Свет небесный

Не стоило брать в голову нелепую форму самозащиты, но пройти мимо столь авторитетной женщины невозможно. Иван видел долговязую и душевно высушенную женщину с суровым бесцветным лицом. Появившись неожиданно и прервав беседу, она зацепила Бориса за рукав и потащила его в сторону киоска. Возможно, прозвище родилось из-за когтистых длинных пальцев. А мелкие острые зубки… Соответствие внешности и поступков составит конкуренцию пиранье. И защита несомненная. Для Быстрова, как художника, объект притягательный, но недоступный для сближения. Он физически ощущал невежество, способное проявиться самым отвратительным образом. Отпугивали непредсказуемые последствия, но привлекала для художественного изучения возможная гнусность? Непреодолимое для него противоречие.

По внешнему виду Назаровского нельзя сказать, чтобы гибель собаки наложила неизгладимый отпечаток на его душевное состояние. Также благодушно улыбается, разве что в голосе появилась едва уловимая грустинка.

– Виктор Васильевич, нельзя спускать Пендюхину, иначе удержу не будет.

– Ты, Ваня, прав! И я принял меры… лечить парня надо.

Сказал, а на самом деле себя убеждает. Трудно сомневаться в его профессионализме, но лечить от воинствующего жлобства… Вся пакостливость Пендюхина исходила из уверенности в своей психологической непостижимости и добродушии Назаровского. Он уверен в своей интеллектуальной недосягаемости. Невозможно убедить в обратном кретина высшей пробы. Но Виктор Васильевич тоже с фантазиями, после гибели собаки обратился к судебной психиатрии, добился принудительного лечения Пендюхина. Тот проявил свойственную ему изворотливость, быстро смекнул, что для него лучше – не отвечать же по строгости закона.

Строгость закона?

Результаты добрых намерений Назаровского не заставили себя долго ждать – хватило недели, чтобы взбудоражить все здравоохранение области. Но об этом чуть позже, а пока новоиспеченный почтальон присматривался к населению, не торопился делать выводы. И люди в общей массе поначалу равнодушно воспринимали очередного энтузиаста нелегкого труда. Если кто и проявлял видимый интерес, то все объяснялось праздным любопытством и доступностью проясняющей беседы. Хотел Быстров или нет, он естественным образом со временем становился поверенным в житейских делах многочисленных своих адресатов.

Как и большинство здоровых молодых людей, не отягощенных семейными узами, он не упускал из внимания женское население, а для художественных изысканий выбрал Лену Андрееву и Таню Тараскину – два психологических полюса в женской юдоли. В какой степени подавленной, отрешенной от кипучей жизни, выглядела Елена Витальевна, на столько же Татьяна являлась самим олицетворением жизни. Пристальное внимание почтальона не осталось незамеченным, породило своеобразную реакцию самих объектов наблюдений и кривотолки среди населения, с которыми позже познакомился Леня Мухин.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы знать о субъективизме восприятия всякого человека, но самым опасным наблюдателем взаимоотношений почтальона и женщин, уже ввиду объективных обстоятельств, стал Боря Пендюхин. И Виктор Васильевич при очередной встрече проговорился Быстрову о своих сомнениях – в смысле возможного выздоровления изворотливого душегуба.

К удивлению самого Назаровского, чей талант психиатра высоко оценивался в областном министерстве здравоохранения, его протеже сразу стал пользоваться благосклонностью в психдиспансере. Учитывая нехватку вспомогательного персонала, врачи с удовольствием принимали помощь физически крепкого мужчины. И как не радоваться, если Пендюхин с готовностью хорошо выдрессированного пса набрасывался на буйных больных, проявлял недюжинную сноровку в скручивании рук и ног непослушных пациентов. Ему доверяли, а он услужливо тупил взор, забивался в какой-нибудь угол и… выжидал. Чего?

– Тут ведь, Ваня, как… – Назаровский призадумался, добавляя в свой кофе коньяка. – Чертовщина получается, он всех ввел в заблуждение. Я-то вообще коронованный дуралей.

– Никто не знает, что может быть у психа на уме, – попытался возразить и одновременно подвести черту Быстров, помешивая сахар в крепком чае.

– Ну, это с твоей точки зрения – как поверхностного наблюдателя. Хотя чего себя обманывать, у меня тоже профессионализм дутый, если так облапошился. Можно было заметить особый взгляд… Ну, хитрый блеск, что ли. Ему-то кажется, что он самый умный, самодовольство прет наружу.

– Очень интересно, но мне пора бежать, остались три заказных письма, – поднялся Быстров, сожалея о невозможности дослушать любопытную историю.

– Что делать, у каждого свои обязанности, – понимающе моргнул Виктор Васильевич, провожая гостя.

Упоминание о своеобразном взгляде Пендюхина не оставило без внимания почтальона. Есть же необыкновенная улыбка Джоконды, а глаза… И что увидел сам Назаровский в облике своего пациента? Так что Иван явился к психиатру в тот же вечер с бутылкой легкого вина, своим поступком нисколько не удивил добродушного хозяина.

– Понимаю твой интерес… – Указывая рукой на кресло, Виктор Васильевич мысленно ушел в себя.

Быстров почуял неадекватность в поведении самого Назаровского. Несомненно, тот пытался проникнуть в логику мышления Пендюхина, что само по себе являлось насилием над собственной психикой, могло обрести необратимый характер. Действительно, глупо хихикнул, подергал себя за кончик носа.

– Можешь сам представить скотство в проявлениях идиота…

– Виктор Васильевич, я не специалист, поэтому необходима расшифровка, – разливая вино по фужерам, скромно вставил Быстров.

– …Он присмотрел в палате немощного парня и в перерывах между посещениями врачей насиловал больного. А тот что… все сносил и плакал. Если какая комиссия или процедуры, Пендюхин прятался в неприметном углу и дожидался своего часа.

– Омерзительно!

– То-то, братец, и оно. Может, для придурка и понятное явление, но медсестра… Когда делали выговор за недосмотр… ну и другие недоработки заметили… так она невозмутимо пояснила: И напрасно вы! Он же мужчина, у него имеются естественные потребности. Каково, а?

– Когда мы говорим о Пендюхине, все время вертится на языке слово непостижимо. Это же надо, скотство – как присущее человеку качество и неопровержимый аргумент в качестве защиты. И она продолжает работать?

– Ты же не пойдешь вместо нее уколы ставить. И потом… у врачей свое отношение к естественным человеческим проявлениям.

– Грязное скотство называете естественной слабостью? Он же маньяк!

– Не надо создавать бурю в стакане воды, все относительно. И задница у паренька заживет. По крупному счету, вопрос касается глубинных социальных явлений. А что касается Пендюхина… выгнали его из психбольницы. Начали раскручивать и выяснили: он там устроил для себя опытную лабораторию – тешил свое самолюбие садизмом.

Быстров построил кислую физиономию. То, что Пендюхин разнузданный садист не удивляло, потрясало равнодушие врачей, а точнее – сочувствующее понимание. Понимание!? Сочувствие и понимание происходят почти на каждом шумном судебном процессе. Нередко присяжные входят в положение подсудимого, отягощенного пагубными воспоминаниями из далекого детства. Немалое значение приобретает искреннее раскаяние. Искреннее раскаяние? Как будто в страхе перед наказанием кто-то не захочет на словах раскаяться. Почему-то в большинстве случаев судьи и присяжные забывают встать на место жертвы или множества близких ей людей – тоже пострадавших в конечном итоге. И этот хитрый взгляд…

– Любопытный пройдоха! – вынужден был констатировать почтальон. – Надо бы пообщаться.

– Зачем!? – с наигранным удивлением вскинул брови Назаровский, отставляя опорожненный фужер, тут же продолжил с равнодушной интонацией: – Впрочем, как хочешь. Я-то ведь по долгу службы, а ты…

Иваном двигало непреодолимое любопытство. Интересно знать, как формируются мерзавцы типа Пендюхина. Есть простая библейская заповедь: не делай другим того, чего не хочешь себе. А в рассказанной психиатром истории полное игнорирование чужой боли, даже есть тихое удовлетворение. Или садистское наслаждение?

– А эта… как ее… Лена Андреева… Видел ее с Пендюхиным. За руку ее тащил.

– Лена? – Назаровский поморщился. – Там лес темный. Чего хочет Боря, ежу понятно, а вот Лена… Несчастная женщина, не повезло ей с мужем; и сын не жалует мать – любопытные у них отношения. Со стороны глянешь, так он ее за мать не считает, по всякому поводу критикует – жить мешает, компрометирует… Парень создает вокруг себя ореол – образ, скорее всего, строгого сына. По отношению к матери неоправданный максимализм. Вот если бы нашелся порядочный мужичок и пригрел бы ее. Ну, я к примеру… Все бы у нее получилось. Не может она без мужчины, а Костя взял на себя не свойственную для сына функцию.

– Что же, бывают люди слабовольные, им необходима опора.

– Ошибаешься, братец. Все не так просто, иначе я бы ею профессионально занялся и, поверь, направленной тренировкой мог бы достичь успеха. А в данном случае, гляди, ярко выраженная патология – я имею ввиду патологическое нарушение психической регуляции действий. Есть в психологии, как науке, такое понятие – абулия, когда человек все понимает, но не способен принять решение и произвести нужное действие без побуждений.

– Виктор Васильевич, что-то не пойму. Вы ее рекламируете, или меня убеждаете?

– Себя оправдываю! – с напрягом выдохнул Назаровский.

Беседы с психиатром не прошли даром: Быстров стремился к общению с Пендюхиным, в разговорах с людьми не скрывал симпатии к Лене Андреевой, иногда предлагал ей бесплатные газеты. Она, в свою очередь, часто провожала его долгим внимательным взглядом и, ввиду какого-то праздника, заняла небольшую сумму денег. Он трусцой пересекал заснеженный двор Евдокии, которая не вовремя занемогла, и ветер накрутил сказочные холмы. Ноги вязли в сугробах, уже и радости мало, в это время и возникла Лена. Движением руки остановила, улыбнулась, показывая очень даже не зубастый рот. И была в ней детская незащищенность. Иван заглянул в распахнутые глаза, а там ранимая душа. Тоскливо ему стало. Тогда разговорились и с тех пор стали чаще общаться. И Пендюхин проникся к нему вдруг непонятной симпатией.

– Она ничего! – дышал он перегаром в затылок, едва поспевая за почтальоном. – Я и сам бы к ней, да Цапля воли не дает.

Иван успел разглядеть ее хорошо: взгляд сосредоточенный, непоколебимый. У такой лучше на дороге не вставать, но Пендюхину повезло – он, на удивление Назаровского, стал благовоспитанным человеком. Как будто даже поумнел, и боялся он ее донельзя. А Лена Андреева на время ожила и помолодела, при виде Быстрова не сводила с него глаз. Можно высказывать предположения, а наверняка даже Евдокия не могла сказать. Сплетничать она не умела, но внимательно присматривала за молодой женщиной. Похотливые взгляды Пендюхина всегда замечала, но всерьез не принимала: мало ли что дураку в голову придет. Если Андреева пару раз останавливала почтальона для короткой беседы, то не надо взваливать на нее грехи всего человечества – разумный вывод. Иногда за вечерним чаем Евдокия проговаривалась внучке – не то чтобы сплетничала, а так, вслух размышляла. Не знала, а размышляла.

– Ох, не к добру! Ванька – парень видный, зря он воду мутит. И та, дуреха, не на свой каравай рот разевает.

– Ты, бабушка, о чем? – полюбопытствовала внучка.

– Так, поди, все на виду, сама знаешь. Тут иная оказия может приключиться. Борька-то под впечатлением ходит. Видела, как смотрит, глазками так и стреляет. А у него своя, пришлая, есть. Вот и думаю, скандал назревает с Быстровым.

– А что, у почтальона нет девушки?

– Откуда взяться, ежели днями на работе, а вокруг соплюхи неразумные. Тебя-то я в счет не беру, да и куда ему до тебя.

– Почему это!? – непонятно чем недовольная, встрепенулась Татьяна, резко отставляя чашку с недопитым чаем. – Чем я отличаюсь от других?

– За такой задницей, как у тебя, и получше парни побегут.

– Ну, прямо! Ни к чему опошляешь. А я видела на выставке в Доме архитекторов… Ну, там местные художники выставлялись. И тема… «Мои современники». Там и видела его картины… или не его. Имя и фамилия совпадают. Придет с почтой – спрошу.

– Чего надумала! Даже не помышляй.

– Почему это?