Чистильщик

Когда Николай вошел в комнату, Радка, сидя на стуле у окна, штопала детскую рубашку.

– Это вам, – опустил рядом сумку. – Подкормишь сына. И еще вот, – положил на подоконник кроны. – Они мне теперь без надобности.

– Может, все-таки останешься? – отложив шитье, встала женщина, а затем, прижавшись к его груди, всхлипнула.

– Я же сказал, не могу, – погладил ее по плечам Исаев, достал из кармана фигурку Будды из оникса, величиной с орех, и протянул Кристофу, – держи на память.

В полдень, оставив позади Чехию, он подъезжал к Кракову, бывшей столице Польши.

Дорога с прилегавшей к нему местностью была изрыта воронками от бомб и артиллерийских снарядов, в кюветах тут и там ржавела немецкая техника, с заросших бурьяном полей наносило легким сладковатым запахом.

Мост через Вислу был взорван, в город Исаев добрался по понтонному. В отличие от разрушенной Варшавы, Краков был почти целым. Его древние замки, соборы и дворцы не пострадали, как и жилые кварталы.

По роду прежней службы Исаев знал, что, отступая, немцы готовили взрыв города, но им это не удалось, благодаря диверсионной группе НКВД, заброшенной туда незадолго до наступления советских войск.

Миновав окраину с оживленным движение транспорта и все еще возвращавшимися в Краков беженцами со скарбом, мотоцикл направился в сторону центра. Капитан собирался посмотреть местные достопримечательности, а затем пообедать где-нибудь в кафе или ресторане, которых, как оказалось, здесь открылось великое множество.

Деньги у него остались советские, полученные в финчасти – двадцать одна тысяча рублей новенькими купюрами выпуска 1944 года.

С вступлением советских войск на территорию Европы все расходы РККА покрывались за счет так называемых «военных денег», шедших в соотношении один к одному с местными. Причем интенданты со снабженцами, а также военнослужащие рассчитывались ими и с населением.

Экскурсию решил начать с господствующего над местностью Вевельского замка, древней резиденции польских королей. Вскоре мотоцикл стрекотал вверх, по не менее древним улицам. Народу здесь было меньше, а транспорта вообще не наблюдалось.

Объехав по периметру грандиозное строение с крепостными стенами, дворцом и высокой, с часами башней, Исаев остановил «Цундап» на обширной, мощенной гранитом площадке, откуда открывался вид на Вислу, широкую в этом месте и полноводную. У берега, под замком, стоял десяток советских бронекатеров с трепетавшими на флагштоках вымпелами, по фарватеру проходила баржа.

– Да, хорошо жили короли, – немного прогулявшись с овчаркой у исторического памятника, сказал капитан. – Умирать не надо.

Обозрев город сверху, определил еще достопримечательность: широкую, с архитектурными формами площадь.

– А ну-ка, Рекс, двинем туда, – направился к мотоциклу.

Когда, спустившись вниз, подъехали, площадь оказалась много больше. Она была квадратной, находилась в окружении средневековых зданий и костелов, с арочными торговыми рядами в центре, где кипел людской муравейник.

Останавливаться на площади капитан не стал – не любил шума и многолюдности, неспешно покатили дальше. Посмотрев еще несколько объектов, в том числе бьющий у одного из дворцов фонтан, решили подкрепиться. Для чего немного проехали по бульвару и остановились у здания с лепниной на фронтоне и большими окнами. На двери первого этажа висела вывеска «Restauracja».

«А почему нет?» – подумал Николай. Как-никак победитель.

Остановив железного коня в тени отцветшего каштана, он заглушил двигатель, слез с седла, одернул гимнастерку и поправил кобуру, после чего, сказав выпрыгнувшей овчарке «Охраняй», пошагал к двери заведения.

Внутри оно впечатляло интерьером, просторным, со шторами на окнах залом, хрустальными люстрами на потолке, а еще музыкой, льющейся с небольшой эстрады – старый, в потертом костюме скрипач исполнял полонез Огинского. За столиками тут и там сидели военные, с женщинами и без, в воздухе синел табачный дым, пахло духами.

Заняв столик у стены с окнами, Николай снял фуражку, положил ее на свободный стул, и тут же рядом возник официант, изогнувшийся:

– Цо пан бажает?

– Горячего борща, что-нибудь из мяса да грамм триста водки.

– Маем журек, бигос и зубровку.

– Пойдет, – согласился капитан. – Да, вот еще что, принеси мне еды для собаки.

– Не разумем? – вскинул брови поляк.

– Какой-нибудь колбасы и хлеба.

– Добже, – умчался.

Вскоре вернулся с бумажным пакетом. Там лежал круг ливерной колбасы и четверть пшеничного каравая.

– Так, я на пару минут выйду, – Николай взял пакет, – а ты неси остальное.

Рекс, грустно лежавший у мотоцикла, при виде хозяина оживился.

– Вот, подкрепись и ты, – выложил тот на траву гостинцы.

Овчарка, вскочив, начала с колбасы, довольно пуская слюни.

Когда Исаев вернулся, на столе исходил паром душистый мясной борщ, стояла изрядная порция бигоса и отливал янтарем графинчик.

Наполнив рюмку, капитан опрокинул ее в рот, взял из розетки тонкий ломтик хлеба, намазал горчицей и стал с аппетитом есть, одновременно по привычке наблюдая, что делается вокруг.

А вокруг царило веселье, что было понятно: кончилась война, наступил долгожданный мир. Через столик от капитана, сидели три офицера-артиллериста в такой же, как у него, полевой форме; напротив, у другой стены – подполковник в габардиновом кителе с молодой полькой, чуть дальше военные моряки, а также еще несколько компаний. С женщинами и без них. Время от времени доносился смех, теперь скрипка играла что-то веселое и задорное.

Съев все и опустошив графинчик, Николай махнул рукой официанту и расплатился, отсчитав несколько новеньких купюр. А еще дал червонец на чай, от кого-то слышал, что так полагается. Потом, откинувшись на спинку стула, вынул портсигар, щелкнул крышкой и закурил, слушая очередную мелодию.

Звякнул колокольчик на входной двери, в зал вошла группа польских офицеров, при параде и изрядно навеселе.

Пройдя вперед, уселась напротив артиллеристов. Спустя несколько минут стол «жовнежей»[23 - Жовнежи – польские солдаты.] ломился от выпивки и закусок. Приказав официанту убрать рюмки, стали пить из стаканов. А потом, стуча кулаками по столу и заглушая мелодию скрипки, заорали:

Еще Польска не згиненла,
Кеды мы жиемы.
Цо нам обца пшемоц взенла,
Шаблей одбежема!

Один из артиллеристов (старший лейтенант) попросил союзников вести себя тише, после чего к нему нетвердо прошагал польский майор. Встав в двух шагах, выхватил их кобуры парабеллум и выстрелил тому в голову – промазал. Очередной раз не успел.

Старлей, с побелевшими от бешенства глазами, вырвал оружие и рубанул им поляка в лоб. Тот, обливаясь кровью, повалился спиной на пол. В зале раздались женские вопли и визг, назревал скандал, вскоре появился комендантский патруль, попытавшийся задержать артиллеристов.

Но, как говорится, не судьба. Тот же старший лейтенант, держа их на прицеле, потребовал пропустить (блюстители устава отступили), и все трое выскочили в двери. За окнами процокали быстрые шаги, а потом стихли.

– М-да, не хилые ребята – пожевал мундштук погасшей папиросы Исаев, бесстрастно наблюдавший драму. К полякам он относился неоднозначно, к чему имелись причины.

Когда наши войска вошли на территорию бывшей Речи Посполитой, часть ее сынов, из Армии Крайовой, находившихся в подполье, стали совершать на освобожденной территории диверсии, а также убийства советских офицеров и солдат. Несколько таких боевок капитан уничтожил лично, когда служил в СМЕРШЕ.

Армия Людова, сформированная в 1944-м году, при поддержке Москвы, тоже не впечатляла. Опыта ведения боевых действия она не имела, да и храбростью не отличалась. Местное население встречало освободителей тоже не особо приветливо. Так что случившееся в ресторане Николая не удивило. Видел много хлеще.

Когда в начале августа 41-го они вышли лесами к своим, то сразу же влились в отступавшие к Киеву части. Двигались всю ночь, по дорогам и бездорожью. В слитной людской массе вперемешку двигались танки, орудия и повозки, а над ними, тяжело сотрясая воздух, в небе плыли волна за волной следующие на восток армады немецких бомбардировщиков.

На западе не утихала бой, от тяжелых ударов вздрагивала земля. К переправе вышли на исходе ночи. Она была наведена из понтонов и вся запружена отступающими войсками.