Чистильщик

В этот предутренний час, когда с минуты на минуту могли возобновиться налеты немецкой авиации, все отступающие войска старались как можно быстрее преодолеть водную преграду и укрыться в лесах на восточном берегу.

На подходе к переправе скопилось огромное количество техники и людей, среди которых царили хаос и неразбериха. Временами эта масса начинала движение, понемногу втягиваясь на мост, затем оно стопорилось и снова возобновлялось. Все перемещения колонн и разрозненно отступающих групп сопровождались ревом моторов, ржанием лошадей, звуками команд и густым матом.

Когда бойцы, с которыми следовали пограничники, подошли к переправе, движение на ней вновь прекратилось. На середине моста стояли две закопченные «тридцатьчетверки», в двигателе одной из которых копались несколько танкистов в замасленных комбинезонах.

По виду машин можно было со стопроцентной уверенностью заключить, что они недавно вышли из боя и находились не в лучшем состоянии. С правой стороны танки обтекали матерящиеся пехотинцы, для движения же орудий, грузовых автомашин и повозок оставшейся ширины понтона явно не хватало.

Уже через несколько минут к танкам подбежали несколько офицеров, требуя немедленно освободить проезд. Между ними и экипажами начался бурный диалог, который был прерван звуками раздавшегося за спинами автомобильного клаксона.

Непрерывно сигналя, к месту затора подвигалась запыленная «эмка», в которой находился какой-то крупный военный чин в хромовой куртке с охраной – капитаном и двумя автоматчиками. В нескольких метрах от «тридцатьчетверок» автомобиль остановился, а незнакомый командир в сопровождении капитана подошел к экипажу и хрипло рявкнул:

– Старший, ко мне!

Один из танкистов подбежал и, приложив руку к шлемофону доложил:

– Командир второй роты сорок третьего танкового полка лейтенант Краснов!

– Почему, мать твою, стопоришь ход переправы?! Немедленно убрать машины!

– Товарищ генерал, поломка в двигателе практически устранена. Через пять минут начну движение!

– Никаких пяти минут, приказываю сбросить поврежденный танк с переправы. Выполнять!!!

– Виноват, у меня приказ своего командования, вывести технику на…

Договорить он не успел. Хлопнул выстрел, и танкист стал оседать на настил понтона. В руке генерала дымился пистолет.

– Немедленно сбросить машину с переправы! – приказал он застывшему у танка экипажу, сел в «эмку», и та, набирая скорость, понеслась в сторону правого берега.

Несколько мгновений люди в комбинезонах молча смотрели на своего мертвого командира, затем старший из них что-то бросил остальным, те быстро втащили тело в танк и сами скрылись в люках. Еще через секунду взревел двигатель и, сдав назад, бронированная махина сбросила своего поврежденного собрата с моста. Затем башня тридцатьчетверки слегка развернулась, орудийный ствол пошел вниз и уставился на въезжающую на противоположный берег «эмку».

Оглушительно грохнуло, и на месте автомобиля взметнулся разрыв, в разные стороны полетели колеса. А танк, взвыв мотором, залязгал по настилу на восток. Переправа возобновилась…

Выйдя из ресторана, капитан надел на голову фуражку и направился к мотоциклу, а когда стал его заводить, услышал за спиной, со стороны бульвара громкий крик:

– Никола!

Обернулся. К нему спешил польский поручик.

– Янек? Живой? – широко раскрыл глаза, и они обнялись.

В ночь начала войны Ян Новак, близкий друг Исаева, еще с двумя пограничниками находился в секрете[24 - Секрет – в данном случае подвижной военный пост.]. Когда заставу подняли «в ружье», и она, приняв бой, полегла – исчез. Николай считал, что сержант погиб. А он вот, целый и здоровый.

– Ты как здесь? Да еще в польской форме, – держа за плечи, разглядывал он товарища.

– Долгий разговор, – махнул тот рукой. – Вот так встреча! А собачка, гляжу, вроде как Рекс, – кивнул на овчарку.

– Того убили еще под Бугом, – ответил капитан. – Но этот не хуже.

Словно в подтверждение его слов, кобель дважды басовито гавкнул.

– Ну, так что? Давай обмоем встречу, – лучился радостью Новак. – Знаю тут одно хорошее место. Вскоре мотоцикл с сидевшим сзади новым пассажиром откатил от сквера.

