Взлёт и падение. Книга вторая. Падение

Авиакомпания летала, но полётов стало намного меньше. Впервые за многолетнюю историю её существования вдруг оказались лишние лётчики, которых вечно не хватало. Два раза в неделю полетать сейчас считалось удачей. Если раньше лётчики упрашивали командиров и начальников штабов выкроить им хотя бы один полноценный выходной в неделю, то сейчас многие, заглянув в график планирования полётов и не находя там себя, ныли:

– Один рейс в неделю? Ну, бардак! Это же в месяц так 20 часов не налетаешь! А что в зарплату получать?

– Пишите рапорты на отпуска, пока средний заработок не упал, – советовали начальники. – Летом-то, когда последний раз отдыхали?

– Не помним, – вздыхали лётчики и с неохотой отходили от графика. – Да мы уже отвыкли летом отдыхать. Работу давай!

– Привыкайте. Президент Ельцин вам такой подарок сделал, а вы недовольны.

– Пусть сам такие подарки глотает, с…

– Ничего, он проглотит. Он каждый день глотает. Стаканами.

Особенно недовольны были пилоты самолётов Ту-154. Всё чаще, придя на вылет, они узнавали, что их рейс из-за малой загрузки передан на менее вместительный Ту-134 и поэтому на этом типе налёт упал очень незначительно.

– Нет в жизни счастья! – сокрушался в курилке Устюжанин. – Да если бы я знал, что такое произойдёт, не стал бы переучиваться. Ведь вся наша зарплата на налёт ориентирована. Не налетаешь – фигу получишь. Пора пересматривать систему оплаты. Куда наш профсоюз смотрит? Так ведь и жена из дома выгонит. А я не хочу уходить.

– А что, разве она тебя ещё не выгнала, баламута? – кривился в ехидной усмешке командир Ту-134 Палда. – Давно пора. Не надо было переучиваться. А я уже сорок часов налетал за две недели.

– Сорок четыре, – поправлял его второй пилот. – И до конца месяца ещё восемь рейсов запланировано.

– Вот! – поднимал вверх толстый указательный палец Палда. – Санитарная норма, как в добрые советские времена. Возвращайся обратно, Пашка, так и быть в свой экипаж возьму, только сначала язык подрежу.

– Свой подрежь, – огрызнулся Пашка, – а то говорят, когда спишь, он у тебя вываливается.

– Кто такое говорит? – угрожающе вопрошал Палда. – Удавлю!

– Так из твоего экипажа и говорят ребята. Говорят ещё, что с тобой в гостинице спать невозможно. Говорят, как командир наш заснёт – у него язык вываливается изо рта. Да и храпит, как слон. Да ещё и зубами скрипит. А скрип такой, как гвоздём по стеклу. Да и разговариваешь во сне, говорят. К психологу бы вам надо, товарищ командир.

Палда несколько мгновений переваривал сказанное, вздохнул, почесался и ласково спросил:

– Так ты говоришь, жена тебя из дома ещё не выгнала?

– Ещё нет, – подтвердил Пашка. – А за что? Я хороший! Да таких мужчин, как я во всём Бронске…

– А жаль. Сейчас я её сделаю вдовой. – И Палда, воздев кулак, которым очень просто можно было убить быка, угрожающе направился в сторону Пашки.

– За что? – вскричал тот, укрывшись за спиной вошедшего начальника штаба.

– За твой язык, кочегар! Иди сюда!

Но юркому механику удалось выскользнуть из комнаты в коридор. С досады Палда трахнул кулаком по стене. От стены отлетела и упала на пол, со звоном разбившись, плитка.

– Он ещё и государственное имущество портит, – уже из дверей не унимался Пашка.

Смеялись курившие тут лётчики. Они давно знали, что Устюжанин любил «заводить» великана Палду и ждали продолжения. И оно последовало, едва тот успокоился.

– Ну, стена – ладно! – продолжал из дверей Пашка. – Но вот зачем ты, Владимир Анатольевич, на ноль сороковой машине штурвальную колонку погнул? Зачем?

– Чего-о? – под общий смех возмущённо спросил Палда. Колонку эту не согнул бы и слон.

– Так твой же штурман рассказывал. Говорит, как только самолёт на посадке нужно выравнивать взятием штурвала на себя – а тебе живот мешает, колонка в него упирается. Ну, ты, якобы, колонку и погнул, коромыслом её сделал, чтобы живот облегала. Теперь в бортовом журнале замечание написано. Сам я, правда, не читал…

Новый взрыв хохота сотряс курилку.

– Ты что ли трёп пустил? – повернулся Палда к своему штурману. Тот на всякий случай подвинулся.

– Нет, конечно. Устюжанина не знаешь? Он и не такое наболтает!

– Знаю этого баламута, – на этот раз добродушно ответил Палда и двумя руками потрогал свой живот, опустив глаза вниз. – Вообще-то всё, что выше этих самых приборов у мужчины грудью называется. Ха-ха! Или трудовая мозоль.

– Ха-ха! – передразнил командира Пашка. – О колонку штурвала и не такие мозоли натирали после пяти литров пива.

– Убью, заморыш! – вскричал Палда. – Лучше держите меня, пока я из него бифштекс не сделал! Разорву на части! – Он сделал угрожающую стойку и выставил перед собой толстые, как сосиски, растопыренные и кривые, словно поражённые артритом пальцы, похожие на зубья экскаватора.

А Устюжанин, хохоча, уже спускался со второго этажа штаба отряда. «И как он только своими щупальцами удерживает трёхлитровую банку с пивом?» – думал он, перепрыгивая через две ступеньки.

Такую банку Палда поднимал просто. Однажды на спор ему налили пятилитровую банку из-под болгарских помидоров. Он приклеился к ней своей правой клешнёй, приподнял её, но до рта не донёс. Признав своё поражение, к изумлению спорщиков, взял банку двумя руками, и, не отрываясь, в течение минуты осушил её до дна. Было слышно, как в его глотке что-то бурлило, как будто вода сливалась в аварийную канализацию.

– Ну? – выдохнул он, оторвавшись от пустой банки и оглядев изумлённых спорщиков. – Кто пойдёт за пивом? Да не забудьте там воблы купить. Люблю! Ха-ха-ха!

Устюжанин озвучил мысль, которая давно зрела в умах многих пилотов. Действительно, в те годы, когда только самый ленивый лётчик не налётывал минимум 70 часов в месяц, заработная плата у них была не то, чтобы сравнима с лётчиками Афганистана, которые одно время по оплате лётного труда стояли на последнем месте в мире, но уж уровню развитых африканских стран соответствовала. По крайней мере, примерно соответствовала зарплате советского профессора, а в летние месяцы и больше. Пенсия пилота, вылетавшего свой ценз, была 180 рублей в месяц. Ого! Это, конечно, не 80% от его заработка, а 35-40%, но ведь и эта сумма была больше средней зарплаты по стране в 80-е годы прошлого века. Не жаловались, хватало. Не ныли, что с пенсией уборщицы…

А лётчиков всё равно не хватало.

Но вот грянул ельцинский бардак и дефолт, налёт упал в несколько раз, и соответственно упала заработная плата. Перепуталось всё: академик стал получать меньше, чем вчерашняя школьница-секретарша новоиспечённого коммерсанта. Пенсии лётчиков стали равны пенсии тёти Мани – уборщицы штабных коридоров, а пенсии т. н. государственных служащих с 01. 01. 95 года, указ о которых подписал пьяный президент то ли в какой-то элитной бане, то ли просто в похмельном бреду стали равны… 80% их и без того не хилого заработка. Причём стаж работы и выслуга для выхода на такую «заслуженную» пенсию поразительно точно соответствовали стажу работы и выслуге… лётного состава. Для женщин (читай – стюардесс) – десять лет, для мужчин (лётного состава) – 12, 5 лет. Вот так! Год – за два!!!

Читатель, моя пенсия лётчика в 1998 году была в… 2 раза меньше пенсии жены, проработавшей в т.н. государственной службе минимальное количество лет (около 11), и потому её пенсия была всего 50% , а не 80%.

17.01.98 года бывший замполит самарского авиаотряда – знаток лётной работы и врачеватель пилотских душ советских времён, неизвестно как ставший к этой дате вице-премьером России Олег Сысуев, изрёк истину. Лётчики обратились к нему, как к своему коллеге, разобраться с их пенсионным вопросом. Но ведь это же замполит, что с него взять? И вот его изречение: «…Я знаю, что в лётчики идут по блату и это значит, что у них не такие уж вредные, напряжённые, опасные и тяжёлые условия труда».

Что ж, мы на сенсации не падки,

Это ясно даже и козе:

Нам не напряжённо на посадке

И не тяжело, когда в грозе.

Трудностей тут нету и в помине.

Ну, чего ты, лётчик, говоришь,

Что так нелегко порой в кабине?

Ты не в кабинете – не сгоришь.

И ещё вот – знают все прекрасно,