Когда я исчезну

Еще несколько минут Твердолоб причитал: «Так, так, так, так, так. Все гуляют, отдыхают, а я вынужден только работать без просвета!», затем сменил тему и спросил:

– А об ужине хоть позаботились? Или опять работягам голодным спать?

Твердолоб – большой, он ест много. Дикие яблоки – его любимое лакомство. Кстати, именно страсть красавчика к яблочкам – мой козырь в скучной игре под названием «Замани Твердолоба на работу». Дикие яблоки растут в лесу, который длинной полосой растянулся за дальними полями с запада на восток, за глубокой и широкой лощиной, на дне которой змеится узкая речушка. Лес мы посещаем нечасто, но зато – на целый день. Почти как на пикнике. Правда, обитателям не приходится там сидеть на ковриках, болтая и закусывая, и возвращаться налегке, съев припасы. Во-первых, лес – не совсем то место, где приятно гулять, во-вторых, это только кажется, что собрать несколько корзин яблок, а еще ведро-другое шиповника и ягод – плевое дело. И как-то получилось, что теперь в лес со мной ходит ослик: без него я не дотащил бы ничего из даров природы через преграды, созданные той же природой. Да еще Белка и Пион, ежедневно гуляя по лесу, приносят то, что наберут, за что мы им благодарны. Правда, когда в лес нужно идти за большим стволом, то – никуда не денешься —Твердолоб топает с нами, но дожидается на лесной опушке. Твердолоб по лесу прогулялся один раз, яблок не поел, зато умудрился ободрать бок, залезши в кусты шиповника, уколоть веткой глаз, ударить копыто о пень, к тому же кто-то укусил его за губу. С тех пор конь перестал ходить в лес, но не перестал есть яблоки. По этой причине родилась вышеупомянутая «игра». Она состояла в следующем: все без сожаления отдавали причитающиеся им на десерт яблоки коню, но не просто, а как бы в качестве награды, нахваливая коня, называя «работягой», «трудягой». Твердолобу, чтобы хоть как-то оправдать слова восхищения, приходилось плестись на работу, но зато он мог съесть за обедом все порции без мук совести. Хотя и без того эти муки вряд ли смущали Твердолоба.

И вроде хорошо я придумал: ленивому Твердолобу приходилось трудиться хотя бы ради лакомства. Но семена совершенно не заслуженных похвал, к сожалению, падали на благодатную почву самовлюбленности, кружа коню голову. Он вполне искренне считал, что работает больше других, подрывая здоровье. Нас это веселило, но мнимые болезни дорого обходились обитателям. Красивый и цветущий Твердолоб отлынивал от дел, у него вечно что-нибудь болело. Не очень-то веря коню, яблоки мы все же отдавали и выполняли за крепкого сильного тяжеловоза почти всю работу. Попытки призвать лентяя к порядку приводили лишь к тому, что он обижался, обвиняя нас в черствости.

Вот и сегодня утром, едва вывезя три тележки камней, Твердолоб покинул меня, объявив: «Я натер лямкой живот! Кожа у меня вся израненная хомутами и упряжками. Никто этого не желает замечать, вам ведь надо, чтобы я работал с утра до ночи. Просто валюсь с копыт». Ответом на мой вопрос: когда он проснулся сегодня (пришел Твердолоб на поле гораздо позже меня) было презрительное молчание.

Сейчас конь обиженно пыхтел, возмущался, в общем, отвлекал. Пришлось прерваться. Я поднял голову, вежливо, но решительно спросил:

– Как себя чувствуешь? Как прошел послеобеденный отдых? Я смотрю: ты вполне здоров, вон, об ужине переживаешь. Как рана?

– Плохо. Да и кости ноют от непосильной работы, – с выражением крайнего сочувствия к самому себе ответил конь, – прогулка на морском берегу пошла бы мне на пользу. Я хочу на прогулку!

Кто бы сомневался!

– А рана? – повторил я, решив все-таки добиться ответа.

– Болит. К тому же позавтракал я отвратительно. Лапка совершенно не заботится обо мне. И никто не переживает, что яблок нет. Вот на пикник, небось, взяли самое вкусненькое.

– Покажи-ка рану, может, помогу, – невозмутимо предложил я.

– Вот еще! Не стану показывать свой живот, – обиделся конь.

– Отчего же? Покажи.

Твердолоб слегка опешил от моей бестактности. Свою драгоценную шкуру он не позволял трогать, кому попало. Только кот Царап мог расчесывать коня. Поэтому теперь Твердолоб просто развернулся и потрусил к дому, при этом даже хвост его выражал обиду. Я ничего не сказал вслед, радуясь избавлению. Пусть себе идет. А мне нужно продолжать работу.

Иногда показывающееся солнце согревало, и я, не чувствуя усталости, погрузился в работу. Она продвигалась, хотя земля не слишком хотела поддаваться лопате. Постепенно темно-коричневое перекопанное пространство увеличивалось, поглощая серую непаханую целину. Но вот закончилась расчищенная земля, и, следовательно, моя копка. Теперь нужно установить пять сплетенных решеток, связав между собой. Изгородь делалась для сохранения посева от ветров, камешков, которые сносило дождевыми водами с пригорка.

Я распрямился, огляделся и увидел Белку и Пиона, коз, точнее, козу и козла, бежавших по направлению к лесной опушке. Пион скакал впереди: именно он считается главой козьих, как говорит Бормот, предприятий. Белка же характер имеет мирный, к авантюрам не склонный. Козочка делилась с обитателями молоком, хотя давала его немного, и шерстью, из которой Спица вязала носки, чулки, рукавицы, шапки и платки. Клад, а не коза! Размышления и рассуждения не обременяли ее рогатую головку, поэтому понятно, что на всякие необдуманные поступки толкала Белку крепкая дружба с Пионом, козлом активным и всегда готовым к этим самым авантюрам. Есть у него особенность: предлагать обитателям самые неожиданные и невыполнимые проекты, выдавая по несколько идей за день. «А давайте сделаем лестницу, спустим с обрыва на берег!» – например, говорил он. «Нужно построить вокруг острова каменную стену! – предлагал козел через пять минут. Все преобразования Пиона проникнуты фантастическим духом. В разного рода усовершенствованиях мы нуждались, но не в таких грандиозных, невыполнимых и бестолковых. А когда кто-нибудь другой предлагал вполне осуществимое дело, козел проникался и принимал в начинании самое горячее участие, выдавая множество невероятных версий претворения нового плана. У него имеется привычка вставать на задние ноги, опершись на что-либо передними. При этом глаза Пиона горят, борода от вдохновения развевается. «Давайте-ка, сходим в лес, расчистим поляну побольше!» – изрекает он с упоением. А зачем это нужно – Пион и не ведает.

Вскоре козы скрылись из виду, а я продолжил работу.

Вот с восточной стороны ограда установлена, закреплен последний столбик. Я окинул взглядом новое поле. Пространство освоено не слишком обширное, но даже квадратный метр пашни, готовой к посеву, уже победа. Перекопанная земля словно ожила, задышала; она радовалась, обещая щедрую благодарность за труд и внимание.

Положив лопату и грабли в тележку, я, взяв с собой лепешку, корзинку с картофелем, вязанку хвороста, побрел вдоль вспаханной делянки на север по направлению к лесу.

Недалеко от изгороди я приметил маленький пригорок – место для моего «пикника». Когда костер разгорелся, я прилег, но смотреть в небо не получилось – непривычно яркое оно сегодня. Но можно глядеть на лес, на огонь, да и неважно, куда. Можно вообще просто закрыть глаза… Так спокойно, тихо вокруг. Тишина, конечно, относительна: море, хотя приглушенно, но все же вздыхало.

Солнышко согревало лицо, костерок – бок – я не заметил, как, утомленный работой, задремал.

Пустая комната вдруг возникла вместо леса. Тихая музыка полилась, ее источник непонятен; мелодия с каждым мгновением становится все печальней, постепенно превращаясь в плач. Я вижу невесомую фигуру, всматриваюсь в нее до рези в глазах, но музыка-плач не дает мне сосредоточиться. Я пытаюсь позвать кого-то, закричать и просыпаюсь от собственного стона.

Чтобы прийти в себя, нужно время. Бросив взгляд на костер, я увидел, что он уже потухал – самое время положить в золу картофель. Это вывело меня из оцепенения: слишком редко выпадали часы такого прекрасного отдыха, чтобы позволить сонному бреду их испортить.

Теперь обычные мысли о хлебе насущном и трудовых планах уступили место размышлениям о снах. В состоянии, когда отключена воля, является обитателям кошмар: может, обрывки прошлой или будущей жизни. А может, и не жизни? Впрочем, обсуждать сны у нас не принято. Зачем напрасно тревожиться, ведь и без того находишься в состоянии ожидания неизвестно чего?

Я узнал о сновидениях товарищей случайно, выслушав однажды откровения доброго наивного ослика. После спросил других. Но мне не стало легче – я вообще несколько дней ни на чем не мог сосредоточиться, а мои ночные кошмары стали особенно ужасными. Одно время я пытался сложить обрывки снов, своих и других обитателей, как кусочки головоломки, надеясь получить ответы. Однако вскоре от затеи отказался: слишком уж мрачная получалась картина.

Глядя на затухающий костер, я предался воспоминаниям – грустным призракам детства. Своего появления в обители я не помню. Просто однажды по чьей-то злой воле маленький мальчик вдруг оказался один на один с непонятной жизнью. Первые впечатления до сих пор заставляют сердце сжиматься: злой ветер, продувающий насквозь, жесткая скамья в холодном доме, где я сижу одиноко. Не представляю, сколько прошло времени, пока я стал осознавать, что я – это я. Попав в обитель ребенком, я ничего не понимал. Позже пришло осознание: неуютное жилище – мой дом, люди и животные – моя семья. Первое время я страдал, много плакал. Меня всюду сопровождали мрачные взгляды, но чьи они, я не видел.

Существование голодного, продрогшего малыша изменилось в один день и уже навсегда с появлением в обители тетушки Веснушки. Трудно передать словами, как я ей благодарен! Вспоминаю – и воображение живо рисует образ маленькой светловолосой улыбчивой женщины с круглым лицом и милыми ямочками на пухлых щеках. Веснушка, я теперь это понимаю, спасла меня, научив следовать главной заповеди: не падай духом и трудись. Помню, накормив меня, тетушка Веснушка сказала: «Голодным ты не будешь, пока я здесь. Но может так случиться, что уже завтра я исчезну. Нужно научиться существовать, малыш, раз уж ты оказался здесь».

К счастью, Веснушка не исчезла «завтра». Я старался помогать ей, и она ценила любую мою помощь, хвалила и приговаривала: «Надо искать способы жить лучше. Ягоды и грибы – хорошо, но не очень-то ими насытишься. А пирожки с тыквой – славная еда, потому давай-ка выращивать пшеницу и тыквы? Надо работать согласованно, всем вместе. Знакомься с другими обитателями, не оставайся один».

Первое время, кроме меня да появившегося в те времена в обители Бормота, никто не помогал тетушке. Хотя обитателей, которые жили тогда, я не помню: однообразные лица слились для меня в одно. Но пока рядом находилась Веснушка, остальные меня мало волновали. Только Бормот стал моим другом; он, как и я, задержался в обители надолго.

Иногда я спрашивал Веснушку: «Почему все так устроено? Зачем я тут?» Тетушка попыталась мне, ребенку, объяснить устройство нашей жизни, однако ее туманные рассуждения заставляли задумываться еще больше.

Пожалуй, следует рассказать еще об одном обитателе, которого я запомнил. Старик – так его звали. Он симпатизировал Веснушке и мне. Обычно наши со стариком беседы случались утром или вечером, когда я топил печь, вменив себе это в обязанность. Старик постоянно мерз и проводил возле печи все время. Мне нравилось выслушивать его философские рассуждения, хотя я понимал далеко не все. Старик говорил, что обитатели не видят смысла в улучшении жизни: сама жизнь в обители – призрак.

Когда он исчез, я настойчиво спрашивал тетушку:

– Куда уходят обитатели? Куда ушел старик?

Но тетушка лишь качала головой.

Именно Веснушка научила меня тем правилам, которым следовала сама. Я, как могу, до сих пор соблюдаю их, будучи уверенным – только эти неписаные законы позволяют нам не голодать, не страдать поодиночке. Правил немного: «Трудись на благо обители», «Будь терпелив», «Помогай другим», «Создавай новое, улучшай уже созданное». Потом, годы спустя, я вывел еще одно: «Живи так, как будто никогда не исчезнешь».

Солнце светит, надоевшего гула моря почти не слышно. Картофель готов. Я достаю черные кругляшки, счищаю кожуру и ем горячую перламутрово-белую рассыпчатую мякоть.

Воспоминания не хотят отступать, а может, я не хочу отпускать их. Давно нет рядом доброй тетушки, нет Старика. Откуда пришли, куда пропали? Один из главных вопросов, на который у меня нет ответа.

Не хочу, не могу вспоминать страшный день, когда, проснувшись, я не нашел Веснушки ни на кухне, ни в огороде. Но я уж повзрослел и, главное, теперь моя жизнь в обители имела опору: я знал правила, научился терпеть и трудиться, а терпение и труд – верные помощники в любом деле.

Как-то в обители появился Орех, пожилой угрюмый человек. Голова его, совершенно лишенная волос, бугристая, обтянутая сильно загоревшей кожей дала ему имя. Мрачный, молчаливый пессимист, первое время он не общался ни с кем, потом пришел в себя и принялся рассуждать. Со временем он вывел свою теорию, условно названную им теорией «сотворенного зла», суть которой состояла в следующем: там, где ты существовал ранее, ты совершил что-то ужасное, за это наказан обителью. Я все отыскивал в этой теории «нечто», стараясь разглядеть частичку общей картины, которую хотел создать. Вообще, обитель, по-моему, способствует склонности к философствованию. Я стараюсь бороться с этим, ведь пользы от философствований мало. Беседуя с Орехом, против своей воли оказываясь вовлеченным в споры, я пытался тоже объяснить сущность происходящего.

Возразить ему я мог легко:

– А животные, а дети? Что такого ужасного могли они совершить?

Орех задумчиво отвечал:

– Это – слабое звено моей теории. Но согласись – за что еще живые существа могут быть обречены на одиночество, холод, вечный туман, дождь, морской гул и самое главное, самое страшное – неизвестность. Никогда не знаешь, кого не увидишь утром.

За что? Неужели и правда за какие-то страшные преступления? Но доказать свою правоту не смог и Орех: исчез. Просто как-то дождливым утром не спустился к завтраку.

С тех пор, как я посчитал себя достаточно взрослым, чтобы взять на себя самую большую часть работы, я приобрел возможность влиять на течение жизни в обители. Я соблюдал и хранил законы, заставил их действовать, работая и получая результаты труда.

Когда я смог это сделать, доказывать правоту своих принципов на словах стало излишне, ведь самое убедительное доказательство – личный пример.

Солнце по-прежнему сияет, гул моря не раздражает. Я смотрю на небо и не перестаю удивляться, какое оно сегодня синее. Перевожу взгляд вдаль и вижу две белые точки – это козы, пасущиеся на опушке леса. Они на пикники не ходят: на морском галечном берегу для них нет ничего интересного. В лесу же полно еды, которую козы приносят в обитель: любимые яблочки Твердолоба, ягоды шиповника, дикую ежевику.

Вот козы бегом направились к оврагу, скрылись в нем, а потом очень быстро показались вновь. Энергии у них – позавидуешь. Опять овраг – козы исчезли, минута —появились, наперегонки побежали к дому. Раз так резво бегут, значит, налегке. А я-то надеялся завтра соблазнить Твердолоба принесенным ими угощением!

Я перевернулся на спину, закрыл глаза, предоставив солнцу слепить меня сквозь сомкнутые веки, сколько ему угодно.