«Хорошее место» оказалось уютной пивной в старой части города, имевшей открытую террасу с видом на Вислу. Судя по всему, Новака здесь хорошо знали, и вскоре друзья, хлопнув за встречу по рюмке водки, под скворчащие колбаски потягивали золотистый пильзнер, закусывая орешками.

– Значит, желаешь знать, как я здесь и почему? – заказал поручик по второй кружке. – Тогда слушай… Если помнишь, в ту ночь со мной в секрете были Паша Золотов и Сергей Швачка. У меня «дегтярь»[25 - Дегтярь – советский пулемет Дегтярева (жарг.)], ребята с винтовками. Лежим, значит, у реки, наблюдаем, соловьев слушаем.

Под утро со стороны запада гул самолетов. Идут на большой высоте на восток, целыми косяками. Серега говорит: «Это, братцы, война». А я ему: «Молчи, дурак», хотя и сам так думаю. От одного отделились несколько, слышим, в той стороне, где застава – взрывы. А с другого берега из тумана появились надувные лодки с солдатами. Насчитали полтора десятка. Как только достигли середины, я приказал «Огонь!» – половину расстреляли. Потом еще и еще, у меня даже ствол раскалился. А затем по нам ударили из минометов, второй серией накрыли. Очухался, в ушах звон, слева Сергей, посеченный осколками – справа, без головы, Пашка. Поднял глаза, а там ствол винтовки в лоб – ауфштейн! Кое-как встал – рядом чужой солдат в каске. Скалит зубы и толкает прикладом – форвертс! Спустя полчаса у развалин заставы таких, как я, построили человек пятнадцать, все в исподнем и пыли, видно, камнями завалило. Среди них политрук Куперман с разбитыми очками. Вперед вышел офицер и в него пальцем: «Юде?» Тот в ответ: «Я коммунист, а ты пошел на х…» Политрука тут же вытащили из строя, поставили напротив и расстреляли. А один солдат, с галуном на воротнике, подошел, расстегнул штаны и помочился на тело. Офицер захлопал в ладоши – браво, другие немцы хохотали.

– Твари, – потемнел лицом Исаев.

– Слушай дальше, – продолжал Ян. – Короче, попал я в лагерь для военнопленных под Тернополем. Кормили раз в сутки баландой из жмыха, а еще водили на работы: закапывать расстрелянных евреев из местного населения. К осени половина из нас отдала Богу душу. Оставшихся погрузили в вагоны и отправили в польский Хелм[26 - Хелм – немецкий концентрационный лагерь.], откуда спустя год мне удалось бежать. В лесу наткнулся на польских партизан, а в сорок четвертом вступил в армию Людову. Теперь поручик, командую ротой.

– Да, досталось тебе, – нахмурился Исаев. – А почему не вернулся на Родину?

– Не иначе зов крови, – улыбнулся Новак, – ты же знаешь, я по отцу поляк. А если серьезно – побоялся.

– Чего?

– Оказаться снова в лагерях, только теперь наших. Помнишь приказ Сталина, объявивший сдавшихся в плен изменниками Родины и призывавший уничтожать их всеми средствами, а семьи репрессировать? Его зачитывали нам на плацу в Хелме.

– Был такой, помню. Но ведь ты не сдавался, вел бой до последнего.

– А чем я теперь это докажу? – навалился локтями на стол Ян.

Николай молчал. Сказать было нечего.

– Ладно, не будем больше о плохом, – закурил поручик сигарету. – У тебя-то как дела? Насколько понял, еще служишь?

– Да нет, брат, – ответил Николай. – Демобилизовался, следую на Родину, во Львов.

– Родители как, живы?

– А вот этого не знаю. Когда город освободили, отправил им несколько писем, но ответа не получил.

– Ясно. А где собираешься ночевать? На ночь выезжать опасно.

– Что-нибудь придумаю.

– А чего думать! Давай у меня. Есть жилплощадь.

– Не стесню?

– Обижаешь, – рассмеялся Новак. – Я пока холостяк и жениться не собираюсь.

Вскоре мотоцикл стрекотал дальше.

Квартира поручика оказалась в пригороде, в небольшом доме, рядом с частью, где он служил. Заехали во двор.