Книга абсурдов и любви

Через пять минут администратор и швейцар были банкротами.

– А теперь врежь директору, – бросила Вика швейцару. – Ты вдруг понял, что он втянул тебя в банду.

Директор упредил швейцара, который охнул, ощутив синюю подкову под глазами.

– Ну, а ты что стоишь, не телишься. Давай отходную директору.

– Эх, – вздохнул швейцар. – Была не была.

Его кулак пошёл на Вику. Она присела. Кулак воткнулся в лоб администратора.

– Ты что…, – хранитель гостиницы прошептал слова, которые производят сильное впечатление на иностранцев, и они запасаются ими, как запасаются матрёшками, и рухнул под ноги Вики.

– О! – закричали иностранцы.

Озлобленный швейцар двинулся на Вику.

– Стой! – заголосила она. – Куда прёшь. Ты в оцепенении. Ты же человека убил.

Швейцар действительно находился в оцепенении. Гости восторженно кричали "О!". На полу, распластавшись, как на пляже, отдыхал директор. Вспышки фотоаппаратов таранили глаза.

Вика не стала дожидаться развязки. Чемоданом она свалила швейцара, объяснила через потерявшуюся переводчицу, что проба ещё требует существенной доработки, и пригласила завтра присутствовать на окончательном варианте.

На улице она пустилась бежать, пока не наткнулась на железный короб. Словно гигантская бабочка, чемодан сверкнул в воздухе. Вика подсчитала выручку и направилась к вокзалу. Она твёрдо решила расквитаться с человеком с номерком, с которого начался тернистый путь.

Человека гор она нашла возле памятника революционному императору, на ладони которого в середине кучи бычков высилась внушительная, похожая на огнетушитель, пустая бутылка вина. Носильщик прислушивался к гудкам скорого.

– Иди, иди, миленький, – говорил он. – Мы тебя сейчас поприветствуем, как Саша Македонский Азию.

Вика объяснила, что пришла попрощаться.

– Кто ж так прощается с другом! – упрекнул носильщик.

От щелчка по горлу звук оказался звонким, как в пионерском горне.

На задворках магазина "Вино" Вика нашла грузчика с разорванной ноздрей, похожей на покалеченное горлышко бутылки и с ёжистыми глазами.

– Винца, – попросила она.

Грузчик поставил бочку на «попа» и мощным ударом ноги вышиб пробку, которая как мина просвистела мимо головы Вики.

– Так и человека угробить можно, – заметила она.

– У тебя много отрицательного опыта, – заметил грузчик. – Ты уже знаешь, что человеческий лоб можно разбить. Держи. – Он протянул ей пивной кляп. – Гони бабки.

В смутное время грузчик имел полное право на нагрузку к вину. Оспаривать право Вика не стала, опасаясь, что могут взвинтить цены. Бутылку она сунула за кофту.

Половина дела была сделана. Другую половину она решила доделать в аптеке.

– Нет, – сказал хранитель мер и весов с хамелеоновским взглядом, мелкими усиками и кустистой бородой, выслушав Вику.

Она почувствовала холодок. Рушился гениально задуманный план. Вика зашла с чёрного хода, поторговалась, а после вывела хранителя мер и весов к задворкам магазина, показала грузчика, который за товар брал самую малость, поблагодарила измученного валерьянкой аптекаря за дефицитный порошок и, сделав, круг, остановилась возле щели в заборе.

Картинка ей понравилась. На дно бочки грузчик поставил бутылку и подвесил к ней, словно к ёлке три деревянные затычки.

– И их тоже покупать? – спрашивал, багровея, аптекарь.

Возле вокзала Вика сорвала пробку, засыпала чудодейственный порошок в бутылку и загнала пробку на место. Это было её первое покушение на человека.

– У грузчика брала, – сказала Вика носильщику.

Носильщик припечатал дно бутылки к ладони. Пробка взвизгнула и устремилась к Большой Медведице. Вика почувствовала лёгкие толчки, когда пробка попала в звёздный ковш. Толчки напоминали небольшое землетрясение и исходили от носильщика.

– Что? – участливо спросила она.

– Живот завёлся, зараза, – рявкнул носильщик. – Постереги тележку, я скоро вернусь – мрачно добавил он.

– А кто же Азию приветствовать будет?

«Азия» уже приближалась к вокзалу. Носильщик двинул тележку и тотчас схватился…

– Уже, – прошептал он.

Запах был настолько сильным, что машинист скорого, чтобы не задохнуться, остановил поезд за километр до вокзала.

Вика умыкнулась с поста увидев человека гор, решительно шагающего с гвоздодёром к задворкам магазина, и направилась к домоуправлению.

Вечерело. Раскалённый город погружался в прохладу с запахом пыли, гари, пота… Вика прошлась по мелкому привокзальному скверику с засыпающими ёлками в бледном свете полнотелой луны. Тихо. Только игривый ветерок, вырвавшийся неизвестно откуда, шумнул и, скоро пробежав по ёлкам, умчался также неизвестно куда

Вика присела на лавку. Она устала, как устаёт человек от напряжённого дня, наполненного дикой силой, которая крушит и ломает, разбивает на осколки, которая торопит день поскорее бы он схлынул, перейдя в вечер, а потом в ночь с её благодатными снами, освежающими мысли и проснуться утром бодрым с приливом сил и опять вступить в схватку с бесчисленными дневными заботами, чтобы снова идти и идти по кругу, преодолевая мрачное и тяжёлое своей судьбы, пока не наступит точка невозврата.

Воспоминания вновь всколыхнули её. Они были яркими и жгучими. Ей почудился голос кременчугской гармошки – двухрядки, который, словно звал её. Она направилась к кассам дальнего следования, чтобы взять билет и уехать в тополиный посёлок к батьке и матери, но это была лишь минутная слабость грусти, смешанной с тоской. Она возвратилась в скверик, вновь присела и уснула.

Утром она направилась к домоуправлению, которое было в траурных венках.

– Где домоуправ? – спросила Вика.

– В гробу!

Вика заглянула в гроб. Из глаз администратора текли слезы.

– Не дождался, – с сожалением вздохнула она.

Восьмая

Африканские события

Схватки измотали Вику. Она готова была сдаться и сдалась бы, но оказаться побеждённой не позволяло самолюбие, остававшееся единственным источником, из которого она черпала силы, которое не давало угаснуть мыслям и чувствам, и которое уводило её в иллюзорные мечты, где не было места провинциалки, а было величие вседоступности и вседозволенности.