Чистильщик

– Дзен добри, пан Новак – певуче сказала из соседнего молодая полька, стиравшая белье в корыте.

– Добри, – ответил тот, отпирая ключом дверь, – заходи, Коля, располагайся.

Внутри было чисто прибрано и уютно.

– Послушай, – сказал бывший пограничник. – А давай снимемся на память? Тут неподалеку фотография.

– Можно, – кивнул Николай. – У меня за всю войну ни одного снимка.

– А кроме хэбэ[27 - Х/б – хлопчато-бумажной обмундирование.] у тебя что-нибудь есть? – продолжил Ян. – Хотелось, чтобы выглядели мы на все сто.

– Имеется, – тряхнул чубом капитан, после чего вышел и вернулся с небольшим фибровым чемоданом.

Через несколько минут он стоял перед другом в синих галифе и кителе с золотыми погонами, на котором блестели орден «Отечественной войны», две «Красных звезды» и солдатская «Отвага».

– Богато, – поцокал языком Новак. – А у меня только медаль «Заслуженным на поле славы».

Надраив щеткой сапоги и прихватив Рекса, вышли из калитки.

– Файный капитан, – проводила их взглядом соседка.

В ателье снялись в полный рост, на фоне пейзажа с Вевельским замком.

– Карточки будут завтра в девять, – пообещал старый еврей в лапсердаке, чем-то похожий на пророка. Когда вернулись назад, Ян показал Николаю, где чистое белье, сообщив, что заступает до утра дежурным по части.

Пожав на прощание руку и оставив на всякий случай ключ, прошагал под окнами. Хлопнула калитка.

Оставшись один, Исаев снова переоделся в х/б, вернув «парадку» в чемодан, и сварил на керосинке пачку концентрата. Подождав, когда каша остыла, вышел во двор, где накормил овчарку.

Развешав стираное белье соседка (теперь она была в новой кофточке и юбке), подошла к разделявшей дворы ограде, оперлась на нее локтями и, демонстрируя в вырезе высокую грудь, пригласила капитана зайти в гости.

– Угощу старой вишневкой, – добавила, играя бровями.

– Спасибо, у меня от нее изжога, – ответил Исаев.

– П-фф, – надула полька губы и, развернувшись, ушла к себе в дом, громко хлопнув дверью.

Рассмеявшись, капитан вернулся в свой дом, где вскипятил воды в чайнике, взбил помазком пену в стаканчике и побрился. Затем умылся под медным рукомойником на кухне, утер лицо полотенцем и, сняв гимнастерку и сапоги, завалился спать на диване в зале.

На восходе солнца он встал, оделся, черкнул Яну записку «Вернусь к обеду», запер дом, положив ключ под порог, и вскоре мотоцикл с Рексом в коляске пылил за городом, на юг. Вокруг стелились поля, в небе трепетал жаворонок.

Проехав тройку километров (начались ельники с березняком), Исаев ненадолго остановился, достал из планшета карту, развернул и уточнил маршрут. Через час, следуя проселками, он заглушил машину на старой дороге, по которой давно никто не ездил. Справа от нее тянулось длинное, шириной в две сотни метров, поросшее осотом поле, за которым темнел лес. У его обочины вдаль уходили покосившиеся колья с табличками. На ближайшей размытая надпись «Mine!». Пройдя к ней со следующей сзади овчаркой, капитан снял с головы фуражку и долго молча стоял, глядя на поле. Временами легкий ветерок колыхал розовые цветки осота, полынь и другие заполонившие его травы.

Затем Исаев обернулся назад, где за другой стороной дороги в утреннем тумане виднелась низменность, после чего вместе с Рексом вернулся к мотоциклу. Пес прыгнул в коляску, капитан нажал стартер (заработал двигатель), развернулся на дороге и на малых оборотах начал спускаться вниз. Достигнув росшего впереди терновника, въехал в него, заглушил мотор, вынул из патронной сумки на коляске бинокль.

Цейсовская оптика приблизила низину, где в дальнем конце, у буерака стоял хутор. С крытым гонтом приземистым домом, из трубы которого вился дымок, колодцем перед ним и хозяйственными постройками. У одной из них бородатый человек с вилами метал стог.

– Живой, сволочь, – скривил в гримасе губы капитан.

В марте сорок третьего он вместе со своей группой возвращался с задания, подорвав в тылу немцев железнодорожный мост, по которому те подвозили к фронту живую силу и технику.

На отходе разведчиков обстреляла подошедшая мотодрезина, Генка Лебедев получил ранение в бедро и его, меняясь, несли на плащ-палатке. Больше суток шел ледяной дождь, все до костей промокли. И решили зайти на этот хутор, перевязать раненого да обсушиться.

Хромой, заросший сивой бородой поляк оказался радушным и приветливым, как и его хозяйка.

В печь тут же добавили дров, дали сухих тряпок на перевязку, а затем пригласили за стол, угостили салом с ржаным хлебом и сливянкой. Группу разморило, решили остаться до утра, а потом двинуть дальше.

Когда засерел рассвет, в хату вбежал дежуривший снаружи Жора Воропай – немцы! А хозяев не оказалось, исчезли.

На середине пологого склона, ведшего к дальнему лесу, услышали за спиной гул мотора – на усадьбу въезжал бронетранспортер, из которого посыпались люди в касках и длинных шинелях.

– Ходу! – приказал Исаев.

Задыхаясь и хрипя, выбрались наверх, обнаружив там уходящую в обе стороны заиндевелую дорогу, а за ней поле с этими самыми табличками. Немцы, развернувшись в цепь, шли по следу.

Вариантов было два: принять бой и навсегда здесь остаться или попытаться пройти по минам. Избрали второй. Мартовский снег был плотно слежавшимся, и редко проваливался.

Сначала все шло нормально: разведчики, таща за собой плащ-палатку с раненым, добрались почти до середины. А потом один за другим ухнули два взрыва, разметав группу по сторонам.

Очнулся старший лейтенант, когда на землю опускались сумерки. Впереди чернели воронки, а вокруг мертвые тела. Голова кружилась, в ушах стоял звон, на дороге никого не было. Мины сделали за немцев их работу.

Пожевав снега, пополз к опушке леса.

Через несколько дней вышел к своим, а оттуда попал в госпиталь, где поклялся вернуться и посчитаться за ребят. Теперь это время наступило.

Вернув бинокль на место, Исаев бросил Рексу «охраняй», а сам направился по траве вниз, к хутору.

– Дзень добри, – остановился позади хозяина, завершавшего работу.

Тот обернулся, побледнел, в глазах мелькнул страх.

– Узнал? – взглянул исподлобья капитан. – Ну а теперь вперед! – кивнул на склон и расстегнул кобуру «вальтера».

– Ме змусили, – прохрипел поляк.

– Я сказал «вперед»! – приказал Исаев.

Двинулись вверх по склону, миновали терновник, вышли на дорогу – предатель оглянулся.

– А теперь через поле.

– Не можна, там мины, – еще больше побледнел дядько.

Щелкнул взводимый курок. Втянув голову в плечи, сначала медленно, потом все быстрее тот зарысил к лесу.

Отбежал метров сорок, а затем рвануло, швырнув вверх землю и кровавые ошметки…

Следующим вечером Исаев пересек польскую границу на контрольно-пропускном пункте Рава-Русская и приближался к Львову. На душе было радостно и тревожно. Радостно, что наконец-то вернулся домой, тревожно за родителей.