«Мама поцеловала, отвела в детский садик…»
Мама поцеловала, отвела в детский садик:
играй с другими!
А эти другие растеряны, как и ты.
И воспитатель не так моё
произносит имя
режущим звуком с вышколенной высоты.
Мама, не вижу лица твоего овала,
но, как луна, оно высветится ввечеру.
Мама, щека, куда ты поцеловала,
меньше горит на ветру.
Бог целовал, с рук отпуская:
живи с другими!
(Шумно и душно в детском его саду.)
Он обещал: «Как день за своротком сгинет,
Так я за тобой приду».
Долго гляжу в окно, в его цвет чернильный.
Ты там смотри не забудь меня насовсем!
Твой поцелуй горит на щеке так сильно.
Я не пойму зачем…
«Как долго мы болеем, точно снег…»
Как долго мы болеем, точно снег
Летит вовнутрь, не замечая кожи.
И на углях пугливой нашей дрожи
Он тает в нас и каплет из-под век.
И мы зовём, разинув в небо рты,
Кого-то, чтобы жить бесповоротней.
И в нас ещё так много пустоты.
И снег в неё летит, как в подворотню.
«Медленные ночи расставаний…»
Медленные ночи расставаний.
Чёрные от света фонари.
Я больна тенями и словами,
Точно плод с распадом изнутри.
Косточка, подточенная смертью,
В мякоти, как точка на мольберте,
Ты – начало, как там ни крути.
Там, где кожура твоя пробита,
Точно дверца первая открыта
К музыке из омута в груди…
Косточка ли, пуля или слово…
Если Богом в лоб не поцелован —
Всё ещё возможно – оживи.
А потом, прожжённый этой метой,
Ты прикован, ты припаян к свету
Берега, рождения, любви…
«Что за блажь такая – ворваться в грудь…»
Что за блажь такая – ворваться в грудь
И спалить – отчаянье не остудит.
Прогори, коль хочешь, а кто-нибудь
По остаткам пепла тебя рассудит.
И осудит на
сто веков подряд
Полыхать и маяться где попало.
Неспроста так больно глаза горят,
Будто в них по острой звезде упало
И открыли зренье.
А мне-то как?
Это не любовь, если воздух выжат.
Что за блажь такая – развеять мрак,
Если только в нём и возможно выжить?
«Ночь бьётся о стёкла и всё норовит…»
Ночь бьётся о стёкла и всё норовит
Во впадину сердца чьего-нибудь влиться.
А взгляд одиночества жалок на вид.
И время течёт не в минутах, а в лицах.
С назойливым ветром слились ещё те,
Что где-то в корнях моей памяти нервной.
Куда же теперь мне в моей нищете,
Как долгой зиме до проталины первой?
А вы – не нужнее схожденья с ума,
Не трепетней чашки остывшего чая,
Когда в эти окна вторгается тьма,
Ненужной растрате меня завещая
Выстраивать мысли в один звукоряд
Над белым листом, как создатель над сенью,
Где речи огнём богохульным горят,
Но строки мерещатся, как воскресенье.
«Втиснут свет в проём оконной рамы…»
Втиснут свет в проём оконной рамы,