Башни витаров

Потревоженный, тот повернул голову к спутникам. Тимша даже поежился под тяжелым отсутствующим взглядом – углежог словно смотрел сквозь него.

Однако Синигир, уже успевший привыкнуть к мрачному настроению Мура, спокойно поинтересовался:

– Скажи-ка, а почему верховный Бескид не пострадал от страшной магии?

Мур тряхнул головой, прогоняя тяжкие невеселые мысли, потом вновь повернулся к огню, словно не в силах противостоять его жаркой пламенной власти, и заговорил:

– Он мудрее и сильнее других рыцарей-всадников.

– А как же народ Дювона стал жить после всех тех ужасных событий? И отчего все о них забыли? – спросил Тимша.

– Когда карагаев не стало, из памяти людей стерлись знания о войне с чародеями, реальность превратилась в сказки, где рыцари-всадники – добрые, витары – злые, добро победило зло – все ясно для простых людей, а остальное, что не поддается осознанию – просто не существует. О глоде никто не знал, война после гибели карагаев и исчезновения витаров прекратилась. Существование Дювона и окрестностей переменилось, но людям было все равно: они зажили, как прежде, радуясь покою и достатку. А рыцари-всадники превратились в героев сказок. Верховный Бескид перестал быть главой карагаев, но остался главой Дювона и всех земель. В Золотом городе и окрестностях жизнь по-прежнему подчиняется законам и традициям, созданным первыми карагаями, а верховный Бескид сам строго придерживается законов и не позволяет остальным отступиться.

– А у нас в Синем лесу все живут, получается, не ведая никаких законов, – с сожалением произнес Тимша.

– Есть неписаные законы, – задумчиво проговорил Мур, – что чтут звероловы и охотники, да и углежоги тоже.

– Ну, не знаю… когда все подчиняются законам, понятно: кто прав, кто – нет, – не согласился Тимша.

– Поверь, это определить не всегда может даже самый лучший закон, – покачал головой Мур и вновь отвернулся к очагу, – вот уйти из Синего леса углежогов заставил не закон, а их добрая воля.

– Пора, пожалуй, укладываться спать, а то утром снова начнется, – проговорил Синигир, поднимаясь из-за стола.

– На что это ты намекаешь? Что «начнется»? – недовольно спросил зверолов, справедливо приняв на свой счет слова охотника.

Но Синигир уже не слушал: он подошел к хозяину и принялся ему что-то втолковывать.

– Не иначе как просит воды ему для купания нагреть, – пробормотал Тимша.

Мур молчал, и зверолов принялся по привычке говорить сам с собой:

– Не пойму я охотника. Что за блажь: белые рубахи меняет, моется в горячей воде, сапоги какие носит! А какие блюда он ест у себя дома, из какой посуды – ты бы видел!

– Ведь твой друг из придворной дювонской знати – что же тебя удивляет? – нехотя отрываясь от созерцания огня, проговорил Мур.

Слова Мура, сказанные тихим голосом, словно громом поразили юношу: Тимша подскочил с места, вмиг оказался возле кресла, где отдыхал углежог, и молча, глазами-озерами просто умолял его пояснить: как такое может быть? Говорить зверолов не мог.

– Ты разве не знал? – не меняя спокойного тона, удивился Мур.

– Я представлял себе, что все придворные живут во дворце. Как же Синигир оказался в Синем лесу, так далеко от Дювона?

– Этого я не ведаю, ты спроси у него.

– Ага, спроси! Об этом никто не знает, значит, он ничего не рассказывает. А ведь Синигир – что скрывать – не прочь иногда прихвастнуть. Но ты откуда об этом знаешь?

– Достаточно посмотреть на охотника. Если окажешься в Золотом дворце, в галерее, ведущей к Зеленой башне, погляди на портреты славных стражей западных ворот Дювона. Мужчина на первом портрете – один в один – Синигир.

– Ну и ну! – только и мог сказать изумленный зверолов.

Глава десятая

в которой Мур проигрывает памяти, Тимша

рассуждает о вере и животных, путники говорят

о радости ремесел и выборе, а Синигир убеждает

всех в своей правоте

Комната для ночлега была убогой, лежанки – жесткими. Тимша, однако, этого не замечал: в его скромном домике кровать была не лучше. Он с удовольствием вытянулся на твердом, как камень, ложе и наблюдал за действиями охотника. Тимшу распирало желание выяснить подробности услышанного про портрет в галерее у Зеленой башни. Но небольшой опыт последних дней подсказал юноше: не всегда вопрос, заданный напрямик, предполагает такой же прямой ответ. Потому он молча посматривал на Синигира.

Тот вертел в руках тощую подушку и ворчал:

– Что за ткань? А внутри – солома!

Присев на кровать, охотник вновь оказался недовольным:

– О, силы небесные! Да тут доски, прикрытые тряпьем!

– Конечно, это не перина из пуха белых уток, – не выдержал зверолов.

– Каких таких уток? – удивился Синигир.

– Мне кажется, что тебя дома дожидается именно такая: мягкая и белоснежная, как твои рубахи, а как же иначе?

Он чуть не сказал «перина, как в Дювонском замке», но удержался.

Синигир лег, пробормотав почти со стоном:

– Во всяком случае, в моем доме есть теплое одеяло и удобная подушка. А тут такая бедность!

– А как же ты будешь спать, не искупавшись? – скрывая насмешку, поинтересовался юноша у раздосадованного спутника.

– Плохо, – огрызнулся Синигир.

Однако уже через минуту в комнате наступила тишина: утомленные путешественники уснули: Синигир – несмотря на жесткую постель, а Тимша – на желание выспросить у охотника о его предках и портретах в Зеленой башне.

Мур же не смыкал глаз: смотрел в ночное небо, клочок которого с тремя яркими звездами был виден в окно его комнатушки. Память осторожно рисовала картину далекого-далекого прошлого, казалось, забытого навсегда: такое же небо, такие же звезды… Память – коварная штука, так и норовит вытащить откуда-то из своих глубин то, что тревожит и гнетет. Память, которую Мур давно подчинил себе, вдруг вырвалась на свободу, и Мур, уступая, погрузился в воспоминания…

Утром ранняя пташка – Тимша – принялся будить Синигира привычным уже способом: потрясая за плечо и крича: «Вставай! Пора!»

– Опять! – не открывая глаз, простонал охотник, – не удивлюсь, если за окном еще темно.

– Вполне светло. Мур уже проснулся и спустился вниз, наверное, ждет нас. Вставай!

Мур сидел на вчерашнем месте, опять созерцая пламя в камине.

Хозяин бегал по харчевне, подкладывая дрова в камин. Увидев Синигира, радостно замахал руками: