Крест поэта

Считал и считаю простоту русского слога, простоту русской классической строфы наивысшим достижением поэтической культуры народа. Вот посмотрите, как ясно и душевно говорит Лермонтов:

Быть может, эти вот мгновенья,

Что я провел у ног твоих,

Ты отняла у вдохновенья,

Но чем ты заменила их?..

Если произнести эту строфу замедленно, обращаясь к женщине, то получится не стихотворная форма, а самая тонкая и пронзительная жалоба самому себе, немая речь, обида, запоздало кольнувшая человека, глубоко встревоженного безотчетным отношением к нему.

Но, овеянные вдохновением строки, поставленные в. единый ритм бьющей в сердце мысли, – музыка, колдовство. У Сергея Есенина такая простота – главная тропа, она вырисовывается быстро, только стоит серьезно прикоснуться к его творчеству:

Там за Уралом
Дом.
Степь и вода
Кругом.
В синюю гладь
Окна
Скрипкой поет
Луна.
Разве так плохо
В нем?

И читаем:

Славный у песни
Лад.
Мало ль кто ей
Не рад.
Там за Уралом
Клен.
Всякий ведь в жизнь
Влюблен.
В лунном мерцанье
Хат.

И – любовь. Любовь – край. Любовь – зарница. Любовь – песнь… Сергея Есенина сквозь нищету и разлом жизни, сквозь кровь и огонь революции, сквозь личные неурядицы и драмы звала и манила надежда: начать новый путь, новую долю, дом новый, где «стройная девушка есть», невеста его и жена, сестра его и мать:

Если ж, где отчая
Весь,
Стройная девушка
Есть,
Вся как сиреневый
Май…

Тут, как говорится, доказательств не требуется…

***

И понятна реальная кручина поэта: «Тот ураган прошел. Нас мало уцелело. На перекличке дружбы многих нет. Я вновь вернулся в край осиротелый, В котором не был восемь лет. Кого позвать мне? С кем мне поделиться Той грустной радостью, что я остался жив? Здесь даже мельница – бревенчатая птица С крылом единственным – стоит глаза смежив. Я никому здесь не знаком, А те, что помнили, давно забыли, И там, где был когда-то отчий дом, Теперь лежит зола да слой дорожной пыли».

И понятна злоба и ненависть тех, кто с безумной жестокостью посылал раскаленные стрелы в поэта. И понятно, почему Сергей Есенин с яростной иронией отвечает им, междержавным, но единым по своему гнилому духу, кочующим мерзавцам:

Вот она – мировая биржа!

Вот они – подлецы всех стран!

И «Страну негодяев» Сергей Есенин задумал и сотворил как своеобразный полемический монолог. Но влияние на нас прощательной молитвы Сергея Есенина очень сильное. Как можно не прислушаться:

Слишком я любил на этом свете

Все, что душу облекает в плоть.

Мир осинам, что, раскинув ветви,

Загляделись в розовую водь.

Надо проникнуться презрением к отцовскому плетню, погосту, дому, чтобы не «зацепиться» за эту звонкую боль по всему родному, боль поэта.

Нет, душу не уничтожить, она нужна человеку во всем: в любви, в признании и в самоиспытаниях. Ныне понятно, почему Владимир Маяковский, в саркастическом гневе, откровенно высказался в стихотворении «На смерть Есенина»:

Чтобы разнеслась

бездарнейшая погань,

Раздувая темь пиджачных парусов.

Чтобы врассыпную разбежался Коган,

Встреченных увеча пиками усов.

Позднее, размышляя о своем литературном ремесле, Маяковский, как бы между прочим, заметил – какая хорошая рифма:

Погань – Коган.

И – добавим из Есенина:

Хари – Бухарин!

Но это – не между прочим. Нет. В сжатой до взрыва иронии – ненависть Владимира Маяковского и Сергея Есенина к тем, кому чужда судьба и жизнь русского поэта, кто с ядовитой базарной громкостью готов унижать, топтать, слюнявить и похабить талант, принадлежащий народу. И разве случаен факт травли Маяковского?..

Мог ли думать, уходя из дому, шестнадцатилетний Сергей Есенин о том, что через четырнадцать лет начнутся ошибки, скандалы, истерики вокруг его имени? Мог ли он, мальчик, думать, что по нему, этому звонкому и родному соловью, откроется такая долгая и жестокая пальба из всех литорудий? Мог ли он полагать, что кто-то нагло и деспотически попробует исключить, убрать его светоструйный голос?..

Даже мертвому – ему не хотели прощать его изумительного дарования, его совестливого сердца. Составители хрестоматий кого только не противопоставляли Есенину! Эдуарда Багрицкого, Иосифа Уткина, – все они должны были, по замыслу «деятелей литературной истории», оттолкнуть нас от «богемного», «упаднического» поэта.

И – часто я размышляю: Сергей Есенин, как тяжело тебе жилось, родной, на земле отцов и дедов, оплеванной исайками? Как тебе, наверное, было неуютно? Не зря ты в минуты удручения и маеты произносил: