– Ладно, дальше!
– Тут подошел этот Хорек. Сказал, что надо помочь ему донести вещи до остановки. За это он даст на бутылку.
– Как мотивировал свою просьбу?
Крауклис непонимающе уставился на Олега.
– Ну, как он объяснил, почему ему нужна помощь?
– А он сказал, что уходит из дома, ключа от калитки у него нет, а чемоданы тяжелые, и попросил помочь передать их через забор…
– И тебя не насторожило, что человек уходит из дома, а ключей у него нет?
– Нет, он говорил, что жена хочет обобрать его… а он забирает только свое… а она заперла его и не отдает вещи…
Олег слушал сбивчивую речь Крауклиса, и в нем нарастало глухое раздражение: попропивают, сволочи, последние мозги, а потом влипают в разные истории. Островецкий попытался погасить раздражение.
– Хорошо, – спокойным тоном произнес он, – что было дальше?
– Он привел меня к какому-то дому и, это, попросил передать ему чемоданы. Я перелез через забор, подал ему чемоданы, потом перелез назад на улицу и помог донести вещи до автобусной остановки…
– Сколько было чемоданов?
– Три… нет, четыре. Мы с трудом тащили их в обеих руках.
– Тяжелые?
– Тяжелые…
– Ну, а на водку хоть получил?
– Да, на остановке он со мной рассчитался.
– Чем рассчитался?
– Деньгами, конечно.
– А на кой хрен ты ложки брал?
– Какие ложки?
– Серебряные, которые у тебя при обыске изъяли!
– Не брал я никаких ложек, – Крауклис уставился в пол.
– А как же они у тебя оказались? – Олег уже еле сдерживался.
– Это… были у меня когда-то такие ложки. Я когда от жены уходил, только их и забрал. Это был подарок моей бабушки на свадьбу. Я думал, что пропил их…
– Так чего же ты раньше молчал?
– Так эта, потерпевшая, сказала, что это ее ложки.
– Тьфу! – Олег с досады сплюнул и поглядел в потолок, успокаиваясь. Допрашивать такого алкаша иногда тяжелее, чем матерого рецидивиста – нужны порой железные нервы.
– Вы мне не верите? – жалобно спросил Крауклис.
– Я-то, как ни странно, тебе верю. А вот что прикажешь делать, чтобы другие тебе поверили?
Крауклис тяжело вздохнул и виновато пожал плечами. Олег записал его показания, вызвал дежурного по ИВС и приказал увести подследственного.
Затем по очереди допрашивал Гулбиса, Рогиса и Юркевица. Ничего толкового из них вытянуть не удалось: да, Хорек говорил, что развел какого-то лоха на кражу, а что и как – не объяснил. Был ли Художник соучастником или Хорек использовал его втемную – оставалось невыясненным.
Особые надежды Олег возлагал на допрос Сескиса – только тот мог дать полный расклад по этому эпизоду. Но допрос пришлось отложить – обед в ИВС дело святое. Ради него даже прерывают допросы – арестант должен вовремя принять пищу. Ладно, используем это время для обдумывания ситуации, Разговор с Хорьком предстоял нелегкий.
Олег попросил дежурного принести ему чаю. Сержант Фурсенко принес ему эмалированную кружку чая и начатую пачку печенья.
– Олег, может, чего-нибудь посущественнее? – спросил он.
– Спасибо, Миша, не надо. Я потом в столовке пообедаю.
Олег прихлебывал чай и размышлял. Показания Художника прояснили обстоятельства дела, но никак не могли служить доказательством его невиновности – мало ли что может выдумать человек в свое оправдание. Опять же ложки. Ну, допустим, это ложки Крауклиса. А как это доказать? Мара Круминя опознала их как свои. Да, вся надежда на показания Сескиса. Если он скажет, что использовал Крауклиса втемную, тогда и ложкам можно найти объяснение: в конце концов, Сескис мог расплатиться ими за услугу. Хм… опять нестыковочка: ничего себе расплатился – серебром на ползарплаты обычного работяги. Да и Художник утверждает, что Хорек расплатился с ним деньгами, а никак не ложками, Зачем ему врать в мелочах, если он фактически признался в соучастии в краже?
Размышления Олега прервал стук в дверь – сержант Фурсенко доставил подследственного Сескиса на допрос. Тот, развалясь, уселся на табурете и вызывающе посмотрел на Олега: ну, зачем дергаешь, начальник? Все равно ничего путного от меня не услышишь!
Олег проигнорировал этот взгляд.
– Гвидо, – начал он как можно мягче, – если хочешь изображать из себя крутого вора – это твое дело. Давай договоримся: дашь расклад по краже у Крумини – и дело с концом. Все равно там тебе все доказано-передоказано: вещдоки, пальцы, свидетели. Ничего от твоей крутости не убудет, если ты прояснишь только этот эпизод. Пойми, может получиться так, что невиновный попадет за решетку! Ну, Гвидо, расскажи просто про этот случай и про роль Крауклиса в нем, и все!
– Вот что, гражданин начальник, – Хорек насмешливо ухмыльнулся, – ни в каких кражах я никакого участия не принимал и никого не знаю! А если этот придурок попадет на зону – так туда ему и дорога. Дураков надо учить!
Олег немного помолчал, чтобы унять вспыхнувший гнев.
– А теперь послушай меня, Хорек! – ровный, спокойный голос Островецкого резко контрастировал с его полными ярости глазами. – Сейчас ты меня очень сильно разозлил! Очень! Я полагаю, годика два лишних ты сейчас заработал, Я пущу тебя «паровозом»[7 -
«Паровоз» – зачинщик, инициатор преступления (жарг.)] по всем эпизодам, плюс охарактеризую тебя в «обвиниловке» как отпетого преступника, так и не вставшего на путь исправления. И буду, кстати, недалек от истины! А на зону, куда тебя отправят, по своим каналам пошлю сообщеньице – ребята из оперчасти «примут» тебя там, как «родного». Ну, а пока: никаких передач и ежедневный «шмон»[8 -
Шмон – обыск (жарг.)] всей твоей камеры – я тебе гарантирую.
Слушая негромкую речь Олега, Хорек испуганно вжимался в табурет: кажется, доигрался – предупреждали же, что с «бультерьером» шутки плохи.
Олег вызвал дежурного по ИВС:
– Миша, убери эту мразь!
Фурсенко молча увел подследственного.
– Витька, пошли в столовку, – Олег, приоткрыв дверь, просунул голову в кабинет Виктора Миллера. – Там «внизу»[9 -