Птица

Не хочет говорить пусть и не говорит. Слишком много непонятного в её жизни. Птицы, геометрия и деревья за окном, ваза, диск с разноцветными пятнами. Тысяча триста, а чего совсем не ясно, толи рублей, толи метров.

Коктейль безалкогольный, Инна приготовила два, знала, что одного будет мало. Получались они у неё вкусными, и пились приятно. Она специально занималась их приготовлением какое-то время до получения удовлетворительного результата.

На столе появился новенький блендер, глаза её заблестели, а лицо расплылось в улыбке. Инна любила постараться для людей, при этом преображалась и радовалась, но Ивана это почему-то раздражало. Стараться надо и не для всех. Мир огромный на всех может и не хватить тепла, добра и обаяния. В такие минуты он чувствовал себя нечужим для неё, желанным и обласканным её вниманием. Умела она предупредить короткой фразой и тут же вытащить отношения на позитивную волну. Вроде бы и не поссорились и эмоции подавлены.

К блендеру присоединились: молоко и малиновый сироп, гречишное печение с орехами. Не о ком-то сейчас Инна беспокоилась, а о нём. Приятно осознавать работу хоть одного человека. Забыли вздорный разговор о кувшине и переставленных вазах, на которые Инна могла смотреть минут сорок, не отрывая взгляда от них. О чём она думала, Иван не знал, спросить, так и не решился. В эти минуты её словно и не было, оказавшись где-то далеко в фантазиях и размышлениях. И чем дольше она смотрела, то становилась какой-то другой, вовсе не девушкой, с которой хотел объединиться и быть счастливым. Вроде то же самое лицо и фигура, но всё-таки другое беспородное существо. Увидев в первый раз это, Иван подумал, что она грустит о прошлом.

– Что с тобой, Инна? – потряс он её за плечи.

Она посмотрела на него как на придурка. Недовольно отвернулась и попросила:

– Иди что-нибудь почитай, посмотри телевизор и никогда больше так не делай. Хорошо!

Иван кивнул головой.

– Не обижайся. Поговорим и об этом, – пообещала она.

Прошло четыре месяца, но так и не поговорили, впрочем, и о дождях, и облаках, о ней, и её родителях. Не поговорили о многом, о чём следовало поговорить.

Блендер зашумел, через минуту утихнув, и в прозрачных, стеклянных стаканах появилась розоватая жидкость. Иван пригубил и облизнулся. Вкусно!

– Ну, как? – улыбаясь, спросила Инна.

– Да! – восхищаясь вкусом, произнёс он.

Ей было невесть как приятно, потому что приятно ему и радостно оттого, что и он радовался. Инна лукаво щурилась, локоны волос упали на лоб, и в эти мгновения прекрасней девушки не существовало на этом свете. Он простил задетое самолюбие, обещанное объяснение стало ни капли неважным, а устройство квартиры с ужасным интерьером приемлемым. Они разговорились о ценах на обувь, бытовых проблемах, что приготовить в выходной день и где его провести.

Иван выкинул в ведро для мусора чайный пакетик. Как быстро тогда он сдался! Положив в чашку другой, залил горячей водой.

«Выбросить всё и поменять мебель», – подумал он.

Два голубя, пролетев в обратном направлении, похлопав крыльями, уселись на ветку тополя, покрутив головами, с минуту курлыкали и потом разлетелись в разные стороны. А Иван продолжал размышлять о себе и Инне, о том, что же говорила она ему о птицах. И рассуждения ни к чему не привели. Разлетятся без лишних вопросов от разочарования.

Так он смотрел когда-то на белку, бегущую по траве к ёлке и грызущую орех у корней, естественно, непринужденно, почему-то подумав, что это только видимость. На деле, жизнь у белки в городском парке суровая. Она не живёт, а выживает. Люди улыбаясь, останавливались, делали снимки, следили и покидали сквер, наполненный запахом хвои уже с другим настроением. И ничего у неё нет, и никогда не будет. Не беспокоят белку и курс валют, политика и цены на бензин, налоги. Что ей до людей, до каждого из них.

Ивана охватило чувство обречённости и тоски. Как голуби и белка он точно не сможет. Чем взрослее становишься, тем солнце белей, а листья желтей, дома серей. Вот белки в парках и поддерживают, не дают скатиться вниз. Женщина, на которую настраиваешься, будто на камертон, следуя её созвучию, однажды ускользнёт, а ты осознаешь, что без неё никакие путешествия и развлечения не помогут укрыться от накатывающих волн безразличия. Обязанность не порок, не привязанность, но и что-то отдаленное от слияния, доверия. Ищешь женщину, но так никогда не встретишь. Столкнёшься с какой-нибудь особой на остановки, в магазине или где-нибудь ещё, а через месяц задашь всё тот же вопрос и уйдёшь. Иван спрашивал пять раз и сейчас, посматривая в окно, задал вновь. Хотелось вместе, очень хотелось, но не получается.

Разных штуковин у Инны было предостаточно, и не обо всех она рассказывала. С чего булыжник в доме держать? Он стоял с непонимающим лицом и разглядывал камень, похожий на большое серое яйцо.

– А зачем ты на нём крестик нарисовала?

– Необычно смотрится, да! – ответила Инна.

В его квартире такого булыжника никогда не появится, никакой другой атрибут на вроде этого.

– Медицинский знак, – произнёс он, посмотрев на Инну.

– Расскажу как-нибудь и про него, но не сегодня. Всё станет вполне обоснованным.

Уговаривать Инну было весьма трудно. Для этого рассказа видимо время ещё не подошло. Спроси он о белой птице у неё над кроватью и всем вопросам конец.

Через месяц Иван узнал, как она, возвращаясь из школы, заметила камень, как бегала с ним по утрам, таскала в рюкзаке вместе с книгами, пока не привыкла к весу. Придумала подставку и нарисовала на нём красный крестик. Камень находился на одной из полок, особо на него никто внимания не обращал, кроме Ивана. Ей показалось это важным.

– Отличное упражнение! Вначале всё болит, зато потом делается легко.

Знак для булыжника подходящий. Не подбери она его, и шут знает, что ещё бы в школьный рюкзак засунула. С эффективностью метода не поспорить.

Он мог бы представить Инну в рваном халате и парике, и клоунском наряде, и за офисным столом. Он мог представить её на горной вершине, внутри пещеры, бака, но лежащей голой на пляже ну никак. Проснуться ближе к обеду, пойти и окунуться, а после наткнуться на тело в песке, удаётся не каждому.

Иван набрал в лёгкие воздуха и нырнул. На озере штиль, желающих искупаться ночами хватает, так что днём часть из них отсыпается. Поднявшись на поверхность воды, он раскинул руки и ноги, щуря глаза от солнца, покачиваясь на волнах. Потом, сделав несколько неспешных гребков, коснувшись ногами дна, Иван пошёл лениво к берегу. Девушка даже не шевельнулась и от стыда не вскрикнула, и не прикрылась. Как лежала, так продолжала лежать, поправив солнцезащитные очки. Подойти к ней и сказать, что здесь не принято разгуливать нагишом, да услышать в ответ несколько возможных ответов, но похоже, что отвечать она не собирается. Смотрит или нет, не разобрать. Она повернулась на левый бок и к нему лицом, надо полагать специально, демонстрируя прелести. Видимо никого не ждала, расслабилась, а тут он вторгся в её время и нарушил наслаждение утренними часами. Для неё его и нет. Кто-то ходит по песку, быстрей бы ушёл и не мешал, пусть себе ходит, любуется.

Иван смотрел на гладившую песок воду, а думал о девушке. Лечь с ней рядом и пусть сама о чём-нибудь спросит! Он даже придумал разговор, который закончится поцелуем. Именно так и должно закончиться, не состоявшееся знакомство. И почему их только двое на берегу молчаливых и неприветливых? Наступит осень, перед кем-нибудь она скинет одежды, но это будет совсем другая нагота, желающая близость и не Ивана это забота. Лакомый кусочек в метрах пяти ему не попробовать. Но вот что странно и пробовать не хотелось. Иван оглянулся. Берёзы, кусты, в глубине которых виднелись здания, скамейки. Всё настоящее. Способ вялиться на солнце докатился и сюда. Он взял шорты с полотенцем и зашагал к дому, где храпели друзья. Оставаться на пляже он категорически отказался. Было бы это свиданием, тогда и дело другое, а так, быстрое разглядывание журнальной обложки, не обещающей взаимности. Дверь открылась, ты входишь внутрь, но для тебя там ничего нет. Обман, облака, шум волн и мокрый песок.

Больше Иван той девушки не встретил. Ни вечером и следующим утром, днём. Такое впечатление, что два пространства прикоснулось, и в точки соприкосновения появилась нимфа отдалённого острова. Так у них с Инной, не понятно где верх, а где низ, на что опереться. И чего это он вспомнил об этом? Может потому, что не может представить её и в белом платье.

Весна запестрила красками, шли проливные дожди, после которых пригревало солнце. Ничем не примечательные газоны и лужайки покрывались молодой травой, привлекая взгляды. Кто-то начинал бегать по вечерам, покупать семена и одежду, а Иван спешил к Инне. Встречаться каждый день не удавалось, но это подогревало его интерес, желание увидеться. Организм перестраивался на новый ритм, пробуждался от зимы и холода, будоража чувства. Ничего в этом удивительного не было, но Инна перестраивалась по-своему, незаметно для окружающих и удивляла Ивана.

Под окнами прошёл мужчина примерно лет сорока, сорока двух, в тёмно-серых брюках и фиолетовой рубахе, мятым пиджаком под мышкой, напевая песенку. Слов не слышно, но по его виду Иван понял, что всё его достало и оставалось только петь. Просидел ночь в баре, наслушался блюза, с кем-то поделился неудачной ситуацией. Он потряс пиджак, хмыкнул и забросил в кусты. Развязав галстук, потёр шею и тоже выкинул, от чего-то освободившись, избавляясь от вещей. Покачиваясь и продолжая напевать, пошёл дальше.

«Выбрал одну из улочек жизни, которая привела его к глухой, высокой стене», – подумал Иван.

Где-то необходимо было свернуть, а он проморгал момент, посчитав, что у него полный порядок. Всегда получается именно так. Не ждёшь беды и она тут как тут.

Один знакомый Ивана даже и не подозревал, что болен раком. Рассудительный человек, посещал зал два раза в неделю и по науке питался. Очередное медицинское обследование выявило рак желудка. Через полгода он превратился в ходячий скелет. В этот период для него не существовало никакого будущего. О болезни не говорил, вечерами слушал музыку, а днём гулял в парке, ходил на процедуры, которые лишь оттянули кончину. И о чём он мечтал, жалел, уже не узнать, но для него проснуться утром, провести ещё день с родными стало счастьем. Было понятно и видно по нему, спрашивать не надо. С какой-то стороны болезнь напоминает о мгновенности жизни, но только выпутаешься и начнётся новая путаница, а всё что до этого было, быстро забывается.

Голос на улице звучал ещё минуту, а потом оборвался. Так обрывается многое, проявив себя и сверкнув на солнце, перемешиваясь с тем, что уже существует. И раз! Городской миксер работает круглосуточно, лишь иногда неожиданно меняя скорость и программы, дробя содержимое своих контейнеров. Предугадать, что же получится никто не в состоянии. Думают про одно, но выходит другое.

Вчера, когда почти стемнело, под окнами прогуливались девчонки. Одна из них насвистывала. Оглянется, хихикнет и опять за своё. С каждой порцией свиста Иван сжимался, ощущая что-то неприятное.

– Да слышали уже тебя, слышали, – недовольно буркнул он.

А девчонка продолжала насвистывать и будоражить тишину улицы. Нравилось ей щекотать нервы, не понимает, что улица не концертная площадка. Раздражал и её свист, коты у подъезда и пробки в дороге. Ему тридцать два, что-то незримое меняло его, вползая без спроса, и беспокоило. Утром поют, вечерами свистят, днём скрипят.

Три недели тому назад его зацепила машина на пешеходном переходе. Водитель оказался приятелем. Вечер только начинался, конец недели, чем не время пройтись через сквер. Двадцать минут прогулки успокаивают нервы и отвлекают от остальной маеты, да и перед сном полезно. Не успел он вступить на проезжую часть и чёрного цвета автомобиль, резко затормозив на повороте, зацепил его. Водитель выскочил из машины и бросился к нему.

– Вам больно? – спрашивал он. – Где болит?

– Что за вопросы, – произнёс Иван, держась за ногу, гоняя жевалки. – И больно, и болит!

– В больницу едем?

– Никуда мы не поедем, Митя! – положив руку ему на плечо, ответил Иван.

Митя сморщил узкий лоб, взглянув на него.

– Ваня… Слушай! Я не хотел…

– Никто не хочет, но у некоторых случается.