец, раздражало Вячеслава Андреевича. Но со временем он привык к Свете и был благодарен за то, что она берегла отца. Они с мачехой подружились, как умели.

Детей у Светы не было, и она тщетно хлопотала о том, чтобы сын и внуки чаще навещали мужа, создавая хотя бы иллюзию дружной семьи.

Саша – отец и дед в юности, рослый и сухой, но черноволосый и чубатый, – скрючившись, вылез из-за стола. Раскосые глаза с рыжими крапинками на радужках напоминали Олтаржевскому мать Саши. На парне был черные пуловер и джинсы.

Они пожали руки, по их традиции – предплечьями вверх.

– У тебя day-off? – спросил Олтаржевский.

– Одна пара и две физры. С физры меня отпустили.

– Убедительно.

Саша играл за институтскую баскетбольную команду. В словах отца он услышал намек на обвинение в прогулах, возмутился, но в интонации было что-то, отчего парень передумал с ним ссориться.

– Ты болел? – спроси Андрей Петрович. Он снял ватник и переобулся в тапки.

– Простыл. А что? – насторожился сын. Он пригладил волосы.

– Не пойму – то ли ты осунулся, то ли поседел.

От супа Вячеслав Андреевич отказался, но чай попросил: налил кипяток из электросамовара, ковырнул вишневое варенье в вазе и взял пару конфет из розетки.

– С каких пор тебя интересует архитектура? – Андрей Петрович продолжил прерванный разговор. Он зябко потёр руки, прицеливаясь, чтобы вкусненькое съесть.

– Я интересуюсь не архитектурой, а архитектором, – ответил парень.

– О чем спор? – спросил Вячеслав Андреевич.

– Мы говорили про архитектора Олтаржевского, который строил сталинские высотки. Он действительно имеет к нам, какое-то отношение? – спросил Саша.

Отец и дед переглянулись. Дед положил в рот конфету, прошепелявил: