Обсессивный синдром

Выйдя из палаты, я сунула использованный шприц себе в карман, ампулу я выкинула еще по дороге сюда, раздавив ее, чтобы никто ее случайно не увидел. Я решила выйти на крыльцо отдышаться, но тут в дверях показался Менгеле. Я остолбенела.

Доктор был, как всегда, безупречно одет, причесан. Я не знала, что он стал приходить так рано на работу.

– Добро утро, фрейлейн Николетта!

– Доброе утро, доктор.

Я не знала, что говорить, когда он спросит, что я здесь делаю. Но ему по всей видимости не было никакого дела до того, кто и когда дежурит. Его внимание привлекло другое.

– Что это у вас, – он кивнул на мой карман, где отчетливо оттопыривался шприц. Вот теперь мне точно пришел капут, подумала я. – Неужели вы решили заняться лечением больных?

Он подошел ко мне ближе и достал шприц из кармана.

– Зачем вам шприц, Николетта?

– Я…у меня сильные мигрени бывают… иногда. Я очень мучаюсь, но уколы морфина мне помогают.

– Что ж вы так не бережете себя?

– Я совсем не…

– Послушайте меня внимательно, Ника. – Голос стал резок. – Просто так брать лекарства и колоть себе или кому бы то ни было, – он сделал акцент на слове «кому», – не выйдет. Если вам нужно лекарство, подходите ко мне или Томасу и просите. Иначе у нас с вами будет другой разговор. Ясно? – и он улыбнулся своей редкозубой улыбкой.

– Простите, я поняла.

Я кивнула, опустила голову и бегом кинулась в свою каптерку. На улицу как-то расхотелось. Коленки дрожали, в голове стучали тысячу молоточков, казалось, сердце выпрыгнет из груди. Я чуть не попалась. Точнее, попалась, но мне повезло. Как меня надоумило раздавить и выкинуть пузырек с жаропонижающим, я не могла представить. Что это, как не везение?

Через полчаса я услышала крики и стоны со стороны бараков. Я еще никогда не видела, как начинается утро здесь, среди заключенных. Я подлетела к окну и стала наблюдать картину: эсэсовцы с прикладами залетали в бараки, а через несколько секунд оттуда вытягивали сонных и напуганных людей. Выталкивали, били, хватали за шиворот, ударяли о стены. Некоторые люди даже не успевали обуться. Им сразу приказывали выстроиться в шеренги по пять человек на перекличку. Я отвернулась от окна. Я никак не могла привыкнуть к этой ненужной жестокости, и, наверное, никогда бы и не смогла. Мне было о чем подумать.

Пока еще не пришли остальные медсестры, я села за небольшой стол, за которым состоялся ранее наш разговор с Томасом, и развернула записку. Я еще раз пробежала глазами по строчкам. Первая была самой главной. Она подтверждала, что Януш здесь, жив и здоров. Напрягло меня то, что он жил в бараке номер 13. Насколько я знала, в этом бараке обитали только члены зондеркоманды. В нее набирали лишь евреев, почему там оказался Януш, я не знала. И поэтому я не видела его в лагере. Эти люди живут отдельным государством, постоянно заняты на крематориях и в газовых камерах. Если он действительно был в зондеркоманде, то мне следовало очень поторопиться, потому что это была самая адская работа во всем лагере. Я вообще не понимала, как Януш на ней держится: он был интеллигентом до мозга костей, учтивым, но твердый характером. Он не был из робкого десятка, за что и поплатился, попав сюда. Самое главное, я теперь знала, где

его искать. Но вот что сказать ему, я не знала. Как сообщить о Доминике,

если я сама не верю в то, что он уже давно мертв?

Как вытащить его отсюда и согласится ли он на мою помощь. Он был упрям, и я не могла сказать наверняка, чем обернется наша встреча. Решив, что подумаю об этом позже, я перешла ко второй части записки. Я специально попросила Клару найти эту семью с девочкой-ангелочком, которую стригли у меня на глазах. Они меня зацепили, я не хотела терять их из виду, мне нужно было их защитить и оградить от возможных неприятностей здесь. Они были еще такими маленькими. Да, у них был отец, возможно, сюда привезли их мать. Но если о ней нигде не упоминается, значит, ее могли отправить с вагона прямо в газовую камеру. Как эти дети были живы после селекции и почему были с отцом вплоть до самого расселения, оставалось только догадываться. При мысли о том, что эти дети могут остаться круглыми сиротами, мне слезы навернулись на глаза, но я быстро прогнала это чувство, не время было распускать сопли. Ребят мне тоже нужно было найти. Я не знала, в порядке ли они, только раз мельком я увидела мальчишку среди других заключенных, но потеряла из виду.

От раздумий меня отвлекли посторонние звуки. Персонал уже собирался на работу. Я быстро спрятала записку себе под халат, подальше от чужих глаз, выдохнула и пошла работать.

На планерку пришел главврач. Томас сидел рядом с Менгеле, выглядел он плохо: мешки под глазами, сухая кожа. Он заметно похудел. Речь шла о том, что через час должен прибыть поезд с новой партией заключенных. Менгеле сразу приободрился. Он встречал почти каждый поезд с пленниками, выбирая себе жертв, помимо их сортировки. Его интересовали врожденные увечья, он до дыр изучал людей с патологиями; выискивал себе близнецов, как я позже узнала, для изучения их внутренних анатомических особенностей.

Потом я почуяла неладное. Все потому, что следующий поезд прибывал около двух часов ночи. На него Менгеле решили не будить, поэтому на сортировку врач приказал явиться Томасу и взять кого-то себе в помощь с медперсонала. Парень сразу же посмотрел на меня, в его глазах читалась паника, и я его понимала. Он напрямую должен отправить почти 70 процентов прибывших на смерть. Я отвела взгляд. Я уже знала, кого он возьмет себе в помощники. На выходе Фишер хотел что-то сказать, но я огрызнулась: «И так знаю, приду!»

День пролетел быстро, я зашла несколько раз в бараки к больным, занесла контрабандную еду. Лекарствами снабдить больных в этот раз не вышло. Я набралась смелости и прошлась по некоторым обычным баракам, но там никого не было. Все были на принудительных работах. Выбегая из очередного блока, я увидела, как издали за мной, скрестив руки на груди, наблюдает Ирма. Увидев ее, я не остановилась и пошла дальше, но руки у меня снова горели. Ее присутствие меня слишком угнетало.

В женском отделении лагеря я наткнулась на беременную женщину, с которой мы пару раз общались. Она была из Польши, на ее робе – еврейская пометка. Вот-вот она должна была родить, и я время от времени снабжала узницу разным тряпьем на пеленки, а один раз набила потуже ее матрас соломой. На той пыли спать было невозможно, особенно в ее положении. Мне становилось страшно от осознания того, какая участь ждала ее ребеночка, который пока был жив и здоров в ее утробе. У меня уже созрел кое-какой план, но мне нужны были сообщники. Самостоятельно против этой громадной машины смерти пойти я не могла. Особенно так далеко.

В конце дня я задержалась в блоке номер 10, якобы для того, чтобы подтянуть кое-какие дела. Когда начало темнеть, я, набравшись храбрости, пошла к бараку №13. Сердце выпрыгивало из груди, я так хотела встретиться с отцом Доминика, но так боялась, что не увижу прежнего Януша – это место меняло людей.

Подобравшись к бараку, я услышала бессвязное бормотание и отчетливый запах спирта. Да, у этих людей были привилегии в пище и питье за их адский труд. Но оно того не стоило. Я осторожно приоткрыла дверь, решаясь, заходить внутрь, или нет. Я ступила на порог барака, осматриваясь. Сначала с улицы мое зрение никак не могло привыкнуть к темноте этого помещения. Я пыталась проморгаться, выискивая знакомое лицо. Рядом кто-то отозвался.

– Вот те раз, – кто-то сказал на польском, потом послышался низкий мужской голос, скорей всего, это был румынский. Его обладателя я увидела уже, когда он вынырнул около моей руки и схватил меня за локоть. Он что-то спросил, но я не могла понять, что он от меня хочет. Несколько человек засмеялись, крепкий поляк обратился к этому румыну со словами «ладно тебе, успокойся, оставь ее». Он отвел его в сторону. Еще какой-то поляк наконец-то догадался, что я здесь не просто так.

– Что вам нужно здесь?

– Я ищу одного человека. Януш Корсак его зовут.

На кружок света спустя несколько секунд вышел высокий человек. Он немного сутулился, но походка его была уверенной. Этот человек взял меня под локоть и повел к дальним нарам барака. Я шла в растерянности, а потом села там, куда мне указали. Сам он сел напротив.

– Януш я здесь один. Зачем я вам?

У меня округлились глаза. Передо мной сидел человек, выглядевший лет на 60. Полностью седая коротко остриженная голова, обычная одежда, как и у других членов зондеркоманды, что подчеркивало их привилегированность, красный треугольник на груди, на запястье номер. Номер Януша. Я перевела взгляд с его руки и посмотрела мужчине в лицо. Да, это точно был он. Но не похож на себя. Отец Доминика, которого я знала, был моложав, весел, статен. У него не было ни одного седого волоска, а голубые глаза были цвета неба. Но сейчас на меня смотрели выцветшие грустные глаза в обрамлении глубоких морщин. Щетина на подбородке, впавшие щеки, шершавые руки. Я рассматривала этого человека, не в силах принять реальность. Внешность его изменилась, но сломал ли его лагерь?

Я несколько раз открывала рот, пытаясь начать разговор, но ничего не получалось, слишком велико было потрясение. Он явно меня не узнавал. Или не хотел узнавать.

Мой голос дрожал, когда я наконец-то заговорила уже по-польски.

– Януш, я хочу вам помочь. Если все пройдет удачно, мы сможем вытащить вас отсюда.

Теперь настала его очередь удивляться.

– О чем вы говорите вообще?

– Я знаю, это звучит странно, но вы здесь долго не прослужите. Я имею ввиду зондеркоманду. Вам нужно срочно делать ноги.

– Я знаю, что меня ждет, – как-то безразлично сказал он.

– Как вы можете спокойно к этому относиться? Я пересекла сотни километров, чтобы найти вас и вытащить отсюда, как того хотел Доминик!

Мои нервы уже были на пределе. Услышав имя сына, которое я ляпнула, не подумав, мужчина как будто бы проснулся. Он схватил меня за руку, и я зашипела от боли в ранах.

– Простите, – он осекся, – вы сказали «Доминик». Вы знаете моего сына?

Я решила во всем сознаться.

– Да. Я не знаю, помните ли вы меня? Я Николь. Невеста Доминика. Мы знакомились в Польше в начале войны.

Он долго смотрел на меня, на мою форму. Наверное, я тоже успела измениться здесь за столь короткое время. Его наверняка удивило отсутствие нашивки на моем халате.

– Николь, – прошептал он, – что ты здесь делаешь?

– Тут я – Николетта. Ни слова никому обо мне.

– Но как…?

У него в голове не улаживалось, как я могу быть здесь перед ним, в лагере не в качестве узницы, еще и обращаясь к другим на чистом немецком.

– Об этом потом. Просто знайте, что я вас в обиду не дам